Когда придет Волчок

Нина Стожкова, 2021

В подмосковный пансионат «Вдохновение» приезжают писатели, работающие в разных жанрах. Все они прошли конкурс и оплатили участие в литературном семинаре, которым руководит известная писательница. Вскоре умирает загадочной смертью первый автор. Лина Томашевская и ее приятель Валерий Башмачков догадываются, что цель семинара – отнюдь не такая безобидная, как была заявлена в рекламе. За леди-коучем явно стоит кто-то более влиятельный и жестокий…

Туман сгущается

После обеда Башмачков плюхнулся в зале на освободившееся место рядом с Линой. Это не ускользнуло от внимания Ильинской, и она обратилась к нему с ироничной улыбкой:

— Господин Башмачков, вы на утреннем семинаре активно комментировали выступления коллег. Знаете, вы напомнили мне двоечника Проничева, с которым я когда-то училась в одном классе. Сидя на Камчатке, он частенько доводил учителей до истерики, зато у доски абсолютно терялся и трусил. Валерий Михайлович, окажите нам честь! Поднимайтесь на сцену и зачитайте, пожалуйста, ваш рассказ на тему «Начать с нуля».

— Не было печали — черти накачали, — проворчал Башмачков и стал неуклюже пробираться к сцене. Поднявшись, запутался в проводах и едва не уронил микрофон. В зале засмеялись. Башмачков обвел хмурым взглядом зал, невозмутимо представился, затем достал из кармана телефон принялся читать текст:

«Иван Сидоров в детстве мечтал стать продавцом билетов на стадионе, чтобы иметь возможность ходить на любые футбольные и хоккейные матчи. Еще он хотел стать тренером по плаванию, уж очень хотелось каждый день плавать в бассейне. Позже его мечта выросла до директора кинотеатра. Какой мальчишка не мечтал в девяностые бесплатно смотреть блокбастеры в кинозале! Когда Ваня вырос, все его детские мечты вдруг — раз! — и обнулились. Иван поступил в «Плешку» (так в народе называли Институт народного хозяйства имени Плеханова), выучился на обычную скучную специальность, устроился на малоинтересную работу и через несколько лет дослужился до топ-менеджера. Он вкалывал двенадцать на семь, чтобы у начальства были дворцы, яхты и с каждым годом все более молодые и красивые любовницы. Работа отнимала все силы и с каждым годом казалась все более бессмысленной. Когда Иван засыпал за компьютером от усталости и видеокамеры это фиксировали, в потолке его кабинета открывался люк, и на топ-менеджера Сидорова изливался «золотой дождь». Попросту говоря. сыпались бумажные деньги. Однако эти бумажки уже не радовали Ивана так, как прежде, хоть он аккуратно собирали их и прятал дома в холодильник. Все необходимое для жизни — таунхаус, хорошая иномарка и французский бульдог Бадди у него уже были, а вот времени и сил на девушек и на дружеские посиделки не оставалось. Сидоров смотрел на купюры, регулярно падавшие на его голову в офисе, и мысленно цитировал Пушкина: «Я пережил свои желанья, /Я разлюбил свои мечты; /Остались мне одни страданья, /Плоды сердечной пустоты».

В общем, Ваня как встал на жизненные рельсы, словно «Сапсан», так и покатил по ним с бешеной скоростью без остановок. Казалось, из этой колеи ему никогда не вырваться, привычный маршрут со знакомыми станциями будет длиться до пенсии. Все изменилось в один день. Сидоров оставил на рабочем столе записку: «Не ищите меня, я уехал навсегда» и исчез, бесследно растворился в пространстве, словно поезд-беглец.

Через несколько месяцев в подземный переход Лондона спустился потрепанный уличный музыкант Джонни со своей не менее потрепанной гитарой. Никто не узнал бы в нем бывшего топ-менеджера, носившего пиджаки от Армани и ботинки от Гуччи.

С тех пор ежедневно, отыграв концерт и пересчитав полученную мелочь, Джонни, а в прошлом топ-менеджер Иван Сидоров, отправлялся пешком с улицы Пикадили в свой уютный маленький домик с небольшим садиком, где его ждал верный бульдог Бадди.

Руководство компании, в которой работал Иван, после его исчезновения обратилось в полицию, а та — в международный розыск. Но где там! Топ-менеджер как сквозь землю провалился. Денег, которые Сидоров вывел из фирмы через офшоры, ему хватило и на новые документы, и на пластическую операцию, и на приобретение домика в престижном районе Лондона, и даже на покупку подержанной гитары на блошином рынке. В итоге Иван Сидоров обнулил свою жизнь, занялся любимым делом и стал абсолютно счастлив».

В зале раздались редкие хлопки.

Ильинская слушала Башмачкова очень внимательно.

— Вы в кратком резюме написали, что вы работаете в жанре «готика» и «нуар», — сказала она, — какой же тут нуар и где готика? Это же заявка на авантюрный роман с хэппи-эндом.

— Ну, можно еще добавить сцену на лондонском кладбище. Типа Сидоров советуется с духом Карла Маркса, как ему поступить с выведенным из фирмы капиталом. А дух отца-основателя подбадривает «русского бунтаря»: мол, не робей, сынок, не отдавай буржуям ни цента!

— Не смешно! — раздался надменный голос из зала. — Позвольте прервать этот поток самодеятельности.

Поэтесса Мария Кармини поднялась с места и короткими мышиными шажками засеменила к сцене. Башмачков по-джентльменски подал ей руку и помог преодолеть крутые ступеньки, а затем объявил с пафосом, как завзятый конферансье:

— Прошу любить и жаловать! Мария Кармини! Певица любви и измен!

— Я могу наконец начать? — сверкнула поэтесса в сторону Башмачкова злыми черными глазками. Нынче она уже не походила на Дюймовочку. Всем своим обликом миниатюрное создание напоминало мышку. Великоватые для узкого личика ушки розово светились в свете софитов, подчеркивая сходство с маленьким шустрым зверьком. Кармини прикрыла глаза и внезапно стала читать… стихи. Она декламировала их хрустальным детским голоском, с легким поэтическим подвыванием:

«Давай, обнуляйся скорее, мой милый герой!

Жену прогони, и еще одну, рыжую, — в шею!

И третью, которую ты называешь сестрой,

А то я сама пред тобой обнулиться сумею!

Мой Ангел-хранитель, и ты обнуляйся, прошу!

Я новой любви, сумасшедшей и ветреной, жажду.

Всю жизнь обнулю, а потом восемь строк напишу,

О том, как любовь обнулить я пыталась однажды».

В зале раздались редкие смешки. Черные глазки поэтессы вспыхнули раскаленными угольками, лицо ее, похожее на остроносую мордочку, сделалось злым и обиженным. Однако поэтесса сочла ниже своего достоинства отвечать весельчакам. Она стояла, высоко подняв подбородок, и гордо, как Жанна Д‘Арк на допросе в инквизиции, озирала зал.

— Не знаю, что и сказать. Мария, вы меня, признаться, обескуражили, — пробормотала Ильинская. — В этом зале собрались прозаики. Не представляю, чему мы можем научить вас, большого поэта?

— Меня не надо учить, мои учителя в поэзии — Блок и Ахматова, — надменно заявила Кармини. — Впрочем, я пишу не только стихи, но и прозу. Мои строки рождаются в муках. Моя проза — это те же стихи, а не графоманские потуги предыдущих ораторов. Обещаю, что почитаю ее в следующий раз.

— Перерыв — пятнадцать минут, — дипломатично прервала обличительный монолог поэтессы Ильинская, — затем мы продолжим чтение ваших строк, коллеги, которые рождаются, не побоюсь показаться слишком пафосной, в слезах и муках.