Пансионат

Яна Дубинянская

Пансионат собрал под одной крышей очень разных людей. Каждый из них пережил свою личную катастрофу. Каждый точно знает, что прежнего мира больше не существует. Теперь их единственная общая реальность – ветшающее здание в осеннем парке на берегу моря, случайные соседи и неизвестность впереди. "Пансионат" – книга о людях, переживших личную катастрофу. Двадцать героев – и всех можно назвать главными. Муж и жена, готовящиеся развестись, старый актер и отец-одиночка, пенсионеры и студенты, даже иностранцы. Для всех них мир остался только в стенах пансионата. За социальной драмой маячит фантастический эксперимент зловещей Корпорации, но на первом плане – судьбы людей, такие естественные, как будто это и не фантастика вовсе. А может, так и есть.

Пролог

Подъезжает автобус.

К запертым воротам. Перекошенным, ржавым, одна створка висит наискось, на другой — поверх половинки названия тонкой вязью — намотана кольцами колючая проволока, так что не разобрать, а посередине торчит огромный замок. Рядом будка, запертая, глухая. Водитель, спрыгнув на землю, уверенно идет туда.

Из автобуса выбирается беременная женщина. Подходит к решетке, берется за прохладные прутья обеими руками, прислоняется лбом. Дышит.

Следом соскакивает с подножки молодой парень, потом еще двое. Закуривают. За ними вываливается компания постарше, странная, средневеково-ряженая, их человек пять, они закуривают тоже. Постепенно из автобуса тонкой струйкой выбираются почти все пассажиры. Сигаретный дым поднимается локальным облаком, женщина у решетки морщится, отходит подальше. У ее ног сквозь чугунные прутья пробиваются, как стрелы, кожистые листья какого-то южного растения.

Маленькая японка прицеливается в ворота объективом: фотографирует. Маленький японец кладет ей руку на плечо. Две красивые девушки в мини осматриваются по сторонам. Двое веснушчатых детей, мальчик и девочка, с визгом гоняются друг за другом, веснушчатый отец прикрикивает на них, они не обращают внимания, но молчание уже нарушено. Все начинают говорить. Ровным неразборчивым гулом. Кажется, никто никого не слушает и не слышит. Бледная черноглазая девочка смотрит из окна.

Возвращается водитель и жестами подгоняет людей вернуться в автобус. Курящие пассажиры поспешно затягиваются напоследок, бросают длинные окурки на асфальт. Хрупкая старушка, едва появившаяся в проеме, возвращается в салон и выглядывает из-за занавески. Возникший из мертвой будки человек в униформе отпирает замок на воротах. Мать и отец загоняют в автобус детей. Немолодой импозантный мужчина помогает взойти на ступеньки беременной, она садится последней.

Они готовы ехать дальше. Их двадцать восемь, включительно с детьми, не считая водителя, который вообще не при чем — доставит и уедет.

Автобус въезжает внутрь, удачно вписавшись между кривыми полуоткрытыми створками, название пансионата так никто и не успевает прочесть. Едут вниз по серпантину, усыпанному сухими листьями с ярко-желтых и бордовых кустарников, растущих между вечнозелеными деревьями с мощными, уходящими в небо кронами. В стороны виляют боковые аллеи, некоторые завалены буреломом, по краям громоздятся груды стройматериалов, кое-где тонут в палой листве опрокинутые скульптуры. На одном из витков в проеме между деревьями мимолетно мелькает море спокойного серо-свинцового цвета.

Подъезжают прямо ко входу в корпус. Здесь водитель окончательно высаживает всех, открывает багажник, помогает пассажирам разобрать сумки и кофры, у кого они есть. Он торопится, прикрикивает негромким матом. Ему хотелось бы уехать поскорее отсюда.

Люди постепенно, словно вода в воронке, всасываются внутрь. Вытягиваются вереницей к стойке, за которой восседает квадратная женщина, распахнувшая перед собой гигантского формата тетрадь в клеточку. В тетради — записи от руки очень неразборчивым почерком. За спиной — фанерная доска, прошитая, как шрапнелью, круглыми отверстиями, из которых торчат массивные деревянные груши с маленькими ключами.

— В порядке очереди, — сварливо говорит женщина. — Вас много, а я одна.

Они подходят в порядке очереди, расписываются, получают ключи. Некоторые что-то спрашивают, но неуверенно и скудно. И все равно не получают ответа.

Через сорок минут вестибюль пуст; все разошлись по номерам. Вахтерша захлопывает свой гроссбух и встает. Она здесь тоже особенно не при чем, но у нее все учтено и записано.

Это удобно.

№ 23, полулюкс, южный

— Две комнаты, видишь? А ты говорил.

— Вот и хорошо. Здесь мы, в маленькой дети.

— На одном диване? Как ты себе это представляешь? Тут, смотри, две кровати, расставим к стенкам. А на диване — мы с тобой.

— А телевизор?

— Боже мой, какой теперь телевизор?!..

— Действительно… все время забываю.

— Мам, а там балкон!

— А с него море видно! И качельку!!!

— На балконе осторожнее, не кувыркнитесь.

— Мам, а можно мы пойдем покатаемся?

— На той качели, которая внизу? Мы пошли, да, пап?

— Стойте!!!

— Да не ори ты так на них. Подождите, сейчас вместе пойдем. Пока мама разберет сумки. Ага?

— Только осторожнее. Смотри за ними. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.

№ 26, стандарт, северный

— Ну что, пацаны, кто на раскладушке?

— Гробовое молчание.

— Дураков нет, бросаем монетку. У меня где-то была… сейчас.

— А вообще ничего. Клевое довольно место. Я думал, будет хуже.

— А видали, какие девочки в сорок третьем?

— И номер уже запомнил? Ну ты и шустр, однако.

— А ты думал? На девчонок лично я монетку не бросаю, это противоречит моим религиозным убеждениям. Кто первый встал, того и тапки.

— А правда, пацаны, их же только две.

— Ничего, в тридцать втором еще две старушки, как раз для тебя.

— Идиоты… Как вы вообще можете прикалываться… сейчас?!

— А что ты предлагаешь?

— Я ничего. Где там твоя монетка? Давай, я орел.

— Держи, орел!

№ 27, полулюкс, южный

— А на балконе — Рыська!

— Я? Может, пускай Тим на балконе, менестрели всегда встречают рассветы… А мне положение не позволяет.

— Какое положение, Рысь? Интересное?

— Благородное! И на балконе холодно уже.

— Ну подожди, давай еще раз. В одной комнате Контесса с Псом, правильно?

— Ну, это да. А в другой мы с тобой, Белора. И Тим на раскладушке, а что не так?

— Все так, Рыська, счастье ты мое. Белора, ну ты меня поняла? Все так, все довольны.

— Мяв! Ну, как знаешь.

— Мур-мур. Мы с тобой чего-нибудь придумаем, ага?

— Надо было сразу брать на двоих стандарт.

— Ну, не дуйся. Я новую балладу сочинил. Для тебя, между прочим. Белора, Белора моя…

— Эй, вы там разобрались уже, кто где? А то мы с Псом хотим пойти обозреть окрестности.

— Сейчас, Конти! Не без нас. Рыська, ты плачешь, что ли? Нервы? Перестань. Все уже хорошо. Гораздо лучше, чем могло бы быть, правда.

№ 31, стандарт, южный

— Какая красота, нет, ты только посмотри…

— Видишь, а ты хотела так и остаться в тридцать втором, без балкона.

— Ну, ты же знаешь, я никогда не умела ругаться, выяснять отношения… Это ты у нас всю жизнь боец. Всегда добивалась своего, еще в школе, я помню.

— Теперь уж точно нет никакого смысла вспоминать. Работай над собой, дорогая, это имеет смысл даже в нашем возрасте. Как там Зисси?

— Кажется, спит… Ой, а ты видела объявление над стойкой?

— Их там штук двадцать.

— Ну, то… С домашними животными тут нельзя.

— И что ты предлагаешь? Выкинуть Зисси на улицу?

— Нет, что ты! Как ты могла о таком…

— Вот и молчи. Будет жить с нами, а как еще? Никому не показывать, выгуливать только в темноте… а вообще…

— Что?

— Подумай сама. Учись думать сама, это полезно, я всегда тебе говорила. Она же теперь — как мы. С теми же правами и ровно теми же перспективами… на жизнь.

№ 32, стандарт, северный

— Вы курите?

— Бросил. Начались проблемы с голосом, это профессиональное.

— А я вот не бросил, увы, не с моей профессией… Зря мы с вами все-таки уступили старушкам номер с балконом.

— Ничего, курите в форточку.

— Спасибо. Как вы думаете, это надолго?

— В каком смысле?

— В глобальном. Ну, и ближайшую конкретику тоже хотелось бы хоть как-то себе представлять… в общих чертах.

— Боюсь, это невозможно.

— Ну что ж. Надеюсь, мы с вами поладим. Я умею ладить с людьми, всю жизнь по командировкам… тут еще весьма неплохие условия.

— Да-да, согласен. Я тоже всю жизнь по гастролям, в таких дырах приходилось иногда останавливаться.

— Вот-вот! Кстати, может, закурите, а? Подумайте, зачем он вам теперь, этот ваш голос?

№ 36, стандарт, северный

— Давай, раскладывай свои вещички. Вот эта тумбочка будет твоя, для фломастеров, книжек… Что ты там делаешь?

— Смотрю на море.

— Отсюда же не видно.

— Вот.

— Где? Нет, маленькая, это не море. Это деревья шевелятся на ветру. Разложи все свое, и пойдем смотреть на настоящее море, оно с той стороны.

— Ты все придумал.

— Что?

— Все вообще. И мне не нравится.

— Мне самому не нравится… Но это не я придумал, правда. Я не знаю, кто. Ладно, если не хочешь, можешь рюкзак потом разобрать… Идем погуляем, да? Малыш?… Ты слышишь меня вообще?…

№ 39, стандарт, южный

— Кровати сейчас сдвинем, ага?

— А японцы взяли люкс.

— Так они же японцы.

— Какая разница? Они тоже молодожены, между прочим. Только понимают, что уже нет смысла.

— В чем?

— Ни в чем! Но могли бы хоть провести медовый месяц, как люди.

— А дальше?

— Какое дальше? Ты издеваешься?! Какое дальше, блин?!!

— Прекрати реветь! Достала уже.

— Быстро я тебя достала!

— Не ори! Люди за стенкой!!!

— Кто из нас орет?!!

— Дверь бы хоть закрыла на балкон!.. и занавески… ч-черт, кажется, бровь рассек…

— Где?!

— Ничего, фигня… Ну не плачь, ну что ты вечно… иди сюда…

№ 43, стандарт, южный

— Черненький ничего так.

— Тот ушастый, что ли?

— Да не ушастый, а высокий! Баскетболист, наверное. Чур он мой, договорились?

— Забирай хоть всех троих, мне-то что? Ты же знаешь, я вообще… не по этим делам.

— Ну и дура. В смысле, не хочешь понимать очевидных вещей. Никакие другие дела уже не имеют значения. Совсем.

— Прям так уж и совсем. Я на этажерку учебники кладу, ага?

— Нафига они тебе? Учить наизусть?

— А хотя бы и так. Никто не знает, что нам тут теперь понадобится.

— Могу тебе по секрету сказать. Только это не самое приличное слово. Кстати, ушастый тоже ничего, ты присмотрись. Или мелкого ботаника бери, как раз в твоем вкусе.

— Анька!..

— Успокойся, это я так шучу. Доставай купальник и пошли на пляж. У тебя же не месячные, надеюсь? Кстати, у меня тампонов нет. Что буду делать, без понятия…

№ 45, люкс, южный

(в переводе с японского)

— Осень.

— Сезон пламенеющих листьев… Но здесь все другое.

— Да… Все равно красиво. Сфотографируй меня на балконе.

— Что мы будем делать со всеми этими снимками?

— Не знаю. Но пускай будут. Я люблю тебя.

— Юми…

— Ты думаешь, мы никогда не уедем отсюда?

— Я думаю о том, что мы вместе. Пойдем.

— Сейчас. Подожди, я приду к тебе…

(пауза)

— А-ай!..

— Юми?!

— Ничего… я… Знаешь, тут из крана в ванной течет совсем холодная вода.

№ 47, люкс, южный

Старый писатель придирчиво осматривает номер. Писатель привык к лучшему, но ожидал гораздо худшего, это уравновешивает. В большой комнате скрипят четыре половицы паркета и косо накренилась этажерка. В спальне на огромной кровати слегка продавлен матрас и подозрительно подвернуто покрывало: конечно, там обнаруживается большое то ли винное, то ли кровавое пятно. Портьера над балконной дверью ассимметрично провисает на трех кольцах. Мебель на балконе пластиковая, исцарапанная, серая. Посреди круглого стола торчит надбитая пепельница.

В целом здесь можно жить.

Писатель проходит в совмещенный санузел, откручивает кран. В ванную бежит ржавая холодная струя, постепенно она светлеет и становится чуть теплее. Он оставляет воду стекать, а сам идет разбирать кофр.

У писателя немного вещей, но большинство из них явно лишние, избыточные, из предыдущей жизни. Ни к чему теперь парадный костюм, фрак, две пары лакированных туфель, подарочная трость. А одной упаковки нитроглицерина, наоборот, преступно мало. Желудочных препаратов же не осталось вовсе, а еще неизвестно, чем здесь будут кормить.

Ноутбук. Вынуть из футляра, поставить на письменный стол. Писатель всю жизнь говорил в интервью, что работает не для самовыражения или читательского успеха, а исключительно ради самого процесса.

И что теперь?

№ 48, стандарт, северный

Беременная женщина ложится поперек кровати. В окно ей видно край темнозеленой кроны дерева с большими разлапистыми листьями. Надо разобрать вещи, помыться, привести себя в порядок. Надо пойти к морю. Но нет никаких сил.

У нее срок тридцать четыре недели. Тридцать четыре. Повторить несколько раз. Повернуться на бок, найти более-менее удобное положение. Вот так.

Отдохнув и осмелев, маленькая стучит ножкой изнутри. Если присмотреться, видно, как шевелится платье. Она кладет ладонь на живот. Чувствует.

Пытается сосредоточиться на том, что это и есть самое главное.