Наши за границей

Николай Лейкин (1895)

Знаменитая книга популярнейшего русского писателя Николая Александровича Лейкина (1841–1906), издателя петербургского юмористического еженедельника «Осколки» (именно там печатался А.Чехонте), выдержала до революции 27 изданий. С тех пор она стала ещё смешнее и актуальнее.

Уже надоело!

— Куда ж теперь? — спрашивал Николай Иванович Глафиру Семёновну, выходя из аквариума на улицу.

Сопровождавший их швейцар хотел что-то сказать, но Глафира Семёновна раздражённо воскликнула:

— Никуда! Решительно никуда! С меня и этого удовольствия довольно. Прямо домой, прямо в гостиницу, и завтра с первым поездом в Париж. Не желаю больше по Берлину ходить. A то опять вместо музыки на какую-нибудь змею наскочишь. Достаточно. Будет с меня… Угостили в аквариуме… Ну что ж вы встали! Ведите нас обратно в гостиницу, — обратилась она к швейцару.

— Я хотел предложить для мадам…

— Ничего мне предлагать не нужно… Прямо в гостиницу.

— Глаша! Но зайдём хоть в какую-нибудь биргале пива выпить, — начал Николай Иванович.

— Пива в гостинице можете выпить.

И Глафира Семёновна пошла одна вперёд.

— He туда, мадам. Не в ту сторону… В гостиницу направо, — сказал швейцар.

Она обернулась и переменила направление. Николай Иванович и швейцар шли сзади.

— A какое весёлое место-то я вам хотел указать, — шепнул швейцар Николаю Ивановичу. — Там поют и играют, там можно и поужинать.

— Глаша! Вот Франц хочет какое-то место показать, где поют и играют. Там бы и поужинали, и пива выпили.

— Опять с змеёй? Нет уж, благодарю покорно.

— Никакой там змеи нет. Там поют и играют. Там шансонетен и оперштюке… Там танцы… Там хороший кухня и можно хороший ужин получить, — продолжал швейцар.

— Чтобы змеи наесться? Давеча живую преподнесли, a теперь хотите жареную… Спасибо!

— Уговорите её, месье, вашу супругу… Место очень весёлое… Красивые женщины есть, — шепнул швейцар.

— Нет, уж теперь закусила удила, так её не только уговорить, a в ступе не утолочь, — отвечал Николай Иванович. — Веди домой и заказывай ужин для нас.

Через четверть часа они были дома. Глафира Семёновна с сердцем сбросила с себя ватерпруф, шляпку, села в угол и надулась. Николай Иванович взглянул на неё и покачал головой. Швейцар подал ему карту кушаний и отошёл в сторонку. Николай Иванович повертел её в руках и сказал:

— Я, брат, по-немецки ежели написано, то гляжу в книгу и вижу фигу, так уж лучше ты заказывай. Глаша! Ты чего бы хотела поесть? — обратился он к жене.

— Ничего. У меня голова болит.

— Нельзя же, милый друг, не евши. Завтра рано утром поедем в Париж, так уж не успеем до отправления поесть. В котором часу, Франц, идёт поезд в Париж?

— В восемь часов утра. Вам придётся на Кёльн ехать, и там будет пересадка в другие вагоны. В Кёльн приедете вечером и только в Кёльне можете покушать, а до Кёльна поезд нигде не останавливается больше двух-трёх минут.

— Ну вот, видишь, Глаша, стало быть, тебе необходимо поклевать с вечера, — уговаривал Николай Иванович жену. — Скажи, чего ты хочешь, — вот Франц и закажет.

— Спасибо. Не желаю змей есть по его заказу.

— Ах, мадам, мадам! И как это вы эту змею забыть не можете! — начал швейцар. — Разве я хотел сделать вам неприятное? Я не хотел. A что змея, так это аквариум. Аквариум не может быть без крокодил и змея, рыбы и амфибиен…

— Врёте вы, может. У нас в Петербурге есть Аквариум без крокодила и без змеи. Даже и рыбы-то нет. Плавает какой-то карась с обгрызенным хвостом, да две корюшки — вот и всё.

— Ну, это не настоящий аквариум.

— Врёте. Самый настоящий. Ваш же немец там оркестром дирижирует.

— Поешь что-нибудь. Полно капризничать-то, — сказал Николай Иванович.

— Да ведь гадостью какой-нибудь немецкой накормят. Вот ежели бы щи были.

— Есть щи, Франц?

— Нет, щей здесь не бывает. Щи — это только в России.

— Ну, тогда нельзя ли дутый пирог с рисом и с яйцами и с подливкой? Здесь я, по крайней мере, буду видеть, что я ем.

— Пирог, мадам, русский кушанье. Здесь, в Берлин, это нельзя.

— Всё нельзя, ничего нельзя. Ну так что же у вас можно?

— Хочешь, Глаша, сосиски с кислой капустой? Сосисок и я поел бы… A уж в Берлине сосиски, должно быть, хорошие — немецкая еда.

— A почём ты знаешь, чем они здесь начинены? Может быть, собачиной.

— Я, мадам, могу вам сделать предложение майонез из рыба.

— Нет, нет, нет. Ничего рубленого. Вместо рыбы змею подсунете.

— Опять змею? Нет, мадам, здесь змея не едят.

— Ну, так угря подсунете. Та же змея.

— Она и стерлядь не ест. Говорит, что змея, — сказал Николай Иванович и спросил швейцара: — Ну, можно хоть селянку-то на сковороде сделать?

— И селянки я есть не стану, — откликнулась жена. — Что они тут в селянку наворотят? Почём я знаю! Может быть, мышь какую-нибудь. В крошеном-то незаметно.

— Ну, поросёнка заливного под сметанным хреном. Можно, Франц?

— Селянка и поросёнок, месье, опять русский кушанье, — дал ответ швейцар.

— Тьфу-ты, пропасть! Опять нельзя! Даже поросёнка нельзя! Ведь поросёнок-то свинина, a вы здесь, немцы, на свинине и свиных колбасах и сосисках даже помешались. Прозвище вам даже дано — немецкая колбаса.

— Верно. Я знаю. Я жил в России. Но поросёнка здесь не кушают. То есть кушают, но очень мало.

— Отчего?

— Экономия. Поросёнок может вырасти в большая свинья. Свинья большая кушают.

— Глаша! Слышишь? Опять экономия! — воскликнул Николай Иванович. — Ну, немцы! Слышишь, Франц, зачем вы умираете-то? Вам и умирать не надо из экономии. Ведь хоронить-то денег стоит.

Швейцар улыбнулся.

— Можно, по крайней мере, у вас хоть ветчины с горошком достать? — спросила, наконец, Глафира Семёновна швейцара.

— Это можно, мадам. Ветчина с горохом и с картофель и с русский зауэрколь, с кислая капуста.

— Ну, так вот ветчины. Ветчины и бульон. Бульон можно?

— Можно, мадам.

— Да вали ещё две порции телячьих котлет да бифштекс, — прибавил Николай Иванович. — Надеюсь, что это можно?

— Можно, можно, но только бараний котлет, a не телячий. Телячий нет в карта.

— Тоже экономия? — спросил Николай Иванович.

— Экономия, — улыбнулся швейцар.

— Ах, черти, черти жадные! Ну, вали бараньи котлеты. Цыплёнком нельзя ли, кроме того, позабавиться?

— Можно, месье.

— Так пару цыплят. Да пива, пива побольше. Нельзя ли в какой-нибудь большой кувшин его налить?

— Можно, можно, — кивал головой швейцар и спросил: — Всё?

— Чего же ещё больше? И этого довольно. Или нет. Закажи, брат, мне порцию сосисок немецких. Хоть они, может быть, у вас и собачиной копчёной набиты, a всё-таки хочется попробовать… Жена есть не будет, a я съем. Нельзя быть в Неметчине и немецких сосисок не попробовать! Вот жаль, что у вас тут простой русской водки нет.

— Кюммель есть, — отвечал швейцар.

— Сладость немецкая. Какая это водка! Ну да уж вели подать, делать нечего.

Ужин был заказан. Через час его подали в номер. Николай Иванович был голоден и принялся его есть так, что у него только за ушами трещало, a потом навалился на пиво. Ела с большим аппетитом и Глафира Семёновна.

Часа через два Николай Иванович, изрядно пьяный, лежал на постели и бормотал:

— Слава Богу, завтра в Париж. Ужасть, как надоела Неметчина.