Медные лбы. Картинки с натуры

Николай Лейкин, 1880

В очередном сборнике юмористических рассказов классика Н.◦А.◦Лейкина раскрываются типичные для того времени темы. Традиционные праздники и способы их отмечать, в том числе способы накрывать на стол за счет гостей, и угощение приютских сирот на господском празднике – конечно, о равноправном веселье не может быть и речи. Вездесущие купцы, безуспешно пытающиеся понять значение пьес, балета, цирковых представлений, принципы составления библиотеки (на вес или объем книг), архитектурные особенности городских новинок – фонтанов и мостов. Последние особенно настораживают: как бы чего не случилось, лучше поехать по льду, чем по мосту. И еще о страхах: до сих пор люди опасаются летать самолетами, а в конце XIX – начале XX века уже заранее оплакивали поднимающихся на воздушном шаре, попутчики же по железной дороге и вовсе не изменились. Так же жутковато и ночью на улицах, схожие увлекательные байки рассказывают о загранице, и настолько же похожи современные объявления о продаже на старинные – как и то, что ждет покупателей на месте. Зато радует, что отношение к труду художников медленно, но верно меняется к лучшему.

Норма

Идет «Норма». Итальянцы-завсегдатаи в полном сборе. В партере виднеются фраки и белые галстуки. Чернеют тесно засаженные публикой галерея и балкон. Бельэтаж отличается простором. Есть ложи, где виднеются только по двое, по трое зрителей; зато ложи третьего и четвертого яруса набиты, как бочонки с сельдями. Замечается сильное многолюдие и в одной из лож второго яруса. В ней сидят женщины и дети, виден гимназист. Дети указывают пальцами на сцену и расспрашивают женщин о действующих лицах. Женщины тоже тараторят вполголоса и обращаются с вопросами к гимназисту. Соседи по ложе бросают на них строгие взгляды и время от времени шикают им.

— Мама, это кто же с седой бородой-то, что вон в простыне завернут? — спрашивает маленькая девочка.

— Старик, душечка, отец вот этой толстой певицы. Она дочка непослушная — вот он ее и ругает. Вишь, голос-то какой, словно труба. Ты веди себя хорошенько. Он капризных детей смерть не любит. Сейчас схватит в мешок — и под халат.

— Это жрец Оровез, — поправляет гимназист.

— Слышишь: жрец. Он даже жрет детей. Это людоед. Видишь, какой бука.

— Да неужто, маменька, вы и в самом деле думаете, что тут людоеды представляются? Жрец не потому жрец, что он жрет. Тут совсем не та этимология слова, — опять начинает пояснять гимназист. — Жрец — это поп, только языческий. Тут ведь идолопоклонство на сцене. И Норма также — вовсе не его дочь.

— А я думала, что дочь. Ну, да наплевать! Ребенку-то ведь все равно. Поди разбери, как они себя по-итальянски называют!

— Колечка, кто же эта самая Норма? Верно, попадья, жена вот этого самого попа? — спрашивает гимназиста другая пожилая женщина.

— Да кто ж ее знает, тетенька! — сердится гимназист. — На афише ничего не сказано. Да ведь и вам все равно. Ну, думайте, что она просвирня.

— Зачем же я буду думать, коли это неправда. Удивительно, как хорошо дерзничать с теткой! — обиделась женщина. — А коли тебя по-итальянски учили, ты вникни и расскажи.

— Расскажи! Как я могу рассказать, коли сам не знаю. Разве в классической гимназии по-итальянски учат?

— А остальные-то бородачи, что в белых балахонах? — задает вопрос мать.

— Языческое духовенство. Почем я знаю: может быть, тут и архимандрит есть.

— Где идолы-то у них?

— Идолы за кулисами. Вы уж хотите непременно, чтобы на сцене идолы были. Некоторые вещи публика должна только воображать.

— Ну, а этот воин кто, что давеча с Нормой пел? Кто он?

— Воин — ее жених, и давеча он ей в любви признавался. То есть не в любви, а он ее сманивал, чтоб жениться на ней. Ведь это весталки, то есть такие женщины, которые поклялись не выходить замуж, и за это их допустили к охранению священного огня в храме. Полион, то есть этот самый воин, влюблен в нее.

— Есть во что влюбиться! Пожилая женщина, даже старуха. Просто, должно быть, на деньги ее польстился.

— Ну, уж там я не знаю, а только он поет и просит ее руки, а она колеблется.

— Дура, оттого и колеблется. Другая бы с руками ухватилась за такого молодца. Одно разве только, что ее сомнение берет, как бы он деньги у ней не выманил да не прокутил.

Из соседних лож начинают шикать.

— Бросьте, маменька, ваши рассуждения. Вон, даже шикают нам, — останавливает мать гимназист. — И что вам за дело, дура она или не дура, есть ли у ней деньги или нет? Ведь тут представление, а не настоящая жизнь.

— Ну ладно, я замолчу, только ты мне объясни: что же этот самый седой поп-то, принуждает ее за воина выходить замуж или не позволяет?

— Напротив того, жрец Оровез даже и не знает о том, что за Нормой ухаживает воин Полион. Ежели бы он узнал, так, может быть, все ноги обломал бы ему.

— Ну, так я теперь понимаю, в чем вся штука. Просто эта самая Норма живет у старика как бы в экономках, денег у него награбила, а воину это и на руку. Солдат уж, миленький, везде солдат, он деньги сейчас пронюхает. Вот и вся ихняя любовь.

Шиканье соседей повторяется.

— Послушайте, ежели вы не замолчите, то вас сейчас выведут из театра, — замечает женщинам солидный мужчина из соседней ложи. — Здесь театр, а не гостиная. Люди приходят оперу слушать, а не разговаривать.

— Нас выведут? Посмотрим! — откликается женщина. — Как же это нас выведут, коли нам эту ложу сам статский генерал Тарантасьев подарил? Сами они не пошли, потому супруга у них заболела, и отдали нам.

— А вот ежели не замолчите, то увидите!

— Любопытно! Да что вы мелете! У нас и билет при себе. Эту ложу генерал Тарантасьев на всю зиму за себя взял и денежки внес.

— Это ничего не значит. Ежели вы производите беспорядок…

— Какой же беспорядок, позвольте вас спросить? Вот ежели бы мы дрались…

— Молчите, пожалуста.

— Не стану и перед вами молчать! Мелко плаваете. Да знаете, генерал Тарантасьев всех детей у нас крестил, и сами мы в двенадцатом классе и служим под его начальством. Да мужу моему стоит только слово сказать генералу…

— Маменька, оставьте, пожалуста, — упрашивает ее гимназист.

— Зачем я буду молчать, коли он ко мне привязывается! — возвышает голос женщина. — Кто вы такой, какого чина, что имеете право мне грозить?

— А вот я вам сейчас покажу!

— Не покажете! Руки коротки! По полету вижу, что не важная птица!

Размахивая руками, женщина толкнула ребенка. Тот заревел. Солидный мужчина из соседней ложи выбежал в коридор.

— Капельдинер! Капельдинер! — слышался его голос.

— Мировые-то судьи, слава богу, у нас не за горами! — не унималась женщина. — Нынче и хамку обидеть, так ответишь, а не токмо что чиновницу.

В ложу входит капельдинер. Заслыша шум, в партере подымается дежурный театральный чиновник и спешит на скандал.