Танец семи вуалей

Наталья Солнцева, 2012

Модный московский психоаналитик Юрий Павлович Оленин богат и избалован вниманием женщин. Одна беда – ему не везет с ассистентками. Одна убита, другая бесследно пропала. У Симы, очередной помощницы Оленина, есть причины заволноваться. По Москве ползут слухи о докторе-убийце. Олег Карташин, влюбленный в Симу, пытается предупредить ее об опасности, но неравнодушная к доктору девушка не желает верить фактам и обращается за помощью к Глории. Та пытается разобраться в запутанном деле. В ходе расследования становится ясно, что современные события мистическим образом связаны с судьбой удивительной женщины – танцовщицы Иды Рубинштейн и графа Оленина, ее обезумевшего от страсти поклонника. Но что общего у доктора Оленина и несчастного графа? И почему тень Саломеи незримо витает над таинственным домом в старинном переулке? В книгу вошел также отрывок из следующего романа «В храме Солнца деревья золотые» из серии «Золото».

Глава 3

Черный Лог

Глория целые дни проводила в мастерской в цокольном этаже — так Агафон, покойный хозяин дома, называл свой кабинет: место, где занимался то ли опытами, то ли колдовскими ритуалами, то ли каббалой. Она оставила попытки разобраться в его записях или хотя бы упорядочить его бумаги. Карлик зашифровал рукописные тексты и стер информацию с винчестера. Компьютер достался новой обладательнице готовым к использованию, но девственно чистым.

Выходит, Агафон знал время своей смерти и подготовился к ней^[5]. Вырвав Глорию из рук похитителей, он фактически спас ее… дабы ввергнуть в очередное испытание. Теперь она ежедневно, ежечасно сдает экзамен, — неплохо бы сообразить, кому и по каким предметам. Колдовство? Ясновидение? Чернокнижие? Заклинание духов?

Книг Агафон собрал великое множество — редкие раритетные издания соседствовали в его библиотеке с обычными фолиантами, тонкими потрепанными брошюрками и написанными от руки трактатами на чужеземных языках. Глория учила в школе английский, как все, и в медицинском институте увлекалась латынью. Но для чтения рукописей этого не хватало. Она брала только книги на русском, однако одолела малую толику.

От скуки Глория бродила из комнаты в комнату, пытаясь понять карлика посредством окружающих его при жизни вещей. Любое жилище, любой предмет обихода несет на себе отпечаток владельца, говорит о нем языком символов, источает его флюиды.

В мастерской бывший хозяин держал разные предметы непонятного назначения. Глория не осмеливалась ни убрать какую-нибудь наводившую жуть штуковину вроде бронзового адского пса Цербера, ни добавить что-то по своему вкусу. Ей досталось наследство, которому она не могла найти применения.

В завещании карлик отписал дом со всем его содержимым своему слуге Санте, однако предвидел, что приобретет его не кто иной, как Глория. Он оставил ей письмо, в котором объяснялся в любви…

Глория спрятала это «послание с того света» и запретила себе прикасаться к нему и вспоминать о нем. Однако запрет почему-то действовал с точностью до наоборот. Ее мысли возвращались к письму Агафона чаще и чаще. Должно быть, она искала там ответы на свои невысказанные вопросы. Искала разгадку собственной души…

Здесь, в мастерской, уродливый человечек с безобразным туловищем и лицом греческого бога испустил дух, держа за руку Глорию… и с последним дыханием передал ей свой непостижимый и ужасный дар.

Она до сих пор сомневалась, произошло это на самом деле или она попала в ловушку воображения… поддалась магнетизму умирающего, который не только не ослабевал с течением времени, но, напротив, крепчал и усиливался. Глория оказалась в зоне притяжения карлика и не могла вырваться. А главное — уже не хотела.

Однажды она сбежала отсюда, чтобы вернуться. И теперь этот странный дом, наполненный удивительными вещами, привнес в смысл ее существования острые и пряные ноты, без которых она не представляла себя.

Карлик как будто присутствовал рядом, опекал ее, оберегал от просчетов и ошибок, наставлял и развлекал. То, что он умер, перестало пугать Глорию. Постепенно она привыкала к мысли, что унаследовала не только его слугу и жилище, но и род его занятий. Шаг за шагом она открывала в себе новые качества, необъяснимые с точки зрения логики, но близкие ей по духу.

Ее посещали смутные видения, которые она не всегда умела правильно истолковать.

Ее сны стали более осмысленными. То есть во сне Глория понимала, что это сон, который не менее реален, чем бодрствование.

Она поймала себя на том, что беседует с пустотой. И неуловимая суть этих бесед составляла некий безмолвный источник информации, о котором она раньше не подозревала.

На столе в мастерской стояла картина «Встреча Соломона и царицы Савской». В склоненной даме со лбом мадонны Глория пыталась разгадать собственную тайну. Агафон ни разу не обмолвился, какой скрытый смысл вкладывал он в образы царя Соломона и царицы Савской. Он любил поговорить о них, но все как-то вскользь, вокруг да около…

Картина свалилась со стены в момент смерти карлика, рама разбилась… и Глория не стала возвращать полотно на место. В этом она усматривала намек… словно с уходом Агафона что-то закончилось и никогда уже не будет прежним.

Семь медных кувшинов на постаментах в виде колонн посреди мастерской будоражили ее воображение. Должно быть, карлик пошутил, что заключил туда джиннов. Любопытство боролось в Глории со страхом. А вдруг она «выпустит джинна из бутылки» и потеряет контроль над ним? Что тогда делать? Мало ли что может натворить своенравное бесплотное существо, созданное из огня? Как потом загнать его обратно?

Подобные размышления казались Глории безумными, и она с ужасом прислушивалась к себе… не зреет ли в ее мозгу коварная болезнь? Симптомы, которые она помнила из курса психиатрии, приходили на ум один за другим, и почти каждый она находила у себя.

«Безумие заразно, — повторял на своих лекциях старичок-профессор. — Общаясь изо дня в день с безумцами, вы рискуете подхватить от них вирус душевного недуга…»

Будучи студенткой, Глория вместе с остальными посмеивалась над профессором. Однако сейчас его слова обрели иное звучание и перестали казаться проявлением старческого маразма.

— С кем поведешься, от того и наберешься… — бормотала она. — Неужели я заразилась от Агафона его безумием? Меня преследуют зрительные и слуховые галлюцинации, которые я принимаю за… некое новое состояние?

Она ходила вокруг кувшинов, как кот вокруг сметаны. Очень хотелось знать, что там, внутри. На каждом кувшине красовалась эмалевая вставка. Узкие горлышки были закрыты крышками и залиты сургучом. На сургуче кто-то оттиснул печать. Глории не удавалось разобрать, что изображено на печати. Какие-то закорючки…

Она перерыла все ящики в столе Агафона в надежде обнаружить «инструкцию» по обращению с кувшинами. Увы, карлик не оставил ей подробных указаний. Подразумевалось, что он передал ей свою колдовскую силу вкупе со всеми необходимыми знаниями.

— Бред… — вымолвила Глория. — Я понятия не имею, как вести себя с ними…

Она говорила о джиннах как о людях, и это рассмешило ее.

— Он издевается надо мной, — сказала она, думая о карлике. — А я поддаюсь на его уловки.

В дверь мастерской постучали, и на пороге появился Санта в неизменном спортивном костюме.

— Обед подавать? — лаконично осведомился он.

— Агафон когда-нибудь пользовался этими кувшинами? — спросила Глория.

— Не знаю…

— Откуда они появились?

— Они уже были здесь, когда хозяин взял меня в дом, — объяснил великан. — А что?

— Ничего, иди…

— Уже полдень, — заявил Санта. — Пора обедать.

Слуга свято соблюдал традиции, заведенные Агафоном. Глория не стала спорить. За обедом она продолжала размышлять о кувшинах.

«Это же Сулейманова печать!» — осенило ее.

— Санта, принеси мне из библиотеки сказки «Тысяча и одна ночь».

Великан послушно отправился на второй этаж. Прошло несколько минут, пока он искал книгу на полках. Вернулся Санта довольный, неся в руках старое издание сказок.

Глория схватила толстенную растрепанную книгу и принялась листать. Ага, вот… бедный рыбак из Аравии… много раз вытягивал сети пустыми…

Это была история о том, как рыбак выловил медный кувшин, запечатанный свинцом. На свинце «великий волшебник, царь Сулейман ибн Дауд, вырезал тайное и страшное девяносто девятое имя Аллаха… которое давало ему власть над птицами, ветрами и злыми духами — джиннами…»

— Дело тут не в пробке… — пробормотала она, лихорадочно пытаясь поймать ускользающую мысль. — Не в пробке… Сулейман ибн Дауд… это же… Соломон, сын Давида!..

Москва

Последняя пациентка покинула кабинет Оленина в девять вечера.

Закончив прием, он устало потянулся и позвал Симу.

— Тебя подвезти?

— Если вас не затруднит… — робко кивнула она, помня о разбитом зеркальце.

Интересно, существует ли способ обезвреживания плохих примет?

— Сегодня тебе пришлось задержаться допоздна, — сказал доктор. — Я за тебя отвечаю. Не люблю эти длинные подземные переходы после часа пик. Там болтается всякая шпана.

Она поблагодарила, пряча радостную улыбку, и пошла собираться.

В машине Юрий Павлович молчал. Он будто забыл дневной инцидент с макияжем и не прочитал Симе обычную нотацию. Она сама понимала, что краситься нужно дома, а не на работе. Но времени катастрофически не хватало. Она хотела поступать в медицинский, по вечерам готовилась к экзаменам, а утром не могла себя заставить встать. А ведь когда-то же и погулять нужно, и отдохнуть. Поэтому Сима наверстывала упущенное в приемной господина Оленина. Выкручивалась как могла.

По утрам доктор приходил тютелька в тютельку — видно, сам был не прочь поспать. Естественно, он торопился и не обращал на ассистентку внимания. Зато пока длился первый сеанс, Сима успевала привести себя в порядок и представала перед шефом во всеоружии своей красоты.

Раньше ей это сходило с рук. Но в последнее время Оленин будто с цепи сорвался. Стал раздражительным, нервным и придирчивым. Ему самому не помешал бы сеанс психоанализа.

— Что притихла? — сердито спросил он, будто читая ее мысли. — Дуешься?

И поскольку девушка не нашлась что ответить, назидательно произнес:

— Обижаться вредно, дорогуша.

— Я не обижаюсь… — соврала Сима.

С утра сыпал мелкий, как белая пыль, снег. Дорога была скользкой, и Оленин сбавил скорость. Сегодня у него выдался напряженный день. Особенно изматывали его сеансы с Айгюль. После ее ухода хотелось выпить. Он не держал в офисе спиртного и не мог дождаться, когда доберется домой и позволит себе расслабиться.

Интересно, куда она исчезает, повернув в чертов проулок? Прячется в одном из подъездов? Или живет в тех домах? Некоторые улицы Москвы, где еще сохранился дух старины, обладали собственной неповторимой аурой и существовали как бы в нескольких измерениях. Там тени прошлого обретали видимость и плотность, а время текло по особым законам. Оленину всегда казалось, что не только психика людей пронизана сетью темных лабиринтов, но и большие города с многовековой историей живут двойной жизнью. И, скользнув в какую-нибудь сумрачную подворотню, можно очутиться в другой Москве…

Он увлекся и проехал на красный.

— Ой! — испугалась Сима.

Она не знала правил дорожного движения, но сообразила, что доктор их нарушил, по сигналам других водителей.

Оленин выругался, оглядываясь, нет ли поблизости вездесущих гаишников. Если попал в обзор видеокамеры, штрафа не избежать. Проклятие!

— Все в порядке, — успокоил он ассистентку, которая приготовилась к худшему. — Мы почти приехали.

Он высадил Симу у ее дома на Маросейке со словами:

— Позвони, чтобы тебя встретили…

— Зачем?

— На всякий случай. Темно уже, поздно.

— У нас во дворе фонари…

Оленину сегодня все не нравилось — собственная рассеянность, наивное бесстрашие Симы, угрюмые ночные улицы, твердые пласты снега вместо весенней зеленой травки. Какой же это апрель, если до сих пор приходится надевать теплую куртку?

Он старался быть внимательным и следить за светофорами. Это Айгюль выбивает его из колеи. Может, отказаться от сеансов и вернуть ей деньги?

Насмешливое смуглое лицо Айгюль с раскосыми очами предстало перед ним так явственно, что он зазевался и пропустил зеленый. Ему опять сигналили возмущенные водители. Он застопорил движение на полосе и затылком ощущал гневные взгляды и несущуюся в его адрес отборную брань.

Оленин жил на Красносельской. У него не было гаража, и приходилось оставлять машину во дворе под окнами, так, чтобы видеть ее из кухни. Этим вечером привычное место оказалось занятым.

— Что ж за день такой…

Ворча, доктор припарковался впритык к ржавому «Жигулю», который давно пора было сдать на металлолом, и красной иномарке. Не хватало только поцарапать чужой автомобиль…

У подъезда к Оленину подошли двое парней в одинаковых черных шапочках, надвинутых на глаза, и попросили закурить. Доктор мгновенно представил, что сейчас начнется: его свалят на землю и будут бить ногами, пока он не отключится… а потом обчистят карманы и убегут.

— Я не курю, ребята, — вежливо ответил он, оглядываясь по сторонам.

Как назло, во дворе не было ни души. Никто не выгуливал собачек, ни одна парочка не целовалась на грязных после зимы скамейках. Черт…

— Здоровье бережешь? — усмехнулся один из парней, дохнул пивом и смачно сплюнул. — Ну, береги, береги…

Они повернулись и, вопреки ожиданиям доктора, вразвалку зашагали прочь.

Оленин с облегчением приложил брелок к кодовому замку. Железная дверь подъезда открылась, и он нырнул в темноту. «Опять лампочка перегорела», — подумал доктор, и тут на его голову обрушился удар. Не слишком сильный… он даже не потерял сознание. Лежа на холодном полу, он пытался рассмотреть напавшего. В темноте было слышно громкое сопение.

— Ты че творишь, сучий сын? — выкрикнул мужской голос. — Че творишь?! Думаешь, тебе все позволено?

— Вы… кто? — выдавил Оленин и получил в ответ град ударов в бока и спину.

Он скорчился, закрывая руками голову. Мысль о том, что ему отобьют почки и сделают инвалидом, привела доктора в отчаяние.

— Х… в пальто! — грубо прохрипел голос. — Я по твою поганую душу!

— Что вам… надо? Денег? Возьмите портмоне… в кармане…

— Пошел ты со своими деньгами…

Несколько новых ударов отбили у Оленина охоту говорить. Зато агрессор, наоборот, осыпал доктора ругательствами и оскорблениями. Он не намеревался грабить свою жертву.

— Я тебя убью, падла… — хрипел голос. — Убью! Но не сразу! Хочу, чтобы ты помучился… Зверюга! Есть же такие ублюдки…

— Вы… меня… с кем-то путаете…

Невидимый враг раскатисто захохотал, наградив Оленина сильным пинком в поясницу.

— Ты сдохнешь, тварь! — злобно процедил он. — Сдохнешь, как собака! Клянусь…

Оленин не сомневался, что неизвестный способен выполнить свое обещание. Он не убивал доктора только потому, что решил растянуть удовольствие.

— Побежишь в ментовку — тебе кранты! — предупредил его из темноты голос. — А так, может… протянешь еще месяц-другой…

Он издевался над Олениным, чувствуя свое превосходство и полную власть над поверженным противником. В заключение невидимка нанес ботинком удар доктору в лицо, и хотя тот успел закрыться руками, рассек ему бровь. Теплая кровь потекла по затоптанным плиткам парадного.

— Я не прощаюсь… — зловеще бросил голос. — Жди меня, сука! Жди и бойся…

До Оленина донесся лязг двери, и он провалился в беспамятство. Придя в себя, доктор со стоном приподнялся. Ничего, кажется, не сломано… и голова цела. Пульсирующая боль пронизывала мозг, все тело ныло. Однако могло быть и хуже…

Оленин с трудом сел, отдышался и прикинул, есть ли у него шансы самостоятельно добраться на третий этаж. Дом будто вымер. Так что помощи ждать не от кого. Он вспомнил о мобильнике и, преодолевая боль, полез в карман. Телефон оказался разбитым.

«Куда ты собираешься звонить? — спросил он себя. — Кому? Друзей, которые бы могли постоять за тебя, ты давно растерял… а новых не приобрел. Заявлять в полицию бессмысленно… Ты же ничего не видел, понятия не имеешь — ни кто тебя избил, ни за какие грехи ты наказан…»

Оленин, несмотря на свою известность, был, по сути, довольно одинок. Поглощенный работой, врачебной карьерой, он перестал поддерживать связь со всеми, кто раньше окружал его. Женой не обзавелся. Родители жили на другом конце города, видеться с ними удавалось редко. Они сами нуждались в его помощи.

Менее удачливые однокурсники завидовали ученым званиям Оленина, заграничным дипломам и успешной частной практике. Мало кто устроился, подобно ему, — можно сказать, никто.

Пожалуй, впервые Оленин посетовал на одиночество. До сих пор он наслаждался своей свободой от всех и всяческих обязательств, в том числе и дружеских.

С трудом поднявшись на ноги, он, хромая, нажал кнопку вызова лифта.

«Побежишь в ментовку — тебе кранты!» — вспыхнуло в его уме. Почему-то не вызывало сомнений, что невидимка не шутил.

«Что я ему сделал? — размышлял доктор. — Чего ему от меня надо? Если не денег, то…»

Лифт остановился на третьем этаже, и Оленин, шатаясь, добрел до двери своей квартиры. Зеркало в прихожей отразило его изуродованное ссадинами, вымазанное кровью лицо. Бровь вспухла, кровоточила. Глаза заплыли.

— Господи… — ужаснулся доктор. — Ну и отделал же он меня…

Примечания

5

Подробнее читайте об этом в романе Н. Солнцевой «Копи царицы Савской».