Пока идут старинные часы

Наталия Беззубенко, 2022

Роман вошел в шорт-лист конкурса «Любовь между строк» 2022 г. Людмила Никольская получает необычное электронное письмо, ее приглашают в музей-усадьбу Н. Уварова, известного писателя девятнадцатого века, для участия в литературном проекте. Интерьеры старинного особняка, раритетные издания, превосходная оплата – что может быть прекрасней? Но у каждого участника проекта свои скрытые, не всегда безобидные мотивы. В полумраке коридора ожили старинные часы. Быть беде, – пророчит народная молва. И несчастья не заставляют себя долго ждать. Людмиле нужно успеть многое понять про себя и про других, и времени у нее в обрез, пока идут старинные часы…

Глава 3

— Вот в общих чертах ваш фронт работы, Людмила Андреевна. Вы на пороге великих открытий и свершений, я вам даже завидую, самую малость, так сказать, по-стариковски. Ничего не бойтесь, дерзайте! По всем вопросам — милости прошу, не стесняйтесь, — заканчивает Александр Лаврентьевич свою напутственную речь.

Именно таким я себе и представляла хранителя музея-усадьбы — интеллигентным, седовласым мужчиной со сросшимися широкими баками и густыми бровями, с тягучим глубоким голосом. Стариком его не назвать: худощав и энергичен, с легкой, пружинистой походкой. Сеточка морщинок появляется вокруг его глаз при улыбке. Выражается подчеркнуто вежливо и несколько витиевато.

— Работа ожидается грандиозная, нужная и своевременная. Сейчас же все в интернете! А теперь каждый желающий — ну как каждый? Кому интересно, естественно, сможет почитать малоизвестные тексты великого… — хранитель сдавленно кашляет, — извините, Людмила Андреевна, вчера в подвал с рабочими пришлось спускаться, вот сегодня результат. О чем это я? Да, почитать, не выходя из дома. Без поддержки министерства мы бы, конечно, не осилили. Без финансирования куда? Никуда. И без помощи исследователей, безусловно, тоже, поэтому я крайне рад, что вы согласились приехать. Позвольте, теперь я с огромным удовольствием представлю вам ваших коллег.

Не разделяю его воодушевления, удовольствие из ряда сомнительных: общение для меня не роскошь, а наказание. С буквами всегда проще, чем с людьми. Мизантропка и дикарка, — в шутку называет меня мама.

— Да, спешу поделиться прекрасной новостью: отыскался еще один дневник Уварова. Столичный архив любезно передал сей документ в наш фонд, как только узнал о проекте, — его узловатые пальцы бережно поглаживают обшарпанную обложку толстой тетради, повсюду на столе разбросаны остатки упаковочной бумаги с логотипом почты. — Так что, Людмила Андреевна, голубушка, принимайте. Как раз ваш период уваровского творчества.

Внезапно нападают мои воображаемые страшилки, вьются надоедливой мошкарой перед глазами. Чайные капельки на столетних рукописях Уварова. Фарфоровые осколки китайской вазы династии Цин. Стеклянный хвостик-крючок от статуэтки охотничьего пса. Малахитовая шкатулка жены писателя с оторванной крышечкой. Чудовищные ошибки в именах известных людей в моих аннотациях. Я непременно что-нибудь испорчу. Я не справлюсь. Беспокойство перетекает в вязкую панику, пресекающую на корню многие мои начинания, так и оставшиеся планами.

— М-м-можно? — мои руки потные от напряжения, теперь главное — не уронить дневник и не прослыть растяпой.

Он медлит, словно сомневаясь, можно ли мне доверить эту драгоценность:

— Разумеется, прошу. Я уже насладился, теперь ваша очередь. Изучите материал, а потом и на оцифровку передадите. Знаете, какой нам чудо-аппарат выдали? Сканер называется. Честно сказать, я боюсь к нему подходить, не сломать бы. Копия получается, не отличить от оригинала. Я вам сейчас распечатку покажу, только принесли.

С первой минуты Александр Лаврентьевич относится ко мне по-доброму и этим сразу располагает к себе. Мучительное напряжение потихоньку отпускает. Телефонная трель останавливает нас на пороге кабинета.

— Музей-усадьба Уварова. Главный хранитель Рыбкин слушает!

Он прикрывает трубку рукой и шепчет мне:

— Людмила Андреевна, великодушно извините, но, боюсь, это надолго, — он виновато пожимает плечами. — Можете сами дорогу найти, по коридору третья дверь налево. Там уже Максим работает — паренек чудноватый, но неплохой. А то меня подождите…

Ждать не хочется. Хочется приступить к непосредственным обязанностям — составлению аннотаций и комментариев к оцифрованным дневниковым записям писателя. И я направляюсь «дерзать», начинаю с поиска своего рабочего места. «Заблудишься, перепутаешь, опозоришься. Дождись хранителя!» — нагнетает обстановку голос мамы в ушах, но звуки моих бодрых шагов заглушают все ее предостережения. Широкий коридор с симметрично расположенными дверями комнат. Приемная, Экскурсионный отдел, Экспозиционно-выставочный отдел, Отдел научно-исследовательской работы — внимательно читаю надписи на металлических табличках. Проектная часть. Мне сюда, осталось только повернуть ручку и войти.

Мое рабочее место совершенно непримечательно: заурядное офисное помещение с тремя столами из ламината, ноутбуками, принтером, кондиционером, и лишь картина с летней уваровской усадьбой, утопающей в густой зелени, слегка оживляет унылый интерьер. Примечателен лохматый парень в красной клетчатой рубахе среди обтрепанных фолиантов. Он увлеченно черкает карандашом в блокноте, не замечая меня.

— Д-добрый… — начинаю я и замолкаю.

Привычная скованность — предвестник близких судорог — легким морозцем проходится по моим губам.

Он резко вскакивает. Грохочет падающий стул, ему вторит разбивающаяся об пол настольная лампа, проблемы с координацией не только у меня. Незнакомец бросается поднимать все разом и при этом протягивает мне руку.

— Вот я балда! Забыл совсем! Александр Лаврентьевич предупреждал же, что вы приедете! — и звонко хлопает себя ладонью по лбу.

Во всем его облике сквозит небрежность. Отросшие темные волосы, недельная небритость, роговая оправа очков с синей изолентой на дужке.

— Максим Тканев. Можно просто Макс, — рукопожатие оказывается крепким, а рука мозолистой и теплой.

— Людмила Никольская.

— Можно просто Мила? — Максим поправляет пальцем сместившиеся очки на переносице и озорно улыбается, на подбородке появляется ямочка.

Мила… Мама называла меня Люсей, коллеги Людмилой Андреевной, папа Людочкой, случайные знакомые Людой. А Милой никто и никогда. Примеряю имя, как новую обувь, — не жмет, не натирает. Произношу несколько раз про себя и замираю от приятного послевкусия: брызги прохладного ручейка в лесу, вкус земляники с солнечной поляны, запах листвы после летнего дождика. Мне определенно нравится Мила: человек с таким именем гораздо интереснее того, которого зовут Люсей.

— Можно.

Холод потихоньку отпускает мои губы, и получается изобразить подобие улыбки в ответ. Какой он… забавный. Все это время новый знакомый удерживает мою руку в своей. Пытаюсь высвободиться из затянувшегося рукопожатия.

— О! Простите! — он поспешно отдергивает руку, будто обжегшись, и прячет ее в карман потертых джинсов. — Как это у Чертикова, помните?

Пятится к своему столу, чудом ничего не задевая, принимает томную позу и декламирует нараспев:

— Красотой своею, Мила,

Ты затмила всех подруг,

Призовет нас всех могила,

И очертим круг.

Я ошарашена: в мою честь еще никто не читал стихотворений, особенно таких. Память подводит меня, вспоминается Черный, Чуковский, даже Михаил Чехов, а Чертикова не помню. Заметив мое удивление, Тканев смущенно поясняет:

— Это из позднего Чертикова. Поэта покинула его возлюбленная. Царство вечности приняло ее в свои объятия, и он остался совсем один в этом бренном мире… — и виновато продолжает: — Что-то я не то, да?

Показывает в сторону стола у окна, резко меняя тему разговора:

— Это ваш, а там место Анжелы. И скажу по секрету, — он понижает голос до шепота, — счастье лицезреть ее нам будет выпадать нечасто.

Он ерошит волосы и задумчиво произносит:

— Вот такие пирожки… — и хитро поверх очков смотрит на мою реакцию.

— Да не съешь! — заканчиваю крылатую фразу.

Как не узнать одну из самых известных уваровских цитат из сказки! Тканев довольно улыбается, поднимает с пола упавшую лампу и, погладив вмятину на абажуре, плюхается на стул. Неуклюжий взмах рукой, и карандаши из пластмассового стаканчика разлетаются по столу. Один спрыгивает на пол и подкатывается мне под ноги. Да уж, с пространственной ориентацией у моего нового знакомого явные проблемы. Он какой-то странный. Необычный, тут же одергиваю я себя, увлеченный, витает в своих научных облаках, а тут стул и стакан с карандашами на пути.

Добавляю полученную от хранителя рукопись — потерявшуюся во времени сестренку — к стопке таких же потертых тетрадочек на моем столе. С осторожностью открываю самую тоненькую, в ней подробный план романа «Неудачная охота», и принимаюсь разбирать угловатый почерк Уварова. Пытливый взгляд Тканева отвлекает от чтения, но стоит мне обернуться, как он усердно начинает шуршать бумагами, изображая бурную деятельность. Напутственные слова мамы всплывают в памяти: «Люсенька, в своей деревне сильно с работой не убивайся! Внимательно смотри по сторонам, а не в пыльные столетние книжки. Пролежали век, еще столько же пролежат без тебя. Общайся с людьми, особенно с мужским полом. Ты отпугиваешь мужчин своей замкнутостью».

Подозреваю, что Максим Тканев не совсем соответствует маминым представлениям об эталоне мужчины и совершенно не соответствует — об идеальном зяте, но перед отъездом я дала ей обещание «смотреть по сторонам и общаться». Вот только как быть с моей природной робостью? Тканев выглядит не опаснее котенка. И я решаюсь. Только что спросить? Не очень личное, не очень значимое.

— А вы… от-ткуда к нам… т-то есть к ним? — ну я и сморозила, всем филологам на смех. К нам, значит, в наш город, а прозвучало, как будто в нашу с Александром Лаврентьевичем личную усадьбу.

— Из бравенского университета, — он сама доброжелательность. — Научный сотрудник… младший. А вы?

— Я… б-библиотекарь, — потом зачем-то добавляю: — В б-библиотеке. Еще п-переводчик немного.

На его лице неподдельное удивление:

— Библиотеки? Их еще не закрыли? И что в эпоху «Гугла» люди туда ходят?

— Ходят, — странный вопрос от странного научного сотрудника, вот кому полагается не вылезать из читальни. Или там, в Бравенске, все по-другому?

— Зачем? У них дома интернета нет? — интересуется Тканев.

— Есть… наверное, — никогда не задумывалась над этим раньше. — Но общение…

— Зум с гуглмитом в помощь!

— Это же другое!

Тканев и вправду не понимает или издевается? При виде его открытой улыбки склоняюсь к первому.

— Конференции, выставки, круглые столы, клубы по интересам, встречи с писателями и режиссерами. Кружки для лингвистов и блогеров. Арт-кафе. Что еще? Да, приходят за редкими изданиями, не все же в сети есть, — перевожу дух и поздравляю саму себя: ни одной запинки.

— У вас там и поесть можно? В арт-кафе? И что подают? Кушанья из «Мертвых душ»? Напитки из «Дубровского»?

— Н-нет. Это место встреч талантливых людей и их поклонников.

— Фанатов, значит. И нескучно? — внезапно спрашивает он.

— Что, простите?

— Все время с книжками — нескучно?

— М-мне? Нет. Как же скучно, когда… — тут я прикусываю язык, вспоминая мамины напутствия. — Ваша жизнь тоже связана с книгами.

— Ну да, ну да. Связался, — Максим отворачивается, с безмерным энтузиазмом стучит по клавиатуре, словно намекая, что больше вести разговоры он не расположен. Не очень-то и хочется. Минут через пятнадцать он стремительно выходит из комнаты, взъерошив пятерней свои космы.

Наконец-то одна. Осторожно, еле дыша, перелистываю окаменевшие дневниковые страницы с запахом горького миндаля и яблочных семечек. В архиве не особенно заботились о сохранности исторического документа. Обложка из твердого картона, обтянутого велюром, почти не пострадала, а вот страницы местами пожелтели, чернила растеклись.

Разворачиваю тетрадь корешком к свету, ищу нумерацию или пометы… О боже! Дневник выскальзывает и ударяется об пол, дряхлая обложка отлетает от блока страниц, — да меня выгонят поганой метлой из музея за порчу ценного имущества. В голове шумит мамино «А я говорила!» Зажмуриваю глаза, только не это, пусть это будет всего лишь страшным сном.

Первое, что вижу сквозь приоткрытые веки, — миниатюрный ключ. Серебряный, изящный, с вензелями. Прикреплен к корешку на проволоке! Возможно, поганая метла в ход сегодня и не пойдет, благодаря моей косорукости обнаружился тайник. Вскакиваю, чтобы нестись на всех порах к Александру Лаврентьевичу с неожиданной находкой, но больно вещичка занимательная на моей ладони. Где замочек от ключика? Кто придумал такое хранилище? И зачем? Присваивать чужое — плохо, но я и не присваиваю, а оставляю у себя на время, пока не найду замок. По датам все дневниковые записи сделаны во время проживания Уварова в поместье, а не в городском доме, значит, и искать разгадку нужно где-то здесь. Ключик ныряет в кармашек моих джинсов. Скоропалительная реставрация переплета заканчивается как нельзя вовремя: в проеме двери показывается вихрастая голова младшего научного сотрудника:

— Мила, время ужина. Пойдемте, я вам покажу изумительное место — столовую. Анна Никитична готовит отменно. Это мое любимейшее место в усадьбе. Кроме уваровской библиотеки, разумеется.

Он захлопывает ноутбук, берет со стола телефон — старенькую кнопочную Нокию с сильно исцарапанным дисплеем. Моя бабушка избавилась от подобного пять лет назад, заявив, что такому раритету место в музее.

Мне звонит мама и с ходу атакует вопросами:

— Люсенька, как ты там? Устроилась? Почему не звонишь? У тебя все хорошо?

— Хорошо, — мямлю я.

— А публика как? Есть кто приличный? Ну ты понимаешь, в каком смысле, — она заговорщицки понижает голос.

— Есть, — разглядываю широкую спину Тканева, пока он возится с дверным замком. Маму надо срочно успокоить, а младший научный сотрудник разве может быть неприличным в каком-нибудь смысле?

— Да ты что?! Не женат? Дети есть? Симпатичный? Зовут как?.. — маму я не успокоила, а, наоборот, воодушевила.

— М-мам, — удается на одном дыхании остановить ее бесконечный поток вопросов.

— Все-все, золотце, поняла. Он где-то рядом. Платьишко с розочками надень, бежевенькое такое, ты в нем миленькая. Я тебе в сумку его положила. Погладь сперва. Есть где погладить? Там оборочку отпарить нужно. Только умоляю — не сожги!

Пока я убираю телефон, Тканев в нетерпении перекатывается с пятки на носок, спрятав руки в карманы.

— Мила, что же вы стоите, смелее! Идемте! Все вкусное съедят. Анна Никитична обещала мясо «По-уваровски» приготовить! Вы когда-нибудь пробовали?

Я нервно сглатываю, не от разыгравшегося внезапно аппетита, а от подкатывающей паники. Сейчас мне не до изысканного блюда, приготовленного по рецепту столетней давности. Через несколько минут я окажусь в обществе незнакомых людей, и мне придется с ними общаться. «Мы тут, Людмила Андреевна, придерживаемся отчасти традиций: на обед и ужин гости усадьбы собираются вместе за общим столом, обменяться идеями, обсудить насущные вопросы, — об этом правиле поведал мне хранитель при знакомстве».

Внезапно вспоминается конференция по творчеству Уварова, с которой я позорно сбежала, как только ладони коснулся холодный микрофон и сотня зрителей в ожидании выступления уставилась на меня.