Пока идут старинные часы

Наталия Беззубенко, 2022

Роман вошел в шорт-лист конкурса «Любовь между строк» 2022 г. Людмила Никольская получает необычное электронное письмо, ее приглашают в музей-усадьбу Н. Уварова, известного писателя девятнадцатого века, для участия в литературном проекте. Интерьеры старинного особняка, раритетные издания, превосходная оплата – что может быть прекрасней? Но у каждого участника проекта свои скрытые, не всегда безобидные мотивы. В полумраке коридора ожили старинные часы. Быть беде, – пророчит народная молва. И несчастья не заставляют себя долго ждать. Людмиле нужно успеть многое понять про себя и про других, и времени у нее в обрез, пока идут старинные часы…

Глава 2

Я у подъезда, жду такси до вокзала, затерявшееся в пробках.

— Привет, Люсь! Как дела? — рядом мужчина с огромным пакетом из супермаркета и коляской с розовощеким малышом. В коляске намечается грандиозный концерт, и, судя по нестройным звукам, оркестр разыгрывается перед выступлением.

— Слава? — голос у него прежний, ни с кем не спутаешь. Слава, только помятый, осунувшийся. Мама раньше называла его начищенным пятаком, ну а потом еще много как.

— Не узнала? — и улыбка у него усталая.

Пожимаю плечами и перекладываю в другую руку внезапно потяжелевшую дорожную сумку.

— Уезжаешь? — кивок в сторону моего багажа. — По делам или как?

— По делам, — совсем недавно я выложила бы ему все как на духу, а теперь пустое, ни к чему не обязывающее «по делам». И губы не сводит судорогой от напряжения. И от горькой обиды тоже не сводит. Потому как нет обиды, незаметно растаяла с прошлогодним снегом.

— Ты, это, на меня не сердись, что я тогда с Юлькой…

— Да я и не сержусь, правда! — было бы странно сердиться на незнакомца.

— А теперь вот! — он мотает вихрастой головой в сторону коляски. — Как-то быстро все с ней закрутилось! В последнее время часто нас с тобой вспоминаю, думаю, а что, если бы тогда… Ну по-другому все пошло, понимаешь?

Разговор принимает неприятный оборот, а такси все нет. Что тут ответить? Мне с ним было интересно и легко. Иногда покалывало где-то под ребрами от смеха (Славка все время фонтанировал шутками), но никогда не отзывалось в области сердца. Нашего совместного будущего страстно желали его родители и моя мама. Он страховал меня на сложных участках скалодрома, поэтому я привыкла доверять ему безоговорочно.

И он был первым, кто по-настоящему заступился за меня. В пятом классе Люсечку Никольскую вызвали отвечать наизусть стихотворение «На севере диком стоит одиноко…» Звуки крошились, не желая собираться в целые слова, мне не удавалось сдвинуться дальше первых строк, хотя дома перед зеркалом получалась превосходная декламация без запинок. Сам Михаил Юрьевич остался бы доволен, как я передавала чувство одиночества и мечту о встрече с родственной душой — эти настроения были так хорошо понятны. Мне бы вернуться на свое место или выбежать в коридор, но я, как старая грампластинка, снова и снова начинала с «дикого севера» и каждый раз увязала в «сыпучем снеге». Новая попытка хуже предыдущей, слезы катились градом, губы и язык онемели, как после заморозки. Класс гудел и, уже не таясь, подсмеивался. «Заика! Никольская — заика! На с-с-севере д-д-диком! — заорал что есть дури с последней парты второгодник Афанасьев, тыча в меня пальцем. — Дебилка!» Слава резко сорвался с места, подлетел к Афанасьеву и со всего маха съездил ему в нос. Одноклассники смолкли и с того момента смущенно отводили глаза, если я начинала заикаться. В кабинете директора произошло знакомство наших семей, а для Славы первый день в новой школе чуть было не стал последним. Когда он исчез из моей жизни, образовалась пустота, которую постепенно заполнили случайные люди и работа. Исчез он тихо, по-английски, и это было обиднее всего…

Повисает неловкая пауза, и я склоняюсь над коляской:

— Привет, малыш! А глазки-то у тебя папины! — мальчик с интересом таращится на меня, даже хныкать перестает. Концерт мастера-виртуоза откладывается.

Я вздрагиваю от резкого рингтона «А кто это звонит? Любииимая жена звонит. Немедленно возьми трубку!»

— Надо ответить, — новоиспеченный папаша опускает пакет на землю и тут же отодвигает телефон на безопасное для уха расстояние: Юлькин голос вылетает из динамиков визжащей бензопилой, кромсая в клочья пространство в радиусе пяти метров.

— Славик, ты ваще нормальный? Где тебя давит? Давай быстрее! Ты масло купил? Че молчишь, забыл, да? Сто раз напоминала ведь!

Слава открывает рот, как выброшенный на берег сомик. У него нет ни малейшего шанса пробиться сквозь пулеметные очереди слов и сказать что-нибудь в свое оправдание. Голос в трубке звучит глуше:

— Мам, он опять забыл купить масло, представляешь! Почему-почему? Да потому что придурок!

— Что ты там говоришь, купил? — бензопила слегка сбавляет обороты. — Короче, дуй домой! Тут мама пришла, с Ванечкой посидит, меня в торговый центр свозишь! Там скидки! Помнишь, я тебе курточку в бутике показывала? И давай быстрей, а то все расхватают! Понял? Бегом! Вечером потаксуешь…

В трубке раздаются гудки отбоя.

— И Юлька другая стала, — Слава задумчиво смотрит на потрескавшийся телефонный дисплей. Из коляски раздаются первые звуки оркестра. — Ну я потопал. Ты, это, поаккуратней там в своей командировке. Пока, Люсь.

Во двор въезжает желтая машина с надписью на двери «В добрый час». «В добрый час» всегда говорила бабушка перед дорогой, наверное, это хороший знак…

И вот моя электричка мчит мимо цветущих полей и лесистых холмов, деревенских домиков, утопающих во фруктовых садах, и дач, опоясанных огородами. Размеренный стук колес погружает в легкую полудрему, вытягивает из памяти обрывки утренней встречи.

— Конфету будешь? — меня настойчиво тянут за рукав. — Конфета вкусная!

От неожиданности вздрагиваю: место рядом оставалось незанятым всю поездку, а теперь тут девочка с двумя хвостиками, перехваченными красными резинками, с большой челкой в пол-лица. Одной рукой она придерживает куклу, то и дело норовящую упасть на пол, другой — протягивает мне клубничные леденцы. Беру один.

— Лёля любит конфеты. Конфеты вкусные! — девочке я больше не интересна, она отворачивается и начинает плести кукле косичку. Нейлоновые ниточки не слушаются неловких детских пальчиков, косичка не выходит.

— Лёля любит конфеты. Конфеты вкусные! — в исступлении без остановки повторяет моя знакомая, пытаясь совладать с кукольными волосами. Теперь она сама напоминает большую механическую куклу.

— Эй, привет! — глажу ее по руке в надежде отвлечь.

Она вздрагивает, кивает, часто-часто мотает головой так, что хвостики бьют по плечам. Игрушка со стуком падает, но девочке все равно. Ее пустые голубые глаза моргают. Она съеживается, закрывает лицо руками. Похоже на приступ. Озираюсь по сторонам, не одна же она путешествует. На лицах редких пассажиров безразличие. Что мне с ней делать?

— Не бойся, тебя ведь Лёля зовут? Да? Хочешь, с прической помогу? — стараюсь говорить спокойно, не показывая своей растерянности.

У меня получается — она убирает руки от лица. Рядом со мной ребенок с лицом взрослого человека! Хвостики, кукла, детский писклявый голосок — и я ошибочно решила, что передо мной девочка. Она долго смотрит на меня, не отводя ничего не выражающего, стеклянного взгляда. Стук колес почти заглушает ее шепот:

— Ловушка, огненная ловушка. В доме, где живут тени… Уезжай. Ты хорошая, добрая. Лёля видит хороших, чувствует. Вот здесь чувствует, — она тыкает пальцем с проволочным колечком в свою грудь. В голосе девочки-женщины слышится что-то зловещее, и это пугает больше ее слов.

— Лёлечка, вот ты где! А я с ног сбилась, тебя ищу по всем вагонам! — на сиденье напротив плюхается пышная румяная женщина средних лет с плетеной корзиной. — А ты вот здесь людей пугаешь!

Девочка-женщина понуро опускает головку и словно обмякает. Несмотря на пережитые неприятные минуты, мне ее жалко.

— Да вы ее не бойтесь, — продолжает незнакомка с такими же, как у Лёли, голубыми глазами. — Лёля безобидная. Она такая… особенная. С детства.

— Я… не б-боюсь. Мы п-познакомились. Почти. Меня Людмилой зовут, — Лёля вздрагивает и еле заметно кивает.

— В усадьбу, стало быть, — широко улыбается женщина, а ее настороженный взгляд ощупывает меня.

— А чего тут гадать-то, — продолжает она. — К конечной подъезжаем. Деревенских из Уваровки всех знаю. Для туристов входа сегодня нету, а ученых ждут… Ваши-то со вчерашнего вечера съезжаются. Значится, к нам, в усадьбу.

— К вам?

— К нам, милая. Я в усадьбе поварихой работаю, звать Анной Никитичной, можно просто Никитичной. Почитай уж сорок лет из своих шестидесяти там работаю. Где родился, там и пригодился. Лёля — сестра моя младшая. Местные мы, из Уваровки. Потому все стежки-дорожки, все полянки, все овражки знаем. А прабабка вообще графьев помнила. Сколько мне в детстве про них баек порассказывала, да теперича все почти забылося. А места у нас хорошие, спокойные, — без перехода продолжает. — Летом грибов и ягод пропасть. Лисички пошли уже! Я вот давеча набрала с корзиночку. Но это места знать надо, где гриб хоронится!

Электричка с натужным шипеньем останавливается, в окне — небольшое кирпичное строение с надписью «Уваровка» и пустынный перрон.

— Ну, слава богу, приехали. Лёля, вставай, — Анна Никитична бережно берет за руку притихшую сестру, мертвой хваткой вцепившуюся в куклу, подхватывает с легкостью корзину и направляется к выходу. Глядя в ее широкую спину, ловлю себя на мысли — вот бы все обитатели усадьбы оказались такими приветливыми.

От станции до усадьбы недалеко, по асфальтированной дорожке, обрамленной живописными клумбами и фигурно подстриженными кустарниками, минут пятнадцать. У распахнутой чугунной калитки поджидает щуплый, невзрачный мужичок в соломенной шляпе. Лёля, не проронившая за всю дорогу ни слова, в отличие от разговорчивой сестры, сразу юркает за ближайший куст сирени.

— Макарыч, принимай! — Никитична сует ему в руки плетенку. — Ух, запыхалась! Хорошо хоть жары пока нет! А это вот гостья наша, Людмила. Из ученых. Проводить ее нужно к Александру Лаврентичу. И столбом не стой, вещи-то у ней забери да в гостевую подними.

Макарыч сдержанно улыбается мне в знак приветствия, как я заметила позже, он из породы молчунов. Совсем не хочется его утруждать: из вещей только сумка спортивная. Кстати, фирменная, купленная мамой в ту пору моей юности, когда ее переполняли надежды сделать из меня теннисистку, разумеется, известную. Неуклюжая подача мяча и перелом руки на первой тренировке поставили жирный крест на моей так и не начавшейся блистательной спортивной карьере…

— Не, сперва корзину на кухню, а потом уж ейную сумку. Мне готовить надо, а то не поспею. Ты аккуратней там, яички перепелиные не побей! В Пантелеевку пришлось за ними мотаться, Вовка ж сегодня в город усвистал, — бойко руководит безропотным садовником Анна Никитична. — Начальство там, вооон в том флигеле, прямо по дорожке пойдешь — не заблудишься.

Никитична машет рукой в глубь березовой аллеи. Мне не нужен провожатый, с детства я частый гость музея. Главная аллея начинается от монументальных въездных ворот, раздваиваясь, огибает дом, связывает его со всеми строениями — флигелем, конюшней, голубятней, теплицами и ледником — и упирается в дальнюю калитку парка, за ней поле и проселочная дорога в Уваровку.

Усадьба с причудливыми резными наличниками, фигурными балясинами веранды, побеленными стенами и сочной изумрудной крышей — своеобразная визитная карточка нашего городка. Где только не встретишь этот двухэтажный дом с зеленой кровлей: на акриловых магнитах для холодильника, коллекционных открытках, фантиках от шоколадных конфет с ликером и, само собой, на бесчисленных картинах и репродукциях.

Меня ждут во флигеле, но полуоткрытая массивная дубовая дверь с кованой ручкой — кончики пальцев стынут от ее столетнего холода — как приглашение в чудесный мир. Внутренний голос пищит прежним пугливым мышонком, пробуждая суеверный страх: порог старого дома — точка невозврата, переступишь, и обратного пути уже нет. Ну и пусть, я уже вошла в этот мир, когда нажала кнопку «Отправить» в письме-согласии на участие в проекте.

Сумрачно, единственное окно холла закрывает плотная портьера. В воздухе запахи рассохшегося дерева, вощеного паркета, старой масляной краски и застывшего времени. «Глупая», — скрежещет где-то рядом, или это всего лишь скрипят несмазанные дверные петли. Им вторит старая половица под моими кроссовками. Глаза постепенно свыкаются с полумраком. Вот лестница на верхний этаж, массивные напольные часы под ней, дверь справа (кажется, за ней комнатушка для слуг), двустворчатая с позолотой слева — ведет в гостиную. Из глубины залы выползает едва различимый шорох, спугивает дрему усадьбы. Сердце замирает от испуга, а потом прыгает теннисным мячиком в грудной клетке. И снова тишина. Звенящая, угнетающая тишина, скрывающая столетние секреты от чужака. Я и есть чужак, незваный гость «в доме, где живут тени». Жутковатое ощущение от слов Лёли усиливается. На свет, к живым людям — и я что есть сил толкаю тяжелую дверь и сбегаю.