Лялин и Женя

Магдалина Шасть, 2022

Евгения Чёрная, семнадцатилетняя школьница из посёлка Лесное, хорошо учится и быстро бегает, но убежать от судьбы всё равно не получается. Запретная, неудобная, стыдная страсть к женатому, годящемуся ей в отцы, мужчине ставит будущее быстроногой Женьки под сомнение. А что же Лялин? Любит или тешит самолюбие? В день своего совершеннолетия маленькая школьница готовится оборвать порочную связь, но согласны ли с её взвешенным решением высшие силы? Пронзительная история о любви и предательстве, о семейных тайнах и запретных удовольствиях. Рассказ об обычных, сбившихся с пути людях, с их сомнениями, страхами и надеждами.Содержит нецензурную брань.

Женька

Молодец мамка. Как она Райку лихо! Будет знать, курица доходяжная, как рот на них разевать! Давно надо было так, а не миндальничать, с мразью любопытной.

— Лен, ты иди, а мне по-маленькому надо.

— За огородом? В кустах? Ты нормальная, не? Пойдем, в школе сходишь. В туалете женском, как гражданка.

— А я говорю, иди! Непонятно, что ли? Надо мне.

— Секретики? Ну-ну, — Ленка обиженно закусила нижнюю губу. Всё-таки подруги с детских лет. Не по фэн-шую. А, ну её! Красивое лицо дороже. Переживёт, не маленькая. Ей же лучше — не знать. Тётки первую пытать будут.

— Лен, потом расскажу, — сжалилась над задушевной подружкой добрая Женька, но, опасаясь окончательно разоткровенничаться, поспешно отвернулась и побежала в придорожные кусты мелкой трусцой, живо скрываясь от посторонних глаз, — Обязательно расскажу! — даже интересно, что с ней будет. Очень-очень интересно.

Когда по-весеннему сочная трава за сараями стала вовсе лысой из-за подъедавших её соседских телят, Женька вдруг отчётливо поняла, что опоздала и прятаться в погребе уже поздно. Во дворе кричали. Громко, визгливо, с матом и прочей ненормативной лексикой. Озадаченная шумным концертом, Женька предусмотрительно спряталась за смородиновый куст возле забора и затаилась. Куртка на ней камуфляжная, захочешь разглядеть — не увидишь. Купила новую вещь в городе, в начале марта, как знала, плутовка, что чей-нибудь сыр прихватит. Вот обновка и пригодилась. Девушка пригляделась. Далековато, конечно, и ничего не понятно. Орут, как сумасшедшие, голоса высокие — значит, бабы, но, кроме ругательств, ничего не разобрать. Вряд ли это Райка, скорее, по её, Женькину, душу бойня. Голосов несколько, а материного не слышно. Как бы мамке не досталось! Дуры многое могут!

— А! Вот ты где! — что за хрень? Мелкий пацан из второго класса выпрыгнул на Женьку из кустов, как чёрт. Этого хлебом не корми, дай школу прогулять. — Тут она! Ту… — вредный мальчишка не успел закончить предложение, как оказался обезвреженным и распластанным под взрослой девчонкой, с крепко заткнутым её холодными ладошками ртом.

— Максим, ты чего, мать твою, орёшь? — зашептала она ему в лицо горячим шёпотом, — Хочешь, чтоб отлупили тебя? Ты школу, блин, прогуливаешь который раз. Мать ремня всыплет по первое число. Молчи, дурак. Понял меня?

Пацан, основательно примятый пятьюдесятью килограммами, согласно закивал. Женька ему нравилась и против неё он ничего особенного не имел, но уж слишком восемнадцатилетняя деваха тяжёлая. Она медленно убрала ладони от его рта.

— Слезь, ребро сломаешь, — миролюбиво попросил мальчишка.

— Ребро, — передразнила того язвительная Женька, неохотно отпуская, — Ты хоть знаешь, где рёбра расположены.

— Знаю. Тут, — улыбнулся Максим, радостный от того, что может похвастаться своей эрудицией перед симпатичной девушкой, и ткнул себе пальцем в грудь, — Батя ломал, я запомнил, — он гордо приподнялся.

— Тише ты. Услышат — отлупят. И тебя, и меня.

— А меня-то за что? Они моей матери не знают.

— Моя мать твою знает.

— Ну да, — мальчишка озадаченно вздохнул.

Вот бы получше рассмотреть. Вроде орать прекратили. Женька напряжённо вгляделась вдаль, близоруко щурясь. Зрение у неё с детства неважное, а носить очки не хотелось. Ничего не видно, досада. Она покосилась на Максимку.

— Максим, дело есть.

— Чего? — тот был заметно доволен приятной компанией, а интимная обстановка в тени набухших почками веток располагала к доверительной беседе, поэтому пацан беспрестанно лыбился.

— Сходи посмотри, чего там. Будь другом, — решилась, наконец, Женька, изнывающая от любопытства.

— Отлупят, ты ж сама сказала, — нахмурился Максим, опасливо заворочавшись. Маленькая, желтовато-зелёная сопля в левой ноздре, заставила его громко зашмыгать носом, — Не пойду.

— А я своей маме скажу, чтоб она твоей ничего не говорила. Скажу, что ты мне помогал, — подмигнула хитрая Женька игриво, трогая сопливого пацанёнка за грязную ручонку.

— Пять тыщ дашь — пойду, — вдруг само собой вырвалось у Максимки, и опрометчиво смелый пацан тут же полетел обратно в колючий куст.

— Пошёл ты, мелкий гавнюк, — плюнула в его сторону взбешённая наглостью Женька, метая голубыми глазами злые искры, и горделиво поднялась во весь рост, — Без тебя обойдусь.

Хотя, конечно, страшновато.

— Ты чего дерёшься?! Дура! Я сейчас заору!

— Ну, и ори. Тебе же хуже.

Делая вид, что море ей по колено, а горы по плечу, с безумно трепыхающимся где-то в районе горла сердцем и мокрыми от пота подмышками, Женька открыла заднюю калитку и на секунду замешкалась, трусливо оглядываясь. Драка тридцатилетних баб — это вам не нежная девичья потасовка за понравившегося мальчика. Тридцатилетние и покалечить в запале могут, а то и вовсе убить. Эмоции-то на пределе. Да уж, очень глупо — с женатым мужиком, бессовестным и неосторожным, воду в колодце мутить. Очень не по фэн-шую. Женька задумалась. А так ли любит её Мишка Лялин? Подставил. Ведь подставил! Как пить дать, подставил! А какая же это ЛЮБОВЬ?

Во дворе было пусто. У соседей тоже никого. Вряд ли нежданных гостей мать позвала к себе в хату. Поганой метлой со двора гнать таких гостей.

— Мама! Мам, — тихонько позвала Женька, слегка приоткрывая дверь в теплую, уютную, приятно пахнущую опарой для теста, хату, — Ты здесь? — если что, уж Женька-то всегда успеет дать дёру, и через забор перемахнет, не оглядываясь. Ноги-то спортивные, легкие!

— Чего тебе, Женя? — слава Богу, живая!

— Мама, мам! Как ты тут? Я не успела, а они уже здесь, — Женька, радостная от того, что мать живая и здоровая, заговорила суетливой скороговоркой, врываясь в комнату стремительно, как степной смерч.

— Дверь на засов закрой. На всякий случай. Редкостные мегеры, — Ирина сидела спиной к Женьке, и та не сразу заметила, что мать осторожно прижимает кусок сырого мяса, завернутого в полиэтиленовый пакет, к пострадавшему в драке лицу.

— Ой, мам! Чего эт ты?

— Да вот…

Огромный багрово-фиолетовый синяк в пол красивого Ирининого лица уже вовсю светил всеми оттенками бабской ненависти и расплывался прямо на Женькиных глазах.

— Ужас какой!

— Нормально. Я её лопатой огрела. По хребту. Она аж крякнула, сука. Думала, поубиваю их, тварей! Как же я, Женька, завелась! Слава Богу, смылись. Жабы.

— Ой, мамка какая ты… Какая смелая! Спасибо!

— А за что спасибо? Ты хоть понимаешь, почему ТАК вышло?

Женька виновато замолчала. Лялин подставил. Не любит её. Самолюбие потешил и… А она дура. Полная дура.

— Ты извини, но бабы эти правы, — добавила мать уверенно и отвернулась, с отвращением поглядывая в зеркало, — Недели две теперь светить. Тьфу.

— Я его брошу, — тихонько буркнула себе под нос школьница, украдкой смахивая нечаянную слезу. Но Ирина ей не ответила.