Дорогая Эмми Блю

Лиа Луис, 2020

Эмми и Лукас родились в один день, в один год, и история их знакомства удивительна: Эмми отпустила в небо воздушный шарик с пожеланием найти друга, и, пролетев сотни миль и два океана, он приземлился на пляже Франции, где его обнаружил Лукас. Всё это не может быть случайным совпадением, правда? Четырнадцать лет спустя, накануне своего тридцатилетия, Эмми надеется, что Лукас наконец-то признается ей в любви…. А вместо этого узнает, что он собирается жениться на ком-то другом! Теперь Эмми буквально стоит на осколках всего, во что верила, и чувствует, как мечты ускользают сквозь пальцы. Но что, если ее история только начинается?

Глава четвёртая

Со столиком посредине внутренний дворик семьи Моро в тени навеса напоминает безупречный интерьер из журнала House and Garden. На накрахмаленной белой скатерти расставлены блюда с тёплой золотистой выпечкой и пирожными, тарелки с рубиново-красной клубникой и влажной черникой и, конечно же, по традиции — два праздничных торта, которые гордо высятся по обоим концам стола. Один торт — для Лукаса. Второй — для меня. У обоих, как обычно, своя история.

— Я понимаю, что чёрный торт смотрелся бы не очень, — Аманда улыбается и поправляет башню круассанов, чтобы она была идеальной, как в «Дженге^[10]», — но всё, о чём я сейчас слышу от Лукаса, так это новый кожаный салон его авто, и я подумала — если бы я могла делать помадку, испекла бы машину. Ну, знаете, машину из взбитого теста…

— Нет, нет, — мурлычет Жан, разглядывая свой эспрессо из-под очков. — Я бы не смог после такого жить с тобой, милая.

Аманда закатывает глаза, но улыбается. Её тонкие губы, как всегда, накрашены перламутровой розовой помадой.

— Ну, может, сделаю на следующий год, — говорит она. — Может, я сделаю так удачно, что вы увидите — это не просто…

— Торт цвета гуталина, — Лукас хохочет.

— И не воплощение твоей души, — добавляю я. Аманда визгливо хихикает, прикрыв рукой рот, а Жан, который смеялся пару раз в жизни, и то по чистой случайности, чуть заметно ухмыляется.

— Эй, у меня всё же день рождения! — Лукас пихает меня локтем. — Будь милой с пожилым человеком!

— Кто бы говорил, — отвечаю я. — Кто с утра назвал меня Луноликой?

— Луноликой! — Аманда вновь заливается смехом, зажав кончиками пальцев надкушенную клубничину. — Это он вспомнил то фото в Онфлёре, в день рождения твоего брата. Когда из-за вспышки ваши лица стали белыми, как у покойников.

Лукас кивает.

— Это было столько лет назад!

— Но моё лицо осталось таким же белым и круглым, — замечаю я. Лукас вновь смеётся.

— И не говори! Будто завтракаю с настоящей луной в джинсовой куртке.

Я скалюсь, и он скалится в ответ.

— Не могу поверить, что ты до сих пор её так называешь, — Аманда улыбается, расправляя на коленях белоснежную салфетку.

— Только по особым случаям.

— Например, в тридцатый день рождения.

— Именно, — Лукас кивает. — Передашь мне джем, Луноликая? Когда ещё мне представится такой случай? Когда тебе стукнет сорок, или ты выйдешь замуж, или забеременеешь, или ещё что-нибудь такое.

Утром, при мысли о том, что мне придётся выйти из дома, меня замутило. Боязнь открыть глаза, чтобы увидеть солнце, выглядывающее из-за тяжелых кремовых штор в спальне, и понять, что сейчас утро, что это наш день рождения, была такой сильной, что прижала меня к матрасу. Если я проснулась здесь, в Ле-Туке, в этой спальне, девятого июня, в окружении скомканных носовых платков, и открыла затёкшие, распухшие глаза, значит, это в самом деле произошло. Это реальность. Мужчина, которого я люблю, сообщил мне, что хочет провести всю свою жизнь с другой женщиной, и чтобы я стояла рядом, когда он произносит клятву верности. «Тебе нужен спасительный душ», — зазвучал в моей голове знакомый, ласковый голос Рози, как будто она говорила со мной по телефону, когда я лежала в кровати, уставившись больными глазами в потолок. Я ничего не стала ей писать вчера вечером — наверное, Рози думала, что мы с Лукасом сейчас лежим в обнимку среди белых простыней, сонно улыбаясь и строя планы на день. Двое влюблённых. Но, будь она здесь и видя, как всё на самом деле, Рози сказала бы: «Ну-ка поднимай задницу, Эм! Давай двигай в душ! Заходи раскисшей, размякшей Эмми Блю, а выходи сильной независимой женщиной! Представь, что это поп-шоу, а семейка Моро, чёрт бы их побрал, — твои зрители!»

Так я и сделала. Собралась с силами, поплелась в душ, где проторчала минут двадцать, вымыла голову, побрила ноги, воспользовалась каким-то гелем в стеклянной банке с закрытой крышкой, которые Аманда всегда оставляет в душе для меня. Высушилась феном, намазалась увлажнителем, даже попробовала сделать контуринг по приложению, которое Рози вбила мне в телефон, и наконец вышла в идеальный, роскошный зелёный сад Моро с таким видом, будто моё сердце не разбито и не болит. Будто я счастливая тридцатилетняя женщина, у меня всё хорошо и всё под контролем.

— Эмми!

Я поднимаю глаза и вижу, что Аманда протягивает мне блюдо с печеньем.

— Хочешь миндальное, милая? Я всегда готовлю для тебя миндальное.

Я улыбаюсь и беру одно печенье, поток крошек сыплется на тарелку.

— Спасибо, Аманда.

У меня нет аппетита, желудок крутит, но если я не буду есть, закружится голова, и к тому же Лукас заметит и начнёт спрашивать, всё ли со мной в порядке, а я не хочу видеть такого Лукаса. Доброго, обеспокоенного, заботливого Лукаса. При виде такого Лукаса я вновь стану лужицей слёз, какой была всю ночь.

— Изумительный запах, — говорю я Аманде и отрываю кусочек тёплого круассана.

— И не только запах. Я так рада, что ты не соблюдаешь этот дурацкий режим, как некоторые, — она многозначительно смотрит на Лукаса. — Кожа да кости, и всё торчит в своём спортзале.

— Это называется «быть в форме», мама, — Лукас улыбается, сжимая загорелой рукой чашку с кофе. Другой рукой скользит по груди, по бицепсам. — Называется «следить за собой».

— Ага, — только и добавляет Жан в поддержку сына.

— Он больше не ест ничего, что я готовлю, — жалуется Аманда, разрезая пополам шоколадный маффин, пропитанный сиропом. — Я говорила, что решила опробовать новую пароварку, а он отказался от крем-брюле?

— В нём было ужасно много сахара…

— Хотя бы чуть-чуть, о большем я не просила! Чайную ложечку. Когда это наш Люк отказывался от сладкого, Эмми?

— Никогда…

— И я ему сказала: «Никто не получил порок сердца от одной только…»

— Ну, мне ещё нужно влезть в костюм, мама, — Лукас выпрямляется и, наклонив голову, улыбается матери. Её глаза становятся огромными и идеально круглыми.

— Он… тебе сказал?

Я смотрю на неё, но Лукас гордо кивает, прежде чем я успеваю что-нибудь ответить. Даже Жан отрывает взгляд от тарелки.

— О, Эмми! — рука Аманды летит через стол, шлёпается на мою, губы растягиваются в улыбке, предвещающей слёзы. — Ты можешь в это поверить? Нет, правда — можешь поверить? Он женится! Что ты на это скажешь?

Ага. Они думали, что я ничего не знаю. Я сглатываю, кусок теста тает у меня во рту. Я смотрю на свою доверчивую, нетерпеливую публику и выдавливаю широкую, жизнерадостную улыбку.

— Нет, не могу поверить, — говорю я им. — Правда не могу.

— Я не знала, что ты уже в курсе! Мне так хотелось тебе рассказать! Правда, Жан? — Аманда сияет, смотрит на своего невозмутимого супруга, на сына, на меня. Она толстенькая, у неё блестящие глаза, и она ёрзает на стуле, как беспокойный малыш.

— Я рассказал ей вчера вечером, — Лукас улыбается мне и легонько касается моей руки. — Она была в таком шоке, что у неё началась мигрень. Да, Эм?

Над этим смеётся даже Жан и говорит на ломаном английском:

— И не только у неё. Моя мигрень стала ещё хуже.

Аманда его не слушает. Она смотрит на Лукаса, склонив голову набок, прижимая к груди веснушчатую ладонь с розовым маникюром, унизанную золотыми кольцами.

— Я так рада, что ты ей сказал, — мечтательно бормочет она, потом смотрит на меня. — Ненавижу секреты, особенно от родных. Теперь ты можешь нам помогать, Эмми! Отговори его от этих жутких узких брюк, которые сейчас носит вся молодёжь!

— Вообще-то, — Лукас ставит чашку с кофе, кладёт на стол локоть, — есть ещё один секрет.

Он смотрит на меня, кусает губу. И я понимаю — этого они не знают. Они не знают, о чём он меня попросил.

— Вчера вечером, — говорит Лукас, — я попросил Эмми…

Аманда ахает, с громким стуком ставит на стол банку с лимонным повидлом. Лукас смеётся, смотрит на меня, одобрительно кивает. Я откашливаюсь, решительно улыбаюсь.

— Люк попросил меня стать подружкой жениха.

Аманда накрывает рот руками и пищит:

— Ой! Ой! Ой, Жан!

Жан улыбается, мудрый, непоколебимый, как скала.

— И что? — спрашивает он. — И ты согласилась?

Лукас хохочет, как будто мысль о том, что я могу не согласиться, просто уморительна.

— Конечно, — отвечаю я. Аманда вновь визжит, встаёт и подаёт мне знак тоже встать, чтобы она могла обвить меня руками. Шифон её блузки накрывает блюдо с маффинами.

— Милая ты моя, — бормочет она мне на ухо, сжимая меня ещё сильнее; я чувствую тепло её мягкой кожи, аромат цветочного парфюма. — Конечно, это можешь быть только ты. Он любит тебя. Он так тебя любит! Мы все тебя любим!

Я не выпускаю её из объятий. Я ещё крепче обнимаю её, женщину, почти сумевшую заменить мне мать, как будто только она может помочь мне удержаться на ногах. Мои ноздри покалывает — верный признак слёз, которым отчаянно хочется вырваться на свободу. Я шумно вдыхаю, вновь натягиваю улыбку.

— Ох, ты чуть не плачешь! — Аманда хихикает и вновь садится, расправляя на коленях салфетку. Она снова принимается за завтрак.

Лукас пододвигает к себе тарелку с ягодами и улыбается матери. Жан молча пьёт кофе, не сводя с меня серьёзных наблюдательных глаз. Я рада, когда он наконец отводит взгляд. Он не видит, как гаснет моя улыбка.

Примечания

10

Настольная игра. Игроки по очереди достают деревянные блоки из основания башни и кладут их наверх, делая башню всё выше и неустойчивее.