Ретрит

Елена Добрынина, 2023

Что связывает костюмершу рядового столичного театра Машу, отправившуюся в командировку в Петербург и переживающую некрасивое расставание с возлюбленным – звездой театральной сцены Германом Кором, с молодым и привлекательным князем Дмитрием Васильевичем Арсеньевым – влюбчивым, пылким юношей, живущим идеалами чести и доблести в самом начале "золотой" эпохи русского дворянства – в первой четверти XIX века?Казалось бы, ничего. Однако между ними двести лет и одна давняя история длиною в жизнь, которую Маше и предстоит узнать. Только понравится ли это самой Маше?

Глава 1. Разговор за кулисами

— Когда уже ты скажешь ей? — Услышала Мари капризный шепот за тяжелой портьерой, у самого выхода на сцену.

Переговаривались двое, судя по голосам — мужчина и женщина. Мари притормозила, не желая выдать себя. Она несла костюмы после примерки в свою клетушку и решила"срезать"путь, пробежав через сцену. Как оказалось, на свою голову.

— Скоро. Ну, потерпи, дорогая моя! Моя муза, моя прекрасная дама! — Шептал мужчина страстно. — Опять же, нужно съехать из центра в твои Кузьминки.

— Пока ты решишь этот вопрос, год пройдет. — Прошипела женщина за шторой.

Мари поморщилась, так это выглядело пошло, но спустя секунду до нее вдруг дошел весь ужас услышанного — девушка узнала обладателя баритона с чувственной хрипотцой. В сердце ее словно нож воткнули. Даже дышать стало больно и Маша замерла, осознавая, что за портьерой, в темноте сцены прятался Герман, да судя по всему не один. Почти сразу же пришла догадка, кого он так страстно называл музой.

В их театре была только одна муза. Прима, королева сцены. Все эти эпитеты принадлежали Полин Арно. Значит, слухи о том, что Герман ухлестывал за ней — правда. А она, Мари, все не верила, отбрасывая от себя даже мысль, что обожаемый ею до дрожи в коленях Герман Кор, он же Гена Картошин по паспорту и ведущий актёр театра по трудовой книжке, может путаться с актрисулькой Полиной, только-только переведённой из второго состава в основной по причине ухода ведущей актрисы в другой театр.

Поговаривали, что Поля действует по упрощённой схеме, прыгая из койки в койку покровителей, но именно в этом случае Арно перевели от безысходности. Несмотря на то, что служителей Мельпомены по столице как собак нерезаных, найти на самом деле достойную, талантливую актрису на роль ведущей — если и реально, то совершенно точно трудноисполнимо. Вот и взял их худрук ту, что вроде бы неплохо играла на заменах.

Маша так и стояла бы за кулисами с охапкой костюмов в руках, тормозя, если бы не зычный рев главрежа, который искал любимого ею Германа. Тот испуганно зашевелил тяжелой тканью, путаясь в ней и пытаясь выбраться на свет Божий.

— Иду, Иван Денисович, иду! — Холодно и надменно отозвался он и продефилировал со сцены в зрительный зал.

Машу, притаившуюся за кулисами, Герман не заметил. Полина ещё возилась за толстой, пыльной занавеской, пытаясь выйти незамеченной и Маша вдруг поняла, что одного откровения с неё хватит. Подобралась, крепче сжала в руках пышные, все в оборках и рюшках платья и шагнула в темноту коридора.

***

— Портьеры пыльные на сцене, стирать пора! — Бросила Арно, заглянув в комнату, которую Мари делила с гримером Натальей — рыжей, кудрявой, разбитной бабенкой.

Так и не дожила Мари до того момента, когда костюмеру выделяют отдельное помещение под мастерскую. А потому приходилось скитаться ей по углам, облачая актеров в метаниях между складом реквизита и гримерками.

— Пыльные, так возьми и постирай! — Фыркнула Наталья, откладывая чёрный, будто угольный карандаш для глаз, и посмотрела на соперницу Мари. Только что театральный костюмер поделилась с гримером своим «горем».

— Пфф, — фыркнула прима презрительно. — Ещё чего! У нас на это дело Машка есть.

И ведь, не обозвала даже, но почему же так обидно?

— Мари — костюмер, а не прачка. Ясно? — Отрезала Наталья, вступившись за подругу.

Гример — это вам не швея, которую в театре принято называть костюмером. Гример, если ему надерзить, может сделать такой макияж, что мало не покажется. А потому Полин промолчала, не желая связываться с Натальей. Ей ещё вечером на сцену выходить. Прима фыркнула, кинула на костюмершу презрительный взгляд и исчезла из комнаты, громко хлопнув старой, фанерной дверью.

Мари поежилась.

— Ну, зачем ты так, Наташ?

— Ха! Ещё спрашиваешь?! — Наталья прильнула к зеркалу и, прищурившись, принялась поправлять стрелки — чёрные, жирные, вразлет, но очень ей идущие. — Да потому, дорогая Мари, что раз не можешь ты сама защититься от всяких там прош…профурсеток, то должен же хоть кто-то поставить ее на место?

— Она — прима! — Обреченно сказала Маша, старательно распаривая рюши на платье к вечернему выступлению.

— Это не мешает ей быть, сама знаешь кем. — Наталья послюнявила карандаш и дорисовала стрелку. — А тебе давно пора научиться быть чуть смелее и отстаивать своё счастье. Зубами его выгрызать! Сейчас время такое, Мари, что за мужика надо бороться! А ты Геру отдаешь без боя.

Девушка лишь вздохнула тяжело, слушая эту отповедь.

— Хотя, если честно, — добавила гримерша и повернулась к Машке. — Гера — то ещё «счастье». И, может даже хорошо, что он наконец от тебя отстанет. А то так бы и ходила всю жизнь за ним тенью.

Маша чуть слышно всхлипнула. И чтобы хоть как-то замаскировать этот свой то ли вздох, то ли всхлип по утраченному женскому счастью, она нарочито громко громыхнула утюгом, обрушив его на тяжелую парчу, из которой было пошито платье.

— Ты не понимаешь, Наташ! Все гении, все великие люди творили, благодаря своим неприметным половинкам. Вспомни Софью Андреевну Толстую! Она же, как секретарь, переписывала рукописи Льва Николаевича по множеству раз. А Вера Николаевна Муромцева, жена Бунина? Все великие были обязаны своим половинкам тем, что могли отринуть быт и творить.

— Ну, ты замахнулась, подруга! Сравнила тоже! — Ошарашенно уставилась на Мари гримерша. — Где Толстой и где наш Герман?

В коридоре послышался визг, истеричный ор и Маша с Натальей высунулись из своих покоев разузнать, что же там происходит.

— Она специально, специально! — Вопила Полин, картинно рыдая.

В тусклом освещении было сложно понять, в чем дело. Маша, подталкиваемая Натальей, вывалилась в коридор.

— Что ты орешь, Полина? — Спросила гримерша.

— Вот, видишь, что Машка наделала? — Визжала новоявленная прима.

— Что? Здесь? Происходит? — Громогласно завопил режиссер Иван Денисович, возникнув внезапно в темном коридоре.

Он чертыхнулся, споткнувшись о швабру, небрежно брошенную уборщицей Клавой. Зазвенели, падая ведра, и Денисович, полетев на пол за ними вслед и матерясь не хуже портового грузчика, обложил четырёхэтажным всех служащих театра.

Любопытные зеваки попрятались за двери. Машка же, будучи сердобольной, бросилась к режиссёру, помогая тому встать.

— Вот, это она, она все испортила! — Визжала Полин, тыча изящной ручкой в Мари. — Платье для второго акта мне порвала. Она последняя его трогала. Как теперь быть, Иван Денисович?

Режиссёр посмотрел на Машку снизу-вверх и, игнорируя её протянутую руку, поднялся с пола самостоятельно.

— Значит, имущество портишь?

Машка ошалело глядела на режиссера, на Полину, на застывшую в дверях Наталью и не понимала, что вообще сейчас творится? Разве можно действовать так топорно? Обвинять ее, Мари в порче того, что она сама же столько вечеров сначала рисовала, а потом кропотливо шила? Обвинить на пустом месте только ради того, чтобы соперницу убрать с дороги?

— А все потому, что мы с Германом любим друг друга. Ей это покоя не дает!

Все свидетели сей некрасивой сцены уставились разом на Машу, и она покраснела, как рак. Видимо, Полин решила не дожидаться, пока Герман решится рассказать теперь уже бывшей пассии правду.

Ну все, с неё хватит!