Жабья царевна

Екатерина Шитова (2024)

Иринушка бросила нежеланного ребенка в лесу, чтобы в родной деревне ее не заклеймили позором. После этого она начала новую жизнь: вышла замуж за достойного мужчину, родила дочь. Все эти годы она жила без угрызений совести, как будто ничего страшного не сделала. Но брошенное в лесу дитя не сгинуло бесследно, оно превратилось в нежить — темную, нечистую, страшную сущность. Все это время нежить росла и крепла, обитая на болоте. А теперь она жаждет лишь одного — мести. Сможет ли Иринушка спасти себя и свою семью от жуткого зла, которое она сама же и породила?

Глава 7

После свадьбы жизнь потекла своим чередом. Молодую семью отселили в отдельный дом, доставшийся Игнату, единственному внуку, от усопших бабки с дедом. Домишко был старый, но все еще крепкий и добротный. Игнат с отцом времени зря не теряли — успели подремонтировать его до свадьбы. Василиса обрадовалась, узнав, что они будут жить своей семьей, отдельно от свекров, и ее бледное, вечно печальное лицо, наконец-то, озарила улыбка.

— Как королевна заживешь в своих собственный хоромах! — радостно шептала Иринушка, обливаясь слезами радости и обнимая дочь.

Когда приданое и другие пожитки, отданные родителями, были перевезены, Василиса ушла с головой в домашние дела. В доме было чисто, но она все равно все чистила и скребла по несколько раз, отмывала до блеска, наводила красоту и уют вокруг себя. Да и не умела Василиса сидеть без дела, безделье наводило на нее страшную тоску.

С Игнатом они общались хорошо, муж был к ней внимателен и ласков, по-прежнему баловал ее подарками. Вот только когда они ложились вдвоем в постель, и Игнат начинал ластиться к Василисе, задирая горячей рукой ее длинную ночнушку, она вся холодела, тело становилось неподвижным, будто набитым соломой.

Василиса возненавидела ночи и всякий раз старалась задержаться на кухне подольше, нарочно выжидая, когда уже из спальни донесется звучный храп мужа. Но иногда Игнат ловил ее днем или вечером, впивался губами в ее рот, принимался неистово мять груди, а потом, задрав платье, овладевал ею с глухими стонами. Василиса сжимала зубы до хруста, впивалась ногтями в плечи мужа и желала лишь одного — чтобы это закончилось и никогда больше не повторялось. Но норов молодого мужчины был пылок, он горел страстью к Василисе очень давно и теперь не мог насытиться желанной близостью с ней.

Когда Игнат засыпал, Василиса принималась плакать. Она садилась у окна и шептала сквозь слезы:

— Ох, сестрицы мои, простите меня!

За окном уже мели первые метели, снег укрыл землю мягким покрывалом, крепкий лед сковал реки и озера. Зима была нема и глуха, она усыпила все живое до весны, и сестрицы-жабы точно не слышали горьких Василисиных слез.

***

Когда первый пыл страсти поутих, Игната стала злить холодность жены. Однажды, захмелев от выпитой чарки пива, он пожаловался двоюродному брату.

— Я к ней и так, и эдак! А ей все не то! Лежит рядом, точно бревно бездушное, глазищи свои пучит. А губы так кривит, будто я ей не муж, а насильник какой…

Брат, который был женат уже добрый десяток лет, усмехнулся от такого откровения, пригладил усы.

— А чего ты ждешь, Игнатка? Она у тебя домоседка, едва из-под мамкиной юбки вышла, ничего не знает, ничего не умеет. Обожди, пообвыкнется. Или ты хочешь, чтоб она тебе уже опытная в таких делах досталась?

— Да ну тебя! Скажешь тоже! — махнул рукой Игнат.

— Ну и не жалуйся тогда. Дай бабенке своей время. Молодая она еще, пугливая.

Он плеснул новоиспеченному мужу ещё пива и бросил на блюдце две редьки.

Несколько месяцев после того разговора Игнат и вправду терпеливо ждал, старался быть ласковым с Василисой, но время шло, а ее отношение к нему не менялось. Однажды он не выдержал и спросил:

— Ты не любишь меня? Зачем тогда матери своей о любви соврала? Зачем замуж за меня согласилась пойти?

Голос Игната прозвучал непривычно и зло. Василиса, сидя к нему спиной, укололась иглой, алая капля крови капнула на белую скатерть, которую она вышивала вот уже несколько недель.

— Игнат, муж, ты чего такое говоришь? — тихо спросила она, не оборачиваясь.

Она знала, что, стоит только Игнату сейчас взглянуть в ее глаза, и он тут же все поймет. Но Игнат не собирался смотреть на жену, он стоял, уставившись в стенку.

— Я люблю тебя, — неуверенно выговорила Василиса.

— Раз любишь, чего по ночам не даешься? Чего не обнимаешь, не целуешь меня? Чего вынуждаешь силой брать то, что мне по божьему завету и по твоему собственному согласию принадлежит?

Василиса пожала плечами и, наконец, повернулась к мужу.

— Нрав у меня такой. Такая уж я есть, не особо пылкая. Больше спокойная да серьезная. Чуть что, скромничаю сильно, всего стесняюсь, лишнего слова сказать не могу. Ты меня прости, Игнат, я не нарочно, я постараюсь быть посмелее…

Слова ее звучали странно — медленно и с придыханием, будто она выговаривала их через силу. Эта речь, и вправду, давалась ей с трудом. Бледные щеки молодой женщины вспыхнули алым румянцем, глаза увлажнились слезами и стали темно-синими. Совсем застыдившись, Василиса отвернулась, опустила голову, и на скатерть капнули две крупные слезы.

Игнату стало не по себе — как будто он только что без всякой причины отругал невинного ребенка. Он любил жену, но тот образ, который он создал в своей голове, когда она была для него далекой и недоступной, совсем не был похож на ту бесчувственную женщину, которая жила с ним сейчас. По хозяйству она хлопотала исправно, в их доме всегда было намыто и начищено, тепло и уютно, но что касается любовных дел и взаимоотношений, тут все было плохо.

— Не хорошо мне с тобой. Холодная ты, Василиса, — сказал Игнат, после чего ушел в спальню и лег на постель.

Василиса вздохнула с облегчением. Ушел и ладно.

***

Игнат старался, это видели все. Он баловал молодую жену, пытаясь завоевать ее благосклонность. На базарах и ярмарках скупал ей бусы и цветные платки, задаривал имбирными пряниками и сдобными калачами, заказывал ей лучшие отрезы на платья, а однажды привез из города с красных торгов диковинный фрукт, называемый ананасом. Вся деревня приходила к дому Игната посмотреть на эту невидаль, и Василиса каждому отрезала по кусочку твердого, непонятного на вкус то ли фрукта, то ли овоща.

— Вроде сладкий, а вроде кислый. А пахнет картошкой! Как по мне, так вкуснее нашей редьки ничегошеньки нету! — заключила Иринушка, морщась и запивая ананас квасом.

Женщина частенько наведывалась к молодым, чтобы проведать дочь да помочь, если нужно — так она говорила Василию. Помогать Василисе было не с чем, она сама ловко управлялась со всей работой, успевала везде — и дома, и на скотном дворе. Свекр подарил молодым двух коров, козу, а кур и свиней Игнат купил сам. Но Иринушка продолжала ходить к дочери, так как сильно скучала по ней. Иногда она приходила одна, а иногда со сватьей, тогда чаепитие растягивалось до позднего вечера, и Василиса все подливала и подливала воды в самовар. Женщины говорили часами, перебирая все деревенские сплетни. А когда с работы возвращался Игнат, то и он присоединялся к ним.

Однажды Игнат сболтнул теще, что Василиса с ним совсем не ласкова, что живет с ним, будто подневольная рабыня. Иринушка, услышав это, покраснела и засмеялась. Смех ее прозвучал неествественно — слишком громко и визгливо.

— Ты, зятек дорогой, не переживай. Василиска не очень-то любит свои чувства напоказ выставлять, но это не значит, что она, как жаба холодная, не способна любить…

Сказав так, Иринушка поперхнулась слюной и закашлялась — сильно, до удушья. На шум из кухни прибежала Василиса и принялась стучать матери по спине. Когда приступ прошел, Иринушка сказала Игнату охрипшим голосом:

— Видишь, она тех, кого любит, никогда в беде не оставит. А то, что холодна она с тобой, это не беда. Придет время, и оттает ее сердечко. Обязательно оттает.

— Маменька, ты о чем это говоришь, не пойму? — удивленно спросила Василиса.

Но Иринушка только махнула на дочь рукой — не лезь. Она еще немного посидела с Игнатом на кухне, выпила чаю, а только потом засобиралась домой. Уходя, женщина схватила дочь за руку и потянула за собой в холодные сени. Василиса вышла, притворив за собой дверь и поежилась, встав голыми ногами на ледяной пол.

— Чего тебе, маменька? — нетерпеливо спросила она.

Иринушка строго взглянула на нее и прошептала:

— Чего-чего! Мужу-то своему побольше бы внимания уделяла! Я так думаю, ты с поросями в хлеву больше времени проводишь, чем с ним!

Василиса ничего не ответила матери, вскинула кверху подбородок и ушла в дом, не попрощавшись.

***

Игнат терпеливо ждал, когда в Василисе проснется страсть или хотя бы нежность. Он по-прежнему любовался женой, сердце его трепетало, когда она смотрела на него, пусть даже безразлично и холодно. Он, возможно, ждал бы и ждал так годами, если бы однажды не произошло с ним нечто такое, что перевернуло все его чувства и всю жизнь заодно.

Случилось это по весне, через неделю после Пасхи, в аккурат на Красную горку. Деревня уже почти освободилась от снега, покрылась непроходимой грязью, запахла навозом. На просыхающих пригорках уже зацвели первые желтые цветки, солнце постепенно теплело и закатывалось за лес все позднее. Девушки, обрадовавшись первому теплу, подоставали из сундуков яркие, цветастые платки и гуляли теперь, нарядившись, по вечерам, пели песни, завлекая парней. Весенний воздух пьянил, кружил молодые головы, дарил ощущение свободы и счастья.

Красная горка была любимым праздником для всех, особенно для молодых парней и девок. Именно здесь они могли покрасоваться и познакомиться друг с другом.

Василиса не любила шумные праздники, но Игнат сказал, что они пойдут.

— Чего нам дома сидеть? Вон день какой хороший! Пойдем, Василиса, гармони послушаем, медовухи выпьем, а может, и попляшем с тобой! Не старики ведь! Эх, давно я не плясал!

Василиса сморщилась, но перечить мужу не стала, накинула на плечи нарядный платок и взяла Игната под руку.

Они пришли на поляну, где, обычно, собиралась деревенская молодежь, и сели в сторонке на разложеные по кругу бревна. На поляне уже стояло несколько заготовок для костров. Вечером их разожгут, и захмелевшие парни и девки начнут прыгать через них, смеясь и громко визжа. Какой-нибудь сильно подвыпивший молодец обязательно не рассчитает своих сил и упадет прямо в огонь. Тогда на поляне на время случится настоящий переполох — девки отчаянно завизжат, а парни начнут катать пострадавшего по земле, чтобы потушить огонь. Кончится все хорошо, на Красную горку еще никто сильно не обгорел — захмелевшие молодцы, как правило, не чувствуют боли.

А пока на поляне все было достаточно пристойно — играли гармони, и две весёлые, круглолицые девушки громко распевали озорные частушки. Некоторые из них были неприличными, и это еще пуще раззадорило слушателей, жаждущих буйного веселья. Парни, услышав непристойность, принимались громко смеяться, а девушки улыбались и краснели от стыда.

Спустя час Василиса почувствовала себя дурно. От всеобщего веселья, шума и бесконечных, мельтешащих перед глазами, хороводов, у нее закружилась голова, во рту пересохло, а к горлу подступила тошнота.

— Что-то мне не по себе, Игнат. Отведи меня домой, — попросила она слабым голосом.

Игнат к тому времени уже выпил несколько чарок медовухи со своими друзьями. Веселое лицо его резко помрачнело — не всем друзьям он еще похвастался своей красавицей-женой. Он встал и проговорил недовольно:

— Вечно ты так, Василиса! Ничто вокруг тебя не радует!

Василиса поднялась с бревна, перед глазами ее потемнело и, покачнувшись, она едва не упала — Игнат вовремя подхватил ее, поднял на руки и понес. Василиса была маленькая и легкая, будто ребенок, а не женщина. Игнат злился, но быстро остыл. На нее было невозможно злиться, ее хотелось защищать и оберегать.

— Вроде не пила, а шатаешься, точно пьяная! — неудачно пошутил он.

Василиса не ответила, тело ее ослабло, и она положила тяжелую голову на сильное плечо мужа. От этого сердце Игнат сильнее застучало в груди. Он уткнулся лицом в светлые волосы жены и вдохнул их запах — легкий, свежий, травянистый. Не было для него запаха слаще. Он донес Василису до дома и аккуратно опустил на супружескую постель.

— Ты лежи, я к лекарке побегу! — сказал он, погладив жену по голове.

Василиса приоткрыла глаза и прошептала:

— Нет-нет, что ты! Не надо звать лекарку! Поставь мне возле кровати ковшик с водой, а сам ступай обратно! Красная горка раз в году бывает, жаль будет, если пропустишь такое веселье!

Игнат удивленно поднял брови.

— Да как же я тебя больную-то оставлю? — спросил он.

— Так маменька должна после обеда прийти, не волнуйся за меня. Ступай.

Мужчина налил полный ковш воды и поставил его на табурет рядом с кроватью. А потом, поцеловав Василису в макушку, вышел из дома и отправился на поляну, где уже начались задорные пляски. Несколько гармоней заливались, гармонисты, красные от усердия, по полной растягивали меха, возле них вились смеющиеся девушки с подведенными углем бровями. Гармонисты на праздниках не могли плясать в общем кругу, но, тем не менее, они всегда находились в окружении девушек. Некоторые из них даже спорили, кто сможет заарканить гармониста, если он был холост.

Игнат сначала уселся на прежнее место, но залихватские мотивы так и зазывали пуститься в пляс. Он притопывал в такт ногами, улыбался, глядя на толпу пляшущих. Поэтому когда две молоденькие девчонки подбежали к нему и за обе руки потянули плясать, он не стал сопротивляться и тут же пошел отбивать трепака. Плясал Игнат ловко и умело, даже теперь девушки засмотрелись на него, зашушукались, заулыбались, хотя знали, что он еще с осени женат.

Мужчина на девок внимания не обращал, плясал в свое удовольствие, отбивал ногами землю так, что комья летели из-под сапог в разные стороны, ходил по кругу, раскинув руки и широко улыбался, а потом пускался по кругу вприсядку, выкидывая попеременно то одну, то другую ногу в стороны, да так здорово, так неистово это получалось, что возле него образовался целый круг зрителей. Парни свистели, хлопали в такт, а девушки топтались на месте, взмахивая белыми платочками. Рыжие кудри Игната растрепались, превратились в пышную копну над головой, щеки раскраснелись, глаза заблестели, будто два зеленых драгоценных камня. Он плясал, никого вокруг не замечая.

И тут вдруг к Игнату вышла девушка — высокая, стройная, видать, самая смелая. Лица ее он не видел, потому что оно было до половины скрыто алым платком. Девушка вскинула руки вверх и принялась кружить вокруг пляшущего Игната, подол ее развевался то тут, то там алым всполохом, ослепляя его. Он подхватил незнакомку под руку, вторую руку положил на широкую девичью талию и закружился с ней под общий смех и улюлюканье.

— Ну, Игнатка! Жену домой отправил, чтобы вдоволь с девками наплясаться! Ох, хитер! — послышалось из толпы.

Постепенно к пляшущим стали присоединяться и другие пары. Поляна закружилась в веселой русской кадрили. Игнат, сбавив темп, наклонился к незнакомке и прокричал ей в ухо:

— Хорошо пляшешь! Не видал я тебя раньше. Как тебя звать?

Она ничего не ответила, остановилась, тяжело дыша, и, не взглянув на него, пошла прочь с поляны. И вот тут-то бы Игнату отвернуться да продолжить веселый пляс, но что-то заставило его задержать взгляд на удаляющейся женской фигуре, что-то поманило его пойти следом за ней. Что это было? Обычное любопытство или мужской интерес? Игнат и сам потом не мог понять. Девушка шла быстро, а миновав поляну, и вовсе перешла на бег, будто хотела скрыться от него.

— Эй, постой! — крикнул Игнат и побежал следом за ней.

Она бежала не к деревне, а в сторону леса. Земля здесь еще не просохла, и брызги грязного месива летели во все стороны от прикосновения к ним тяжелых мужских шагов. Нарядная рубаха Игната скоро вся покрылась ошметками весенней грязи, но он все бежал и бежал, пытаясь догнать загадочную беглянку. А в лесу она сама вдруг остановилась, развязала алый платок и небрежно бросила его на землю. По плечам рассыпались длинные черные волосы, они блестели и кучерявились на концах. Игнат остановился в нескольких шагах от девушки и почему-то задрожал. Хотелось подойти и зарыться лицом в эти густые, красивые локоны.

— Ты куда бежишь? Я же только спросить хотел — кто ты, как звать тебя? Пляшешь так, будто всю жизнь только этим и занимаешься! Чего ж ты перепугалась да поскакала, как лошадь дикая?

Он сделал шаг навстречу, и тут девушка развернулась, взмахнув волосами, и Игнат остолбенел. Щеки его вмиг побелели, глаза округлились, а губы дрогнули и приоткрылись от удивления. Перед ним стояла его жена.

Перед ним стояла Василиса!