Роман хроника Орджоникидзевского РУВД, или Ироничный детектив

Евгений Русов

События, описанные в книге, происходили с моим отцом с 1996 по 1998 гг., во время его работы в уголовном розыске. Что-то из написанного художественный вымысел, что-то – чистая правда, но в целом книга достоверно отображает часть того времени, свидетелем которого стал мой отец. Все написанное – это полностью его виденье ситуации, от себя лишь добавлю, что сам не раз становился свидетелем беспощадного российского чиновничества. Об остальном судить вам.

Глава шестая

Жигуленок «убойного» отделения тормознул у 114 отдела милиции. Калинкин и его коллеги Кудрик и Турецкий толкнули двери и очутились в кабинете отделенческого опера Пятидесятникова. Напротив Пятидесятникова сидел водитель-патологоанатом Сидоров и в который раз объяснял историю с расчлененным трупом, который он так лихо привез на бульвар Изобретателей. Калинкин, ни слова не говоря, сел на стол напротив Сидорова и сделав страшные глаза обратился к нему: Ну, что, дорогой! Соучастие у тебя получается, в смысле — соучастие в совершении преступления, статья 33 уголовного кодекса России. Сидоров недоуменно уставился на Калинкина. — Да не знал я, что везу! Не знал! Пассажир-же все время молчал. Калинкин не мигая смотрел на Сидорова, затем сказал: — В моей богатой практике еще не было человека, который нам сразу бы сказал. «Да, ребята! Это преступление совершил я. А голову закопал там-то, там-то. Нам к каждому приходится в душу лезть, к совести взывать, а то и другие устрашающие мероприятия проводить с ним. А у тебя, гражданин Сидоров, получается как в знаменитом стихотворении. Помнишь такие строки: «Отец слышь рубит, а я отвожу!» — Да ничего я не знаю, я все сказал, не убивал я никого! Я же сам к вам пришел и все рассказал, вот, товарищу, — Сидоров кивнул на Пятидесятникова. — Все рассказал? — переспросил Калинкин у отделенческого опера. Тот кивнул головой. Калинкин взял в руки объяснение Сидорова. — Так! В доме шесть парадных, как ты все хорошо запомнил только? Насчет парадных-то! — У меня профессиональная память. — Здравствуйте! — рассмеялся Калинкин, — а по объяснению у тебя как-раз другая профессия, не связанная с профессиональной памятью, очень, кстати, уважаемая уголовным розыском. Ладно, бери ручку и набросай схему, откуда пассажир твой выносил сумки! Сидоров быстро набросал схему дома, Калинкин еще раз сверился с бумагами и произнес: — Ну что, тронулись в путь! Жигуленок выскочил на петровскую трассу. Был час ночи. Первым нарушил молчание Кудрин. — Ты чего, Володя, на мужика наехал? Хорошо, что он и так в отдел приехал, а мог ведь спокойно багажник вымыть и спать лечь, вот тогда мы точно бегали бы языки высунув. — Да ничего! Наверное, я не совсем прав. Злой я какой-то стал, насмотревшись на сегодняшний беспредел, называемый жизнью. Вроде, еще пять-шесть лет назад мы были почти людьми новой формации, с моральным обликом, не укради! — Это с другой оперы, — перебил Кудрин, — в кодексе строителя коммунизма было написано, что человек человеку друг, товарищ и брат. — Во, во! Ты мне теперь, Кудрин напоминаешь нашего Валентина. У него все и сейчас братья, только ведь у него есть еще и сестры. Но это шутка, а ты посмотри. Прошло каких-то пять лет и как мы все здорово изменились. Бывшие идеологи коммунизма и социализма теперь спокойно делают деньги в разных темных и светлых структурах, а раньше помнишь, как они нам мозги полоскали своей преданностью коммунизму? Преданностью и ожиданием светлого будущего. Так вот, для них оно уже наступило. Армия и флот преданы и проданы, в Госдуме, помощники депутатов, все бывшие и настоящие «братки», на которых клейма негде ставить, а Хозяин с задумчивым видом ищет организованную преступность где-то в Брянске или Питере. На ключевых постах сидят чиновники, которые вообще не разбираются в вопросах, решать которые посажены. В нашей ментовке сплошной бал-маскарад, только кителя меняются. Хозяин спал спал, потом в очередной раз проснулся и говорит: «Давайте, мол, ребята с коррупцией поборемся!» — И вот посмотришь, пару «стрелочников» посадят и компания заглохнет. И к этим» стрелочникам» еще ментов наших тоже пару посадят. Их сажать проще, ни защиты, ни залога, да и следствие может вестись спокойно, не напрягаясь, кто ж за мента доброе слово скажет? Затем Хозяин сдаст еще пару высокопоставленных чиновников и объявит борьбу еще с кем-нибудь. Все это пустая болтовня, воры и коррупционеры сидят не здесь и надо не бороться, нужна нормальная программа деятельности всего государства, а ее все нет, одни лозунги опять. А вместо Закона у нас вообще какая-то абракодабра. Это-ж надо еще додуматься, чтобы в революционное наше время принять главный Закон, соответствующий по букве и духу Закону высокоразвитой счастливой страны. Я и стран то таких не знаю. Вот у нас сегодня убийство, расчлененка. Ни я, ни Русов, ни Турецкий сегодня не дежурим. Дежуришь ты, Кудрик! Так тогда к тебе приехали, зачем премся в этот Пушкин? Правильно, мы приехали к тебе на помощь. А почему? Да потому, что мы привыкли свою работу делать честно до конца. Мы знаем, что один ты, Кудрик, по преступлению много не наработаешь, к тому-же ночь на дворе. И если бы мы поленились сегодня к тебе приехать командой, то утром нам всем действительно пришлось бы уже бороться, а не работать. Завис бы «глухарь» и за вечер и ночь мы многое упустили бы. Об этом еще кто-то великий сказал, что если все время собираться, чтобы петь песни, то и батарей отопления замерзнут и туалеты, и калоши будут из-под дверей воровать. И объясните мне, что такое коррупция? Это когда на металлургический комбинат на вертолетах прилетает «крыша» в лице вооруженного спецназа во главе с представителем правительства разбираться с директором этого комбината насчет своей доли или это мент, взявший двести долларов в качестве благодарности за раскрытое преступление? Ну, что молчите? Кудрик не отрывая взгляда от ночной трассы бросил: — Пускай тебе Турецкий объяснит, он у нас единственный, кто Академию МВД закончил. — Все это философия, — зевнул Турецкий, — тебе, Володя, лучше к Уфимцеву с подобным вопросом обратится, он тебе все по полочкам разложит. Ну а причем к нашему разговору Сидоров? — А наш Сидоров здесь при том, — продолжил Калинкин, что Сидоров и есть тот самый народ, про который все сейчас любят говорить. И пока вы там, на бульваре с машиной ковырялись, я успел с Черновым переговорить. И получается, что наш патологоанатом еще в Пушкине знал, что ему в багажник труп загрузили и тем не менее он проехал двадцать километров, пересек два поста ГАИ, у него было много возможностей скрутить или отдать милиции своего пассажира, но он этого не сделал, а почему? — Приехали, — прервал спор Кудрик, — в адрес сразу поедем или местное РУВД? — Давай в РУВД, а то еще накладка получится, приедут местные, да перестреляем друг друга, мало таких случаев было? — ответил Калинкин. В Пушкинском РУВД долго не могли поверить причине появления здесь оперов из Питера, но Калинкин убедил всех сказав, что это не розыгрыш, до первого апреля еще далеко и они спокойно могут вернутся в Санкт-Петербург, свидетель есть, он скажет, что труп привез из Пушкина, следак возбудит уголовное дело и перешлет его в Пушкин и тогда придется не спать Пушкинским сыщикам, но время будет упущено. Последний аргумент убедил дежурного и он разбудил местного опера Петухова. Петухов оказался опером, обслуживающим как-раз ту территорию, где был нужный дом. Автомашину оставили у какого-то сквера и далее Петухов повел всех пешком.. Дом тоже нашли довольно быстро и по схеме Сидорова подошли к нужной парадной. Лестница была освещена, вот что значит провинция, даже лампочки в подъезде никто не выкручивает. Калинкин остановил всех перед парадной дверью: — Ты, Петухов, с Кудриком пойдете на другую сторону дома, мы с Турецким будем смотреть парадную, связь по радиостанции. Калинкин переложил пистолет из кабуры в карман брюк и толкнул дверь. От ступенек лестницы, через лестничную площадку первого этажа вели темные капельки засохшей крови, которые уходили куда-то наверх. Калинкин жестом остановил Турецкого и поднял вверх большой палец, что означало, что все в цвет. Где-то в районе пятого этажа были слышны шлепки по бетону лестницы тряпкой или шваброй. Опера переглянулись и мягко ступая по ступенькам и прижимаясь к стене заскользили наверх. На площадке четвертого этажа остановились. Калинкин, привстав на носки, выглянул через перила лестницы. На пятом этаже все так-же шлепала мокрая тряпка и пыхтел от усердия неизвестный. — Проверим! — одними губами прошептал Калинкин и резко бросил тренированное тело через последний пролет лестницы. Опера выскочили на лестничную площадку. На площадке стоял парень лет двадцати пяти и с трудом держась на ногах от переизбытка алкоголя в организме, с трудом возил перед собой по бетонному полу мокрой шваброй. Вся лестничная площадка была, как пишут в милицейских протоколах осмотра места преступления, «в пятнах бурого цвета, похожих на кровь.» Увидев внезапно появившихся оперов, парень выронил швабру и тупо уставился перед собой. «Похоже, наш пассажир» — мысленно успел прикинуть Калинкин, но набранного темпа терять не стал. Он на ходу, футбольным приемом отбросил в сторону швабру и прыгнул на парня, ткнув того стволом в висок: — Тихо, сука! Это ограбление, номер квартиры, быстро! Турецкий, пританцовывая на площадке, страховал двери квартир. Он и успел заметить, что дверь квартиры,№50 только приоткрыта. На нее и показал изумленный от беспробудной пьянки и наглости «грабителей» пассажир. — Говори быстро, кто в квартире! Даю три секунды, убью, сволочь! — продолжал и шипеть на ухо пассажиру Калинкин. Только мой приятель и дети, — наконец заговорил пассажир. — Где отрубленная голова? — не снижал темпа Калинкин. — В ведре, на кухне, — в тон Калинкину ответил пассажир и вдруг, испуганно икнув, уставился на оперативников. Калинкин повернул пассажира вокруг своей оси и не сильно заботясь о его здоровье ткнул головой в стену, а Турецкий быстро защелкнул на его запястьях наручники. Опера взяли пассажира под руки и толкнув дверь ввалились в квартиру. Через мгновение, пассажир уже был прикован свободным конном наручников к ручке тридцати двухкилограммовой гири, стоявшей в коридоре. Квартира была двухкомнатной. В коридоре и на кухне горел свет. В квартире стояла мертвая тишина. Никто, к большому сожалению оперов, не оказывал им вооруженного сопротивления и не ругался даже матом. Лишь пассажир делал попытки улечься у гири, но мешали наручники. Калинкин подошел к дверям, ведущим на кухню и тем-же футбольным приемом распахнул их. Глаза опера разом охватили маленькую кухоньку со столом у окна, который был заставлен пустыми бутылками и неопределенными остатками пиши. За столом, уронив голову на сложенные руки, сидел мужчина лет тридцати. Калинкин хотел было свалить мужчину на пол, но вдруг остро ощутил знакомое чувство опасности. Калинкин шарил глазами по кухоньке, но мозг никак не хотел фиксировать место, откуда волнами исходила эта опасность. Это было ощущение ножа, занесенного сзади, но позади шумно дышал Турецкий и значит, тыл был прикрыт. — Ну и ублюдки! Твою мать! — тихо выругался Турецкий. От его слов глаза Калинкина перестали метаться по кухне и зафиксировали место, откуда исходила эта опасность. На столе, среди бутылок и объедков лежала, вернее стояла голова женщины. На столе она покоилась шейным срезом, черные, окровавленные волосы разметались по столу. На бескровном лице, широко открытые глаза. Со стороны затылка голова была подперта пустой бутылкой, перед передней частью стоял граненый стакан, наполненный жидкостью и сверху на стакане лежал кусок хлеба. От удара кухонной двери о стенку мужчина поднял от стола опухшую рожу и пьяно осклабился: — Заходи, мужики! Я тут с подругой ужи…, договорить он не успел. Калинкин уже пришел в себя и с шумом вытолкнув из легких воздух ногой сбил ужинавшего на пол. Мужчина брякнулся головой о газовую плиту и затих. Опера вышли в коридор. Турецкий приоткрыл дверь маленькой комнаты, которая была первой по коридору. Через незанавешенное окно, от уличного фонаря, полосы света падали на кривобокую тахту у стены, другой мебели в комнате не было. С тахты раздавалось тихое посапывание. На ней мирно спали две девочки лет по пять каждой. Турецкий прикрыл дверь и на цыпочках пошел по коридору дальше. Но второй комнате было пусто, убогая мебель, старый телевизор в углу, открытая балконная дверь. Опер вышел на балкон. Внизу стремительно рванулась тень человека, прячась за дерево. — Выходи, Кудрик, ты уже убит. Поднимайтесь наверх, квартира пятидесятая — устало произнес Турецкий. Калинкин стоял в дверях ванной комнаты и курил, что делал крайне редко. Турецкий заглянул в ванную через его плечо. Ванная была вся в подтеках крови. На ее дне, с растопыренными пальцами лежали отрубленные кисти рук и стопы ног. В прихожую вошли Кудрик и Петухов. — О, спортом занимаемся, — ткнул Кудрик гирю. — Тихо, не кричи! — поморщился Калинкин, дети малолетние здесь спят. Давай, Петухов, принимай, так сказать, эстафету. Убийство совершено здесь, в квартире, значит и «мокруха» эта ваша, вам дальше и флаг в руки. Убийцы задержаны. Один тот, который с гирей, второй на кухне. Ты сколько в розыске работаешь. Петухов? Год всего? Тогда на кухню не ходи. Вызывай своих, скажи, что информация о расчлененке подтвердилась. В маленькой комнате двое малолеток, когда ваши приедут, ты их разбуди и отведи к соседям. Я сейчас позвоню Рycoвy, пускай они там со следаком решают насчет уголовного дела и все, мы вас покидаем. Калинкин подошел к телефон, переговорил с Русовым. — Начальство объявило нам. всем благодарность и велело отдыхать, но я думаю, что дело это нужно довести до конца. Калинкин подошёл к пассажиру. Минуты три он пытался выяснить у него, говоря процессуальным языком, мотив этого убийства и степень участия каждого в расчленении тела. Но пассажир молчал, только хлопал красными от пьянки глазами. — Понятно, опять стойкий хмыкнул Калинкин. Он рывком поднял гирю и сгибаясь под ее тяжестью потащил гирю с прикованным к ней пассажиром на балкон. Турецкий легонько подталкивал упирающегося пассажира в район спины. На балконе Калинкин поставил гирю на хлипкое ограждение и снял с нее руку. Гиря угрожающе покачнулась. — Или я тебя отпускаю, или ты очень тихо нам рассказываешь все, о чем я тебя только что спросил, — Калинкин указательным пальцем дотронулся до гири. Она опять покачнулась, наручники угрожающе Звякнули. Пассажир дернул наручники к себе, удерживая гирю на ограждении и монотонно забубнил. — Я ее убил! Я! Мы втроем сидели на кухне и пили. Мне мой приятель, который на кухне. Серега его зовут, сказал, что мне моя изменяет. Я ее и ударил ножом в горло. Тогда Серега сказал, что нужно труп разрубить и спрятать по частям в разных местах. Мы затащили ее в ванную и там я все разрубил топором. Топор где? — спросил Калинкин. Топор выбросил в мусоросборник около дома. Серега еще посоветовал отрубить руки и ноги, чтобы менты труп не опознали, когда найдут. Я так и сделал, только голову сам придумал отрезать. Потом части тела, мы упаковали в две сумки, я поймал какого-то «лоха» на «тачке» и отвез все в Питер, труп я сбросил в подвал дома 41 по бульвару Изобретателей, я в этом доме раньше жил. Труп и теперь там лежит. — Это мы знаем, — прервал пассажира Турецкий, — а чьи дети там, в комнате маленькой? — Мои дети, наши с Аней, — поправил себя пассажир. — И где они были, когда вы тут…? Далее Турецкий слов не наше и замолчал, втянув в себя воздух. — А детей мы закрыли в комнате еще утром, когда выпивать садились, они ничего не знают, — спокойно давал пояснения «пассажир». — Все, точка, поехали домой, — Калинкин и опера шагнули с балкона. С проспекта во двор мигая синими проблесковыми огнями маячка въезжал уазик Пушкинского РУВД. «Пассажир» испуганно удерживал гирю обеими руками на хлипких перилах балкона. Рядом стоял опер Петухов и завороженно смотрел на гирю, готовый в любую минуту не дать покончить жизнь самоубийством «пассажиру».