Любовь-морковь и третий лишний

Дарья Донцова, 2005

Голову даю на отсечение – каждому из вас хоть раз хотелось выступить на сцене и сорвать шквал аплодисментов! А мне, Евлампии Романовой, представилась эта потрясающая возможность! Дело было так: меня попросила выйти вместо нее на подмостки Жанна, актриса театра «Лео». И не думайте, что я совсем завралась! Никто бы не заметил подмены: роль горничной была без слов, а все актеры в этой странной пьесе играли в масках. И вдруг прямо во время спектакля скончалась известная театральная прима Тина Бурская. Все уверены – убийца Жанна. Именно она подала Тине сосуд с водой. Лишь я одна точно знаю, что Жанна невиновна. Ведь отравительница под маской – это я! Что же делать? Уносить ноги?! Но я решила поступить в точности наоборот – прыгнуть в самое пекло…

Глава 8

Потом Бурская подружилась с Жанной, и театр замер в предвкушении конфликта, всем сразу стало понятно: Павлик нравится Кулаковой. Пара Бурская — Закревский превратилась в трио. Две женщины, одна — зрелая, богатая, другая — молодая, красивая и бедная, появлялись под ручку со стилистом, одетым с цыганским шиком. Закревский обожал белые костюмы, золотые цепи, элитный парфюм и спортивные машины.

— Совсем офигела, — удивлялись в театре одни, — ладно, парня содержит, но Кулакова ей зачем?

— Шведская семья у них, — ухмылялись другие, — чего непонятного, всем хорошо.

Щепкина придерживалась второго мнения, но неделю назад ей стало ясно: не все так просто.

В прошлый понедельник Софья Сергеевна задержалась на работе. Сначала у нее лопнули колготки и пришлось ждать, пока шофер привезет из магазина новую пару, а когда она их надела, выяснилось, что автомобиль сломался.

Отметелив шофера, Соня упала на диван, стоявший за ширмой, накрылась пледом и, приказав: «Как только исправят машину, позвоните», приготовилась заснуть.

Но в тот день все шло через пень-колоду. Не успела Соня задремать, как резкий голос Жанны сказал:

— Здесь пусто.

Щепкина хотела возмущенно крикнуть из-за ширмы: «Зачем ты пришла в мою гримерку?» — но тут раздался сладкий тенорок Павлика:

— Да? А где Сонька?

— Она давно ушла.

— Точно?

— Конечно, что ей тут делать. Входи, хоть здесь спокойно поговорим.

Софья Сергеевна замерла от любопытства, а парочка, убедившись в отсутствии посторонних, расслабилась.

— Я люблю тебя! — воскликнула Жанна.

— И я тебя, дорогая, — ответил Павел.

— И сколько нам ждать?

— Сама знаешь, мы не властны над ситуацией!

— Боже, какая она собственница!

— Это слишком резко.

— Не отпускает тебя.

— Ну, ее тоже можно понять.

— Нет, собака на сене, и сама не «ам» и другим не дам.

— Жанна!!!

— Что? Не нравится?

— Не очень! Она для меня столько сделала.

— Она тебя почти уничтожила.

— Не понял!

— Дурачок, — зашептала Жанна, — ты бы уже давно сумел подняться, создал бы себе имя, а так… Таскаешься за ней по тусовкам, и все.

— Тина мне клиентов находит!

— Фу! Она тебя при себе держит, отпустить боится, пойми, Тиночка эгоистка. Хороша любовь! Где она раньше была? А-а-а! Вспомни все. Мерзавка!

— Неправда, — мягко сказал Павлик, — и потом, кто прошлое помянет, тому глаз вон. Тина столько для меня сделала!

— Что именно?

— Ну… квартиру.

— Ты всерьез?

— Конечно.

— Это малая толика!

— Но не все, согласись, делают такие подарки!

— Почему она не купила тебе салон?

— Ну…

— Не мямли!

— Это же очень дорого!

— Сам знаешь, какие у нее деньги!

— Все равно, я не имею права ничего требовать.

— Ошибаешься!

— В чем?

— Знаешь, отчего Тина тебе дело не приобрела? Она боится, что ты встанешь на ноги, будешь самостоятельным, начнешь зарабатывать и в конце концов сделаешь ей ручкой! Тине выгодно иметь тебя возле себя как собачку на длинном поводке, она боится, что ты осмелеешь, заговоришь, и что тогда?

— Сейчас в тебе говорит злоба. Хотя Тина действительно боится потерять меня, и это понятно.

— Может, и так, — прошептала Жанна, — но я люблю тебя, поцелуй меня.

Воцарилась тишина, потом Павлик воскликнул:

— Все устаканится.

— Когда? — безнадежно спросила Жанна.

— Скоро.

— Когда? — настаивала на четком ответе девушка.

— Ну… может, через год.

— С ума сойти! Хочешь знать правду?

— Какую? — осторожно осведомился Павел.

— Истинную, — выдохнула Жанна, — ту, о которой ты совершенно не хочешь слышать? Мы всегда с тобой будем прятаться и ходить хвостом при Тине, она ловко нас прищучила. Если я поругаюсь с ней, меня из театра выпрут, а уж о тебе я и вовсе молчу, хотя ты в отличие от меня можешь потребовать…

— Не могу.

— Можешь!

— Не могу.

— Трус.

— Нет, просто я люблю Тину.

— А меня?

— И тебя.

— Что же нам делать?

— Ждать.

— Чего?

— Не знаю, — растерянно ответил Павлик.

В этот момент затаившая дыхание Щепкина пошевелила затекшей ногой. В комнате стало очень тихо, потом Жанна прошептала:

— Ты за ширмой смотрел?

— Нет, — еле слышно ответил Закревский.

— Глянь, там кто-то есть.

— Не может быть.

— Там шуршат, господи, мы пропали.

Соня услышала осторожные шаги, моментально свернулась в клубочек и натянула себе на голову одеяло.

— Успокойся, здесь никого нет, — сказал Павлик.

— А это что?

— Плед скомканный.

— Кто-то тут возился!

— Наверное, мыши.

— Фу!

— Ерунда, поехали отсюда!

— Куда?

— Возьмем Тину…

— Опять! Мы не можем никуда пойти вдвоем!

— Тина…

— Ты только о ней думаешь?

— Как же иначе!

— Все, уходи!

— Не злись.

— Убирайся.

— Ладно, — спокойно ответил Павлик, — остынешь — позвони.

Послышался легкий скрип, потом стук, альфонс удалился.

До слуха Сони донеслись тихие рыдания, шелест и вскрик, полный тоски и боли:

— Тина, я убью тебя, непременно убью, отравлю. Хватит мучить нас!

В голосе Жанны было столько страсти, что Соня опять забилась под одеяло с головой, мягкие ворсинки полезли в нос, Щепкина неожиданно чихнула и испугалась. Ей совсем не хотелось объясняться с Кулаковой, но из-за ширмы не доносилось ни звука. Софья Сергеевна помедлила немного, потом осторожно слезла с дивана, на цыпочках подошла к ширме и выглянула из-за нее.

В гримерке было пусто, очевидно, выплеснув злобу и гнев, Жанна ушла, она не услышала чиханья и не поняла, что ее беседа с Павликом стала достоянием чужих ушей.

— Ну и как тебе эта история? — поинтересовалась Щепкина.

— Очень интересно, — промямлила я, — вы уже рассказали ее в милиции?

— Конечно, — с горящим взором сказала Софья, — ее ищут.

— Кого?

— Жанну.

— И вы уверены, что это Кулакова отравила Бурскую?

— Сомнений нет, они мужика не поделили, — кивнула Софья, — обычное, скажу тебе, дело, ничего оригинального, почти все пьесы о ревности и смерти, вот хотя бы Шекспир!

— А вдруг Жанна ни при чем?

Щепкина засмеялась:

— Ее весь зал видел, когда она приперла воду.

— Может, это не она на сцену выходила.

Софья Сергеевна ухмыльнулась:

— А кто?

— Насколько я знаю, все участники спектакля в масках?

— Абсолютно справедливо.

— Может, какая-то женщина, переодевшись…

Софья согнулась от смеха.

— Душечка, ты фантазерка. Это же театр! Постороннему человеку на сцену не попасть. И потом, он растеряется, не сумеет правильно выйти, споткнется. Вспомни, Жанну видело много народа.

— Но лицо-то ее было прикрыто маской!

Софья Сергеевна сказала:

— Знаешь, у Жанны такие идиотские, мелкокудрявые волосы, что ее трудно не узнать. Хватит болтать, давай начинай.

Я глубоко вздохнула, расправила парик и с большим трудом нахлобучила его на голову Щепкиной.

— Эй, поосторожней, — завозмущалась актриса.

Я перевела дух, кажется, получилось.

— Теперь подклей.

Я в недоумении уставилась на Софью, что она имеет в виду?

— Приклей вот здесь на висках, сползет, — стала вскипать Щепкина, — ты всегда такая медлительная?

— Ой, простите, я сейчас, — засуетилась я, оглядываясь по сторонам.

Взгляд упал на маленький тюбик с надписью «Клей» в чемоданчике. Обрадовавшись, я схватила тубу и принялась приклеивать фальшивые волосы к коже Щепкиной.

— Ну ничего, — с легким неодобрением отметила Софья Сергеевна, — оставь так, сойдет. Давай грим, тональный крем возьми посветлей.

Вздохнув, словно пловец перед километровой дистанцией, я стала орудовать мазилками. Большинство женщин умеет пользоваться косметикой, вряд ли найдется дама, ни разу в жизни не накрасившая ресниц или не напудрившая нос. Но одно дело украшать собственную мордочку и совсем другое — работать с чужим лицом.

Сначала я старательно растерла по щекам и лбу Щепкиной вязкую массу цвета сочного персика.

— У тебя пальцы холодные, — закапризничала Софья.

Я подышала на руки.

— Фу, — отреагировала актриса, — немедленно вытри лапы, живей румяна к вискам. Послушай, так я и буду тебе объяснять, что к чему?

— Простите, бога ради, я первый раз вас…

— Ладно, ладно, пудры насыпь.

Я пробежала кисточкой по вискам Щепкиной, комочки дисперсной пыли забились в «гусиные лапки».

— Ну что еще?! — воскликнула Софья. — Губы подрисуй.

— Сейчас, сейчас.

— Хватит пудры.

— Минуточку.

— Да в чем дело?

— Очень некрасиво получилось! — воскликнула я. — Комочки забились в морщины, надо их вытащить или разровнять.

Крохотное личико Щепкиной пошло пятнами.

— Что?!

— Комочки забились в морщинки, — испуганно повторила я.

— Поди вон, — рявкнула Щепкина, — немедленно! Уматывай! Чтоб духу твоего тут не было.

— Извините, я сделала что-то не так? — испуганно сжалась я.

Софья схватила со столика массажную щетку и с силой швырнула ее в меня. Я не успела увернуться, и железные штырьки щетки задели щеку.

— Пшла отсюда, дура! — завизжала Софья.

Перепугавшись почти до обморока, я опрометью кинулась в коридор.

— Мерзавка, — неслось вслед, — нахалка, дрянь! Понабрали неумех, помоечных кошек!

— Что это ее так колбасит? — раздалось рядом.

Я вздрогнула.

— Да не дергайся, — хихикнули сбоку, — я не кусаюсь. Сонька из-за тебя бесится?

— Похоже, да, — ответила я, повернула голову и увидела около себя Алису, ту самую молодую женщину, которая в роковой день смерти Бурской приготовила поднос и чашку с водой.

Первым моим желанием было унестись прочь, но, справившись с испугом, я вспомнила, что Алиса видела меня в костюме горничной, с маской на лице и с париком Жанны на голове.

— Ой, у тебя кровь на щеке! — воскликнула реквизитор. — Где поцарапалась-то?

Я осторожно потрогала царапину.

— Щепкина в меня щетку швырнула.

Алиса прищурилась:

— Чем ты королеве не угодила?

— Не понимаю.

— Ты вообще кто?

— Евлампия Романова, можно просто Лампа, новый гример.

— Па-анятненько, — протянула Алиса, — небось слушать ее не стала.

— Ты о чем?

Алиса ухватила меня за руку, протащила по коридору, потом впихнула в огромную комнату, забитую самыми неожиданными предметами: гипсовыми бюстами, посудой, книгами, игрушками, постельным бельем и штабелями чемоданов.

— Чаю хочешь? — приветливо предложила реквизитор.

— Можно, — кивнула я.

Алиса отодвинула занавеску, схватила с подоконника тарелку с сушками и жестяную коробку.

— Ты первый день у нас?

— Ага, — кивнула я.

— До этого в театре работала?

— На радио.

— Ну, там, наверное, другие порядки, — задумчиво сказала Алиса, плеская в не слишком чистые кружки кипяток. — Ладно, ща постараюсь ввести тебя в курс дела. Все актеры страшно суеверны, у каждого своя примета, впрочем, есть такие примочки, которые все соблюдают. Про семечки слышала?

— Нет.

— Их лузгать в театре категорически нельзя.

— Почему?

— Сборов не будет.

— Вот глупость!

Алиса улыбнулась:

— Может, оно и так, только на невинные семена подсолнечника и иже с ними наложен запрет. Причем сия примета работает во всех театрах и на многих съемочных площадках. Еще упавшая роль!

— Что?

— Ну если актер уронит бумаги с текстом, который ему предстоит выучить, то надлежит не медля ни секунды сесть на листы. В любом месте! Грязь, лужа, людное, пафосное место, ничто не имеет значения.

— А это зачем?

— Иначе провалишь спектакль.

— Интересно!

Алиса захихикала:

— Да. Это, так сказать, общие правила, потом идут личные заморочки. Имей в виду, актер начинает играть роль прямо в гримерке, одевается, накладывает тон и преображается. До смешного доходит, когда мы пьесу «Царь всея Руси» ставили, я до одури Льва Барашкова боялась. Он в принципе достаточно милый дядечка, интеллигентный, вежливый, а как в Петра Первого перевоплотится, лучше уноси ноги. Представляешь, один раз приволакиваю в гримерку жезл, ну такой атрибут костюма типа посоха, Петр на него опирается. Вламываюсь в комнату, а Барашков уже во всей красе у окна стоит. Я заулыбалась и говорю: «Здрасти, Лев Петрович, вот ваша тросточка!»

Алиса ожидала, что актер спокойно протянет руку, но Лев вдруг выкатил круглые, совершенно бешеные глаза да как заорет:

— Кто пустил бабу в покои! Эй, стража, убрать чернавку! Отрубите ей голову, чтоб другим неповадно было в царскую опочивальню входить!

Алиса тогда перепугалась до потери пульса, у Барашкова был жуткий вид.

— Надо же! — воскликнула я.

Алиса махнула рукой:

— За кулисами народ чумовой, нормальных нет! Хуже всего нам, реквизиторам, гримерам и прочим, приходится, потому что по любому поводу мы получить можем. У каждой особи свой прибамбах. Карлин, например, требует, чтобы гример его перед выходом на сцену перекрестил, причем стоя в одном, строго определенном месте: у пожарной лестницы. Мартова может в обморок упасть, если в руках красную расческу увидит, по ее мнению, это верный признак предстоящего провала. Если гример или костюмер годами в одном коллективе работает, то он, конечно, все задвиги актеров великолепно изучит и постарается не попасть впросак. Но у нас-то текучка! Никому неохота за гроши ломаться, поэтому каждый божий день здесь пляска с дракой. В воскресенье Лидочка, она на твоем месте служила, Евгению Ошуркову вместо чая перед спектаклем кофе принесла. Женя чуть в обморок не упал, еле-еле на сцену выполз, ну и, ясное дело, сыграл хуже некуда.

После спектакля Ошурков схватил Батурина и завизжал:

— Что я мальчик! Двадцать лет на сцене, а сегодня провалился! Уволить Лидку! Знаете ведь — мне кофе за кулисами пить нельзя, точно ссыплюсь.

Никакие уговоры Юлия на него не подействовали.

— Или я, или она, — твердил Евгений, пришлось Лидочке покинуть театр.

Я вздохнула, теперь понятно, отчего Юлий не стал особенно интересоваться моими документами, директор хорошо знает: гримерша в коллективе долго не задержится. Ну с какой радости тратить время на проверку новой сотрудницы, если она «проживет» в театре пару недель?

— Лидуську выперли, а чем она виновата была? Ее никто про кофе не предупредил, — грустно продолжала Алиса.

— Но я красных расчесок в руках не держала, а семечки не люблю!

— Небось не стала Щепкину слушать, — перебила меня Алиса, — у Соньки свой прибамбах, ей необходимо перед спектаклем выговориться, схватит человека, посадит рядом и давай сплетни мыть. Впрочем, это даже интересно, но утомительно, притом следует молчать, не шевелиться, а на каждый вопрос нашей звезды: «Ты меня слушаешь?», необходимо давать ответ: «С огромным интересом!» Она натреплется и сама остановится.

— Так я и поступила, очень внимательно ее выслушала! А потом взялась за грим!

— Чем же ей не угодила? — удивилась Алиса. — Щетка у Соньки признак крайней злобы!

— Понятия не имею.

— Ну-ка вспомни последовательность событий.

— Сначала она про Жанну рассказывала, про смерть Бурской.

— Да уж, — скривилась Алиса, — ситуация, однако! Очень странная!

— Почему? — насторожилась я.

Реквизитор налила себе еще кипятка в чашку.

— Понимаешь, — протянула она, — вода и посуда моя забота. Кулакова подходит к кулисе, а там, на столике, уже все готово, причем народ знает — это для сцены, брать нельзя. Для этого и столик поставили, что на нем стоит — не трогают, правило соблюдают свято, иначе спектакль тормознуться может. Нужен, допустим зонт, а его кто-то уволок, за новым бежать уже времени нет, поэтому народу в голову четко вложено: со стола ничего не хапать, там частенько харчи лежат, по ходу действия актеры едят.

— По-настоящему? — заинтересовалась я.

— Конечно.

— А если не хочется?

Алиса тихонько засмеялась.

— Такого не случается, и пьют по-взаправдашнему.

— Спиртное?!

Алиса покачала головой:

— Вот это единственный момент, когда в бутылке туфта: коньяк — крепкий чай, водка — минералка без газа. Шампанское, правда, частенько натуральное, его иногда по ходу действия прямо на сцене открывают, пена должна из горлышка бить. Значит, про столик ты поняла?

— Конечно, — закивала я, — неприкосновенный запас.

— Верно, — улыбнулась Алиса, — в день, когда Бурская умерла, я все чин-чинарем приготовила. Тина дико капризная, хоть о покойниках плохо не говорят, но ведь это чистая правда!

Я сжала в руках чашку с остатками чая и попыталась изобразить на лице вежливую заинтересованность, спрятав в глубине души неуемное любопытство.