Медово-гранатовый бензин

Горяшек Тикито

24-й Вальборг — весенний фестиваль тяжелой музыки, мифотворчества и исполнения желаний. В неоновых огнях загаданные артистами и гостями желания сливаются в рок-гротескное, электро-абсурдное и блюзово-сюрреалистическое театрализованное представление.Будучи конферансом 24-го Вальборга, со сцены ресторана «Рёнуар» слепая Эосфер загадывает сыграть Ангелу на электрогитаре. И город, — гори, гори! — превращается в полотно абстрактного музыкального экспрессионизма.

Желания множества —

«кошачий концерт» перекрестных этюдов.

Дизайнер обложки Валерия Валерьевна Зайцева

© Горяшек Тикито, 2024

© Валерия Валерьевна Зайцева, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0062-7033-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кантата битых стёкол. Акт 1

Воин в роли рыцаря со страниц куртуазных романов.

Нелогичная ратуша.

Великанская зима. Рассвет.

— Когда-то я загадал пройти по дороге тяжелого метала, но ты это прекрасно знаешь.

Жаворонок и черная-черная птица встрепенулись, недоумевающе переглянулись. Роковые и симфонические оркестровые — духовые, ударные и струнные сессии третейских инструменталистов, — задали Нелогичной ратуше апокалиптический темп и ритм. Затрепетав под сводом свинцово-снежных облаков, Воин достал из кисета папиросную гильзу, желто-красный табак. И тяжесть пригнула его к земле, ведь вес всего загробного — марсианского, венерианского или иного, — давил нещадно, обременял. Да и медные саксгорны судей, — мягкое, никчемное звучание! — мешали дерзко думать, поступать.

— Солнце, — тихонько позвал Воин, прикурив от светлячка, уголька или искорки. И лихо прошелся по безымянной электрогитаре, в тембре и чистоте похожей на ведущие электрогитары рок-музыкантов 20-го века. Это вступление — жесткое, бескомпромиссное и смелое требование, — пробилось до самых башенных вершин Ратуши.

Ответа не последовало. Приноровившись к гротескному стилю, Воин сумел вскинуть голову в атональном гитарном соло — с неба сорвались двадцать четыре увесистые снежинки. Рейнеке — заря его, и колдовское любящее солнце, — слезы льет? Воин в надежде открыл глаза, но увидел лишь безразличную пасмурную высь. Он осекся и в небрежном трансе съехал на характерный скрежет, позволив нескольким лопнувшим струнам рассечь его ладони. Стекленеющая кровь залила снег, и Воин в фехтовальном взмахе замарал лицо Витражного ангела — исполнителя желаний, словно собирающего мозаику из многоцветных надежд и их бесцветных последствий.

— Что думаешь, заря? — робко, нежно спросил Воин.

Тягостное молчание послужило ему ответом. Воин преклонил колено, — да, настоящий рыцарь со страниц куртуазных романов, — и упрямо уставился на узор из полупрозрачных стекол, инея. Сосредоточившись сверх всякой смертной меры, он начал перебирать оставшиеся струны и выдавать Ангелу беднейшую из теней именитых рок-баллад:

— После смерти Рейнеке я все гонялся по кругу за солнцем, всегда всходящим и заходящим позади меня, — Воин вплотную приблизился к мозаике, как бы положив руки на понурые плечи Ангела, — но постарел, зари так не увидев.

На том рыцарская лирика и оборвалась. Строго осмотрев «Безымянную», Воин спиной прислонился к витражу и занялся перетягиванием струн. Воображение ли, но пока витые нити вибрировали под его сигилами — магическими музыкальными символами, вытатуированными на ладонях, — Воина больно-больно кололо прошлое. И в голове его фальшиво пел затертый образ совести, незаурядного ума и чувства ответственности:

— Погоня эта была трагичной, достойной. Сколько раз ты молил Ангела о том, чтобы не дойти до опустевшего дома? Ты был безутешен, ведь мечтал вернуть ее; ты никак не мог смириться, ведь желал быть с ней. Часы черной-черной птицы тикали — песни жаворонка лились. Но ты всегда доходил до опустевшего дома, отпирал двери его и с порога слышал ненавистный ход, — тик-тик-тик, — и с каждым невысоким свитом, — фю-фи-юи-ю, — солнце лишь яснело, расцветало в твоей памяти. И ты сорвался на запретное, недозволительное. Рыцарь, что ты натворил?

Воин припомнил что-то такое мучительное — сигилы приценились к восстановленной гитаре в тягучем и тяжелом характере:

— Со сцены я признал, что без Рейнеке конец мой… близок. Но не позволил страху овладеть, ведь в тот день гости великанской осени пировали подле меня. Я горячо их поблагодарил, — обернувшись, Воин улыбнулся пустоте, — и попросил веселиться, славиться. Они прекрасно понимали, куда и как мне путь лежит, но не отказали в прощальной просьбе. Когда я ушел, лишь она одна — неувиденная заря, ускользнувшее солнце, — осталась со мной.

Воин оперся на «Безымянную», вызывающе расправил плечи и в голосе уподобился самым хриплым блюзовым исполнителям:

— И побрел я куда-то, дороги не зная. И в мостовых огнях увидел призрака у обочины темной. Шагнув под фонари, призрак склонился надо мной, посмотрел мне прямо в глаза — смятение вцепилось в мою душу. Призрак ласково спросил: «Воин, а что ты делаешь здесь?» То был фантом моего солнца, давно погасшего. И я ответил ему: «Знаешь, а я иду туда, где смогу найти тебя». Услышав такое, призрак опечалился. И льстиво меня предостерег: «Воин, остановись! Эта дорога приведет тебя на Марс».

А в ответ — мелодичная тишина зимних сверчков, невесть откуда прискакавших в Ратушу. И рыцарь со страниц куртуазных романов — антологий добродетелей, при жизни смерть как волновавших Рейнеке, — заставил гитару жалобно стонать, резонировать с ветром:

— Призрака я не послушал, — «Безымянная» перешла на заунывное рычание, сбив Воину дыхание, — и не сбавил шаг.

Снежинки несогласно побежали по стеклам — пространство наполнилось запахом ароматических масел. Но Ангел хранить продолжил многозначительное молчание.

— Молчишь? — словно выдохлась «Безымянная».

Не дождавшись пустого ответа, Воин гневно указал грифом на сгущающиеся перламутром тучи и заорал как проклятый в компиляции текстов множества рок-групп:

— Витражный ангел! Смятенные, ласковые, печальные и льстивые фокусы твои — жалкие, глупые насмешки. Рейнеке была рождена в огне, дикости и дерзости. — Воин расхохотался сухо, горько, — я на себе испытал это. Раскаленная, жаром своим она была готова завладеть душой любого человека. Но, — Воин тяжело вздохнул, закрыл глаза и сжал с силой челюсть, — выбрала меня. Стеклышко, ты слышишь? Верни мне мою избранницу. Молчишь? Ты всегда молчишь, но я заставлю тебя говорить со мной!

Взбодрившись, третейские инструменталисты взялись выбивать из воздуха межзвездную пыль. Рыцарь добро размахнулся гитарой, разнес витраж, — лишь силуэт Ангела каким-то образом остался невредим, — и заставил «Безымянную» фыркать и огрызаться мифическим, технологическим зверем:

— Рейнеке? На далеких-далеких землях Марса, где никогда-никогда не гуляли благостные ветра, солдаты произносили имя ее лишь шепотом. Ходила по ставкам молва, что она подкармливала само пламя. И пламя покорно ело из ее рук.

Воин и не заметил, как кончики среднего и безымянного пальцев ведущей руки срезались, утратили всякую чувствительность. Он повалился на колени — гитара раззадорилась в рваных риффах:

— На далеких-далеких землях Марса, где лишь кровь лилась дождем, имя ее громом и рок-н-роллом рассекало углекислые небеса. Ходила по ставкам молва, что она честно билась в огне, поэтому я никогда не доверял коварным, трусливым теням. И только она, — Воин костяшками постучал по голове, — властвовала, властвует и будет властвовать над моими видениями.

Желто-красная молния ударила в силуэт Ангела — снег начал испаряться со всех башен Нелогичной ратуши, кутая роковые и симфонические оркестровые в саван непроглядного тумана. Где-то далеко-далеко кашлянул Бог грома и рок-н-ролла — попадали в страхе зимние сверчки — саксгорны судей однозначно захлебнулись, уступив литаврам и грохочущим барабанам. Атмосферный разряд спровоцировал чудовищный сход лавины, потащившей к фундаменту Ратуши глыбы обледеневшего камня и чудом чудесным не похоронившей под собой оглушенного Воина. Сознание его замерцало, в бреду вязком преподнеся Рейнеке, — да, униформа переменного иль постоянного тока была ей к лицу, — в бессмертном сценическом образе.

Стоил ли ответ таких усилий? Перламутровый свод разошелся — заземленная «Безымянная» электрическим хлыстом выдернула Воина из, — эх, солнце, чего таить, — соблазнительных грез. Вспышка — виниловые и платиновые крылья явственно поднялись. Осколки витража растаяли в искрящееся ничто, из силуэта представив Ангела во плоти и виртуозном великолепии. Он гордо, игриво вскинул пламенеющую голову и недвусмысленно направил на Воина именитую двухгрифовую электрогитару самого божественного вида, строя и лада.

— Вызов принят, Воин, — пропел Ангел. И беспечно застрял на зубодробительном легато в репертуаре наибыстрейших гитаристов — уцелевшие зимние сверчки предательски закопошились в нервах рыцаря. От наслаждения он чуть было не выронил из дрожащих рук оплавленную гитару, но упрямая «Безыменная» заставила Воина покрепче перехватиться в обороне, ведь «Именитая» дала ей понять: коль Воин хочет прорваться на Венеру к умершей возлюбленной, сначала ему придется победить Ангела в струнной дуэли. С чего бы вдруг? Все-таки Воин когда-то загадал пройти по дороге тяжелого метала… А самый-самый тяжелый метал, солнце, может быть только о любви; и о потере любви; и о жертве ради любви; и о предательстве всего человеческого, героического, чудовищного, божественного и инопланетного во имя любви.