Медово-гранатовый бензин

Горяшек Тикито

24-й Вальборг — весенний фестиваль тяжелой музыки, мифотворчества и исполнения желаний. В неоновых огнях загаданные артистами и гостями желания сливаются в рок-гротескное, электро-абсурдное и блюзово-сюрреалистическое театрализованное представление.Будучи конферансом 24-го Вальборга, со сцены ресторана «Рёнуар» слепая Эосфер загадывает сыграть Ангелу на электрогитаре. И город, — гори, гори! — превращается в полотно абстрактного музыкального экспрессионизма.

Этюд 10

Франка в роли Ётун.

Юго-восточная ставка.

23-я зима. После солнцестояния.

Начало интермедии 3

— Спи спокойно, солнце, — взмолилась Эо в гитарном соло. И ударила «Ротко» оземь, отогнав забравшегося на волнорез Туше.

Гитара сошлась с последним, почетным гудком — в легком пассаже Эо заключила:

— Зачем я вам рассказываю о смерти человека, которого вы не знали? Ну, после режиссерского убийства Вика воинам-волкам и воинам-ягуарам понадобился не старый, не устаревший машинист Поезда. Ведь на фестивалях «Державного яблока» и его окрестностей никогда не сдаются. И умирают на работе, солнце. Да и казнь одного сюжета рождает множество других сюжетов.

Соболезнования и сожаления были не в импульсивном духе «Ротко»: струны ожидаемо ослабли, провисли; гриф поник со всевозможной обидой. Какой своенравный музыкальный инструмент. Отказать ему в повторной отстройке за неповиновение?

Сыграв растерянность, Эосфер швырнула гитару в оркестровую яму, что под авансценой трудилась горном тех самых цвергов из Поезда, в Вальборг переплавляющих музыкальные инструменты во вспомогательные материалы, крепежи и декоративные элементы сценической площадки «Рёнуара». Но не только, ведь в кузнечном бое слышалось какое-то жужжание.

Признавая право гостей на уважение и не желая их оскорблять рисунком на спине, Эо вполоборота обратилась к Мио:

— Кого они назначили вместо Жаворонка?

Гости недоумевающе переглянулись. Сказочник неудержимо прошелся по ударной установке, погнул обод и разорвал двухслойную мембрану одного из барабанов. Подразумевая вулкан, видимо, он изобразил бурлящее жерло, отражением вспыхнувшее на экране. И заставил техническую команду в мыле менять оборудование.

Эосфер театрально схватилась за сердце. Но улыбка ее стала шире некуда.

Конец интермедии 3

После вересковых и дубовых бесед с воинами-волками и воинами-ягуарами, ввязавшаяся в фестивали и праздники «Державного яблока» Арендодатель, — явно потратившись на дорогой, медовый и поэтический хмель, — в качестве дирижера-машиниста двадцать четвертой весны предложила кандидатуру Франки. Ведь для Франки, считавшей себя исполинским врагом оперных богов, миф был практически един: простой, прямой, тоскливый и чрезмерно аллегорический. Для нее миф сходился в структурах, сюжетах и персонажах; его архетипические струны вибрировали всюду и везде; его пути повторялись, осложняющие события компилировались, нарратив угадывался с двадцать четвертой строки.

А Франка хотела большего. Ну а кто не хочет? Но ее Режиссер была чем-то вроде многослойного костюма мифического антропоморфного людоеда, изготовленного волшебной мастерицей Фосфор из кожуры гранатов, птичьей слюны, медвежьих жил, осколков звезд, полиэфира, шерсти, стекловаты, заверенной бумаги и металлической стружки. Жутким таким и неудобным для всех облачением, в которое все, — в особенности враги оперных богов, — были вынуждены облачаться.

В кадровых документах Режиссера Франка была помечена старшей руной тоски и нищеты. Эта маркировка казалась позорной или почетной, словно Франка выбралась из мифического Железного леса или Темно-синего парка по тропе кровожадных воинов-волков, под дымовые завесы ведьм сквозь ропот можжевеловых костров. Словно она была ётуном — сказочным великаном, но никак не человеком. Или протеже-птенцом, что крупнее, моложе и горячее самого Жаворонка. Первые лица Режиссера держали Франку за проверенного нуждой и необремененного семьей сотрудника, но видели в ней внесистемную и склонную к выходкам единицу, как если бы цверги пытались впихнуть магический, дорогой и некрасивый красный куб в научную, дешевую и красивую синюю пирамиду. Или какие-то слова поменять местами, солнце.

Коллеги по цеху не ошибались: Франка разоряла верхние слои зрелищной почвы, делая ее плодородной и плодотворной. Но она устала уставать от того, как Режиссер, — карман иль что-то еще важнее, солнце, — обращается с деньгами в контексте культуры и искусства. Ведь творчество вопреки трудовому контракту, здравому смыслу, мнению толпы и рекламной кампании занимало едва ли 20% от важной, но почему-то третируемой работы Франки; 79% приходились на бюрократический фарс и координацию людей с околонулевой мотивацией и отрицательной моралью; 1% занимало подобие добродетелей, которыми торговали на «Державном яблоке» и которые вообще никак не красили Франку.

Что и говорить: развлекательные программы под звездной туфелькой Режиссера превращались, — ну, так думала Франка, — в краткосрочные статистические таблицы, оперативные финансовые планы, неутешительные цифры, бесконечные шатания по бесцельно-реверсивно-робким заседаниям. А постановки Ётун были тяжеловесны и громки: они шли от боя, битвы, баталии, грома, громкости, груза, веса, стоимости и предельно допустимой натуралистичности. Никакой фанерной бутафории, кирас из папье-маше или дюралюминиевых гросс-мессеров. Растишь в себе роль солдата? Научись работать по-библейски. Но стоило Режиссеру пережать денежный вентиль и сместить акценты, как из уст Ётун прозвучала знакомая гостям фраза: «Если я одержу еще одну такую победу, то окончательно погибну». Только в басово-матерном исполнении.

И Франку однозначно «попросили» примерить на себя роль корпоративного солдата Арендодателя, приравненного Режиссером и гостями к кому-то вроде титана непостижимого финансового порядка, загадочных взглядов, погасших материнских инстинктов и сумасбродной системы оценивания, накопления и распределения материальных и нематериальных ресурсов. Эта «просьба» — переход от чудовищного к героическому. Или наоборот. Ведь в двадцать четвертую весну Поезду был нужен одиозный машинист, соответствующий конферансу Вальборга в характере, манере, ритме и тембре.

Начало интермедии 4

— Мне, — резанула вокалом Эо. И, тряхнув головой, показала зрительному залу язык.

Пореза, что гипнотизировала публику весь этот бесплотный монолог, скривила добрую мордашку в какого-то злорадного монстра. И милостью своей задушила ближайшего к сцене гостя, на котором уже начала паразитировать и прорастать в нервную систему — место удручающе вспыхнуло, освободилось. Тактическое преимущество из-за возникшей суматохи и прибывшего подразделения медиков-пожарных — солдат Режиссера в огнетермостойких комбинезонах с нашивками «МК.3» — позволило Туше вытащить из горнила останки «Ротко». Ведь эта гитара была у Фосфор на особом счету, да и Режиссер в ней души не чаяла.

Специя, отвлекаясь и никак не участвуя в происходящем, растянулась на лестнице партера мятным холмиком-домовенком — кто-то из учеников Вика споткнулся и полетел вниз через резные балясины.

И на «Виселицу» щадящим ходом прибыл Поезд с разноназначенными вагонами — фигурными подарочно-оружейными контейнерами, десантными бортами, — взявший площадь в огненное кольцо. Пар повалил афродизиаком из всех технических отверстий. Он возбуждал определенные чувства и напоминал гостям о том, что Вальборг — также фестиваль всепоглощающей любви. Те маски, что не прочли брошюры праздничной программы и обожгли руки о щиты раскаленных тяговых приводов, удостоились от машиниста-дирижера щедрого и характерного подношения:

— Вот вам двадцать четыре бесплатных двуместных апартамента на мансардном этаже «Пополуночи», — ударив по панели управления, крикнула Франка.

Желто-красные ключи полетели из аварийных окон подарочного вагона, перевязанного медово-гранатовыми атласными лентами — нечто привычное и страшное, живущее в уголках глаз и у краев кроватей, стянуло с кого-то медово-гранатовое покрывало сна. И кто-то отправился в Юго-восточные палаты вслед за ближайшим к сцене гостем.

Конец интермедии 4

На «просьбу» Франка дала лаконичное «добро», которое приняло форму медвежьего кулака, вмявшего лицо Ни — театрального палача Режиссера с нашивкой «МК.5» поверх нашивки «МК.2». И отдел делопроизводства Арендодателя сразу выслал Ётун сизого герольда с желто-красным конвертом, манящим привлекательным контрактом-аранжировкой: 40% материального обеспечения Вальборга; 40% канцелярского закадрового сюрреализма; 10% любви, веры и доверия гостей; 10% на усмотрение Арендодателя с многострочным уточнением того, что ничего аморального, противозаконного и противоречащего принципам бретера — дуэлянта — не потребуется.

В качестве платы, частью сценария до весны тридцатой, Франке в безвозмездное срочное пользование отходил отель «Пополуночи». Ётун ну никак нельзя было проигнорировать настолько сомнительно-щедрое предложение, поэтому приемка должности назначалась прямо с похорон Вика в Юго-восточной ставке — первом коммерческом проекте Арендодателя и месте планирования ее бескомпромиссных экспансий. О, тот Монсальват — замок Святого Грааля из романов Рейнеке — дерзко выбивался из всех офисных громад, сверкающих в Городе деформированными под тяжестью облаков шлемами с пиками-громоотводами. Когда-то Ставка была лишь одноэтажным депо с чахлыми корневищами подземных коммуникаций: крытым таким полем рельс и остовов поездов под прохудившейся бетонной крышей, в настоящем роскошно отреставрированным Арендодателем. Она, солнце, строила так глубоко—высоко—долго, что добралась до могил третейских инструменталистов. И заставила руины функционировать так, как они никогда и ни за что не функционировали: все пробития и обвалы стали укрепленными, где-то застекленными источниками дневного света; гнезда и норы приравнялись к гордости и красе жизни, а не к проблемам дезинсекторов и огнеметчиков из коммунальных отрядов. Ведь в Ставке на естественном держалось все искусственное. Такое, знаете ли, своеобразное сочетание в славном духе каменных героев, богов и чудовищ на стелах и в курганах затерянных поселений, обласканных флорой, фауной и непогодой: в щитах и копьях там вились вороны, у поножей ютились лисицы; дикие цветы непревзойденных красок и ароматов росли на анатомических кирасах всюду и везде. И слезы античных восхищений лить было уместно.

Конец ознакомительного фрагмента.