Ее любили все

Валерия Вербинина, 2010

Виктория Палей – автор остросюжетных романов. Но она не предполагала, что ее жизнь тоже однажды станет похожа на детектив… Вечер памяти погибшей год назад подруги Евгении превратился в череду необъяснимых убийств. Загородный дом, где собрались те, кому была дорога Женя, отрезало от мира – у всех пропали мобильные телефоны, а за окнами бушевала метель… Виктории пришлось на время забыть про книги и искать убийцу, который где-то совсем рядом, но мотивы его поступков совершенно необъяснимы. Оказывается, почти все находящиеся в доме мужчины когда-то были связаны с Евгенией весьма недвусмысленным образом, включая возлюбленного Виктории Кирилла. Но сейчас не время для ревности и выяснения отношений, ведь гостей остается все меньше…

Глава 6

Тринадцать плюс один

— Это просто чудовищно! Я не сяду за этот стол!

— Илона Альбертовна!

— Мама, в чем дело?

Не отвечая, первая жена писателя трагическим взором окинула стол.

— Одиннадцать, двенадцать, тринадцать. Верно, я не ошиблась! Нас за столом тринадцать человек!

Критик Подгорный сразу же оживился.

— О! Мы попали в детективный роман! И сегодня вечером, — добавил он, задорно глядя на Викторию, — кто-нибудь из гостей обязательно умрет!

— Было бы неплохо, — сквозь зубы бормотнул Кирилл.

Филипп озадаченно потер пальцем бровь и принялся считать. Зная характер Илоны Альбертовны, он не исключал, что она может устроить скандал на пустом месте. Стало быть, Адрианов и дорогая теща — два. Он с Лизой — четыре. Макс и девица, которая со встревоженным видом вцепилась в его руку, — шесть. Чета Кавериных — восемь. Профессор Свечников — девять, секретарь, который только что вошел в комнату, — десять. Виктория Палей и ее спутник — двенадцать… а где же тринадцатый? Верно, критик.

— Тринадцать, — зачем-то уныло подтвердил Филипп.

— Вот видите! — вскинулась Илона Альбертовна.

— Все это глупости, — вмешался ее бывший муж. — Но, чтобы Илона не беспокоилась… — Он немного подумал. — Мы можем пригласить еще кого-нибудь.

— Наталью? — нерешительно спросила Лиза. — А кто будет подавать на стол?

— Моего шофера, — вмешался Макс.

Он так и не понял, зачем Ира с безумным видом замотала головой и еще крепче вцепилась в его руку. Его стали раздражать эти телячьи нежности, он высвободился с недовольной гримасой.

— Его зовут Толя, — продолжал Макс, — он бывший научный сотрудник или что-то в этом роде. Короче, мешать нам не будет.

— Научный сотрудник? — поднял брови профессор. — Занятные нынче пошли шоферы!

— Интеллигенции всегда приходилось нелегко, — объявил Каверин и улыбнулся. Он принадлежал к людям, которых хлебом не корми, дай сказать какое-нибудь общее место. На всякий случай жизни у него про запас всегда имелись десятки прописных истин, которые в его устах почему-то начинали казаться редкостной чушью. Викторию, во всяком случае, они раздражали, но она не раз сталкивалась с тем, что окружающие из-за этих же избитых выражений считали Дмитрия Каверина необыкновенно умным человеком. Вот и сейчас Лиза посмотрела на Надиного мужа с явным уважением.

— Все, приглашаем, — распорядился Адрианов. — Наталья! Нам нужен еще один стул для нового гостя. Заодно и позовите его сюда.

И он галантно отодвинул стул, помогая усесться жене. Илона Альбертовна устроилась на сиденье, мучительно размышляя о том, как тяжело в наши непростые времена сидеть за одним столом с секретарем и шофером и до чего людей может довести тяга к демократии.

— Я надеюсь, он не стащит сервиз, — на всякий случай сказала она.

Лиза укоризненно поглядела на мать. Сервиз был из фарфора с глазурью, производства страны под названием ГДР, давно исчезнувшей с карты мира. Такие сервизы в советское время водились в любом мало-мальски приличном доме, и требовалась очень большая фантазия, чтобы представить себе, что кто-то пожелает стащить это.

— Макс, — прошептала Ира, косясь на дверь, откуда с минуты на минуту должен был появиться убийца Толик, — мне надо тебе кое-что сказать!

— После, детка, после, — отмахнулся Макс.

— Но Макс!

Он повернулся к ней:

— Ты что, мать твою, совсем вести себя не умеешь? Я же сказал тебе: после!

Вот придурок, брезгливо подумал Кирилл, слышавший весь этот разговор. Мало того что связался с идиоткой, так еще и не умеет с ней обращаться. Он отвернулся, и взгляд его упал на унылое лицо Лизы, на ее длинный нос и сутулые плечи. Кирилл попытался представить себя на месте Фили, которому приходится видеть это каждый день, и он так расстроился, что у него чуть не пропал аппетит.

— Кирилл, — шепнула Виктория.

— Что?

— У тебя на лице все написано. Не надо.

Кирилл сделал большие глаза:

— Что написано?

И он сдавленно охнул, потому что его спутница (знаменитая писательница, если кто забыл) без всяких околичностей ущипнула его за бок.

— Не надо так смотреть на Лизу. Она умная девушка и все понимает.

— Какая она девушка, у нее двое детей, — сказал Кирилл-неисправимый, Кирилл-грубиян.

— Ки-ри-илл!

— Что — Кирилл? Давай вон у профессора спросим, можно ли оставаться девушкой с двумя детьми. Почему-то я уверен, он скажет, что нельзя.

Виктория собиралась призвать своего спутника к порядку, но заметила, как Валентин Степанович, сидя во главе стола, осторожно массирует левую сторону груди. Она похолодела. «Неужели сердце?..»

— Валентин Степанович! — тихо проговорила она, перегнувшись к нему через стол. Писатель поднял глаза.

— Ничего, Виктория, не обращайте внимания… Стар я уже стал, сдаю.

— Может быть, тебе таблетку? — спросил профессор.

— Нет, не стоит.

— И зачем вообще было все затевать… — негромко, однако же так, чтобы ее услышали все, проговорила Илона Альбертовна.

Появился шофер Толя и уселся на свободное место напротив Кавериных. Наталья внесла последнее блюдо, окинула критическим оком стол — все ли на месте, не забыла ли чего-нибудь, — убедилась, что все в порядке, и исчезла.

Поняв, что шофер сидит не рядом с ними, Ира немного успокоилась и стала вертеть головой, рассматривая комнату.

— Какие картины странные, — сказала она Максу, показывая на стену, где висели несколько мрачноватых пейзажей с искаженными пропорциями.

Макс посмотрел и нахмурился:

— Это она рисовала.

— Кто?

— Евгения. Она же художницей была, ты что, забыла?

— И часы стоят, — добавила Ира, глядя на старые часы, стоявшие на камине.

Критик Подгорный, сидевший рядом, кашлянул. Он видел, что Макс вот-вот взорвется, но его это только забавляло.

— Часы остановили специально, они показывают время смерти Евгении, — любезно сообщил он. — Вообще, кто-то мне говорил, что это была ее любимая комната в доме. Она любила сидеть у окна и рисовать.

Ира совсем сникла. Она была не против того, чтобы хранить память об умерших, но останавливать часы — все-таки слишком. Ей чудилось в этом нечто нездоровое. В поисках поддержки она оглянулась на Кавериных, но те бодро накладывали салат на тарелки. Профессор Свечников разглядывал этикетку на одной из бутылок, старая дама с седыми кудрями о чем-то тихо беседовала с дочерью, секретарь словно растворился в воздухе и, хоть и находился среди гостей, абсолютно ничем не выдавал своего присутствия. Филипп явно скучал и поглядывал на часы, критик хмурился, а убийца-шофер, хоть и силился делать вид, что он тут просто так, то и дело поглядывал на присутствующих, которые, судя по всему, сильно его занимали. Ира заметила, что у шофера как-то подозрительно оттопыривается карман, и похолодела. «Пистолет! Он носит с собой пистолет!» Она обернулась к Максу, чтобы предупредить его, но он встретил ее таким злым взглядом, что слова замерли у нее на губах.

— Берите салат, — посоветовал ей Кирилл, который сидел слева от нее. — Иначе вам ничего не достанется.

Но Ире кусок не лез в горло. Будто сквозь туман, она увидела, как старый писатель поднялся с места. Он обвел взглядом присутствующих и улыбнулся.

— Прежде всего, — начал Адрианов, — я хотел бы поблагодарить вас всех за то, что вы приехали.

— Ну что вы, не стоит, право же, — подала голос Надя.

— Вы все мои друзья, вы все были друзьями Жени, — продолжал Валентин Степанович, и голос его дрогнул. Льющийся из хрустальной люстры электрический свет зажигал в бокалах золотые искры. — И вы все знаете, зачем мы тут собрались. Чтобы почтить память женщины, замечательной художницы, прекрасной жены… — Тут голос его дрогнул сильнее, и внезапно другим тоном Адрианов сказал: — Прости, Женя. Я никогда не умел говорить речи.

Виктория почувствовала, как у нее по спине пробежали мурашки. У нее было хорошо натренированное воображение, и она легко могла представить себе, что таилось за этой оговоркой. Интересно, сколько раз, оставаясь наедине с собой, старый писатель говорил с умершей, звал ее по имени, плакал? У нее сжалось сердце.

— Валентин, — капризно напомнила Илона Альбертовна, — тебе нельзя волноваться.

— В самом деле, — поддержал ее профессор.

— Папа, может, тебе лучше сесть? — жалобно спросила Лиза.

Она думала: «Надо было отговорить его от этой безумной затеи. Но он во что бы то ни стало хотел собрать нас здесь… именно на старой даче, каравелле, как она ее называла… куда она зачем-то ехала в день, когда произошла катастрофа».

— Нет, я постою, — ответил Валентин Степанович и ободряюще улыбнулся дочери.

Он слегка коснулся рукой груди и, сделав паузу, продолжал:

— Я бы хотел предложить тост за Евгению. Она навсегда останется такой, какой мы ее помним… в наших сердцах. Потому что, хотя ее больше нет с нами, пока мы ее помним… пока мы ее помним, значит, не все пропало. И в этот день… — Он махнул рукой, его губы дрожали. — Извините, — совсем тихо закончил он.

Виктория поняла, что он находится на пределе, и поспешила на помощь.

— За Евгению, — сказала она, поднимаясь с места. За ней следом поднялся Кирилл, потом Макс, потом Каверины, потом остальные. Молча выпили вино, дрожавшее в бокалах, и так же молча сели обратно за стол.

Опустившись на сиденье, Виктория бросила взгляд на стоявшие часы. «Видит ли она? Знает ли она, там, где она сейчас, что ее не забыли, что… или это все наши иллюзии, как и бесконечные истории о призраках, о возвращениях, о верности живых тем, кто давно ушел и никогда не сможет все это оценить…»

— Интересно, няня уже уложила детей спать? — вполголоса спросила Лиза у мужа. — Какая-то она бестолковая, по-моему.

— Рано еще, — ответил Филипп. — А про няню ты зря. Хорошая девушка.

— Я ей потом позвоню, — решила Лиза.

Поскорее бы этот вечер закончился, мелькнуло у нее в голове. Они узнают условия завещания отца и разъедутся. Вообще, по правде говоря, можно было бы отлично устроить вечер памяти в Москве, а не тащить всех в эту глушь, откуда до МКАД не меньше часа. Да еще пробки, скверные дороги, гололед, метель, которая никак не хочет стихать…

— Интересно, этот салат с чем? — задумчиво спросил критик, глядя на наполовину опустошенное блюдо, судя по всему, пользовавшееся популярностью у гостей.

— С ядом, — тут же подоспел добряк Кирилл.

— Полно вам, Кирилл, — укоризненно проговорила Надя. — Он с кальмарами.

— Ядовитыми, — предостерег бизнесмен. — Вы что, забыли, что один из нас должен умереть?

— Тьфу на вас, — возмутился Дмитрий Каверин. — Никто не умрет, нас за столом четырнадцать.

— Это будет прорыв в детективном жанре, — хмыкнул критик, накладывая себе большую тарелку ядовитых кальмаров. — Кстати, Вика, если бы ты писала о нас свой очередной дефективчик, кого бы ты убила первым?

— Она пишет детективы, а не дефективы, — угрожающе напомнил Кирилл и сжал вилку, как кинжал.

— В любом случае к литературе сей жанр не имеет ни малейшего отношения. — Критик Подгорный сел на своего любимого конька и, судя по всему, вовсе не собирался с него слезать.

— Докажи, — отрезала Виктория. — А я тебе в ответ докажу, что «Гамлет» — вполне себе детектив, причем мистический. И что истории с убийствами и расследованиями этих убийств сочиняли задолго до Эдгара Аллана По, который считается основоположником жанра. Кстати, про него ты тоже скажешь, что это не литература?

— По много чего писал, — вывернулся Подгорный. — Не только детективы.

— И Конан Дойль много чего писал, — кивнула Виктория. — И Честертон, и незабвенная миссис Кристи. Но лучшие их произведения созданы именно в жанре детектива. Хотя сам Конан Дойль считал, что лучшая его книга — роман «Белый отряд». Ну и кто его помнит?

— Дорогуша, — сладким голосом произнес критик (он отлично помнил, что Виктория терпеть не могла, когда к ней так обращались). — Дорогуша, я говорю не о Конан Дойле и не о миссис Кристи, и даже не об авторе «Гамлета». Современная российская литература — вот что меня волнует. А ее уровень благодаря таким авторам, как ты и тысячи других болванов, которые клепают посредственные романчики, удручающе низок. Вот пепел Клааса, который стучит в мое сердце. — Он мило улыбнулся Ире, которая слушала его, широко распахнув глаза, и, судя по всему, не понимала ни слова из того, что он говорил. — Черт возьми, я могу гордиться, что в XIX веке в моей стране были Лев Толстой и Чехов, что в следующем веке, несмотря на все исторические изломы, мать их за ноги, Булгаков и Алексей Толстой, который таки крупный писатель, что бы о нем ни говорили. А сейчас — кем ты прикажешь гордиться сейчас? У нас тысячи, десятки тысяч графоманов, считающих себя писателями, хотя многие из них, замечу в скобках, попросту безграмотны. И эти бездари — давайте уж называть вещи своими именами, — эти симулякры, суррогаты, квазиписатели заполонили все прилавки, их читают, а нормальные авторы никуда не могут пробиться.

Услышав диковинное слово «симулякр», звучавшее как ругательство, Кирилл вытаращил глаза и поперхнулся. Виктория легонько постучала его по спине.

— Наверное, это заговор? — предположил рыжий Дмитрий, насмешливо блестя глазами.

— О да, — поддержала его Виктория. — И самая популярная авторша страны Жозефина Покрышкина стоит с базукой у входа в каждый книжный и силой заставляет несчастных читателей покупать ее книги.

— Когда ничего, кроме нее, не печатают… — вновь начал Подгорный.

— А я тебе говорю, — оборвала его Виктория, — что в любом мало-мальски приличном книжном книги на все вкусы. И детективы, и сочинения о ловле бабочек, и реалистический роман — не люблю я слово «мейнстрим», оно дурацкое. Современные писатели не настолько глупы, чтобы писать в стол, тратя колоссальный труд на тексты, которые никто не увидит… они ищут и находят небольшие издательства, готовые рисковать, и издаются, и получают премии, между прочим. Что касается детектива, фантастики, любовного романа, которые так тебе не нравятся, — когда вы наконец поймете, что нельзя охаивать весь жанр целиком, что нет ни хороших, ни плохих жанров, есть только книги, зачастую совершенно разные, и авторы, тоже разные. А тебе хочется, чтобы все покупали только книги о ловле бабочек, но этого не будет, не будет никогда!

— О господи, — простонала Лиза. — Вы что, опять ссоритесь?

— Это вечный спор интеллигентов между собою, — с широкой улыбкой пояснил Макс, который слышал всю перепалку. — Ведется он таким образом: «Дурак!» — «Сам дурак!»

— Виктория пытается заставить меня уважать современную российскую литературу, — хмыкнул Подгорный. — Поскольку она лицо, так сказать, кровно в этом заинтересованное. — Он холодно улыбнулся. — Не обижайся, дорогуша, но моя миссия как критика — не дать восторжествовать таким, как ты. Кто-то должен сказать вам в лицо, что вы бездари и что ваши так называемые книги не стоят и ломаного гроша. И ваша болезненная реакция на мои статьи, между прочим, доказывает, что я прав. И вы знаете в глубине души, что я прав, но ничего не можете с этим поделать.

— Сейчас они снова подерутся, — шепнул Филипп жене, косясь на побагровевшего Кирилла.

— Я прошу вас! — сердито сказала Лиза. — Прекратите! Хотя бы в память о Евгении!

— Да, в самом деле, а то как-то нехорошо, — пробормотала Надя.

— Вот именно, — поддержал ее муж и налил себе еще вина.

Однако Лев Подгорный не из тех людей, которые не постараются оставить последнее слово за собой.

— Я так думаю, в очередном романе ты опишешь меня в виде какого-нибудь расчлененного трупа, — бросил он Виктории. — Или выведешь в образе маньяка-садиста, к примеру. Или…

Он не успел закончить фразу. От конца стола, за которым сидел хозяин дома, донесся сдавленный хрип и через мгновение — стук опрокинутого стула и упавшего на пол тела.

Лиза вскрикнула, Надя дернула рукой и опрокинула на скатерть бокал с вином. У Виктории потемнело в глазах. «Неужели…»

— Антон! — пронзительно закричала Илона Альбертовна, приподнявшись на месте. — Скорее! Валентину дурно!

Профессор Свечников склонился над писателем, распростертым на ковре, пощупал пульс. Вокруг столпились вскочившие со своих мест гости, и лица у всех были бледные и настороженные.

— Ему нужен воздух, — объявил Свечников. — Возможно, это просто обморок… Так или иначе, лучше перенести его в спальню. Олег Петрович! Филипп! Помогите мне, пожалуйста…

Лиза заплакала. Секретарь взглядом отыскал шофера Доронина и едва заметно кивнул ему на дверь. И частный сыщик Толя Владимиров подошел к двери и придерживал ее, пока мужчины выносили писателя. За ними, тяжело шаркая ногами, шагал профессор Свечников.