В поезде
Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.
Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.
— Не из нашего вагона вроде… контузило? — откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.
— Да, кажется… — неуверенно ответил кто-то.
Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:
— Листовки скинули… а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница…
— Бегут, давка везде, магазины закрыли…
— Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.
— Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.
— Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! — Голос задыхался от бешенства.
«Это бред… Кажется, я заболела», — подумала Вика и снова провалилась в дремоту.
Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.
Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.
Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.
— Очнулись? — мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. — Вам лучше?
— Не знаю, — с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, — тошнит.
— Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…
Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету — попалась лимонная — развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.
Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.
Та поняла:
— Как тебя зовут?
— Серёжа.
Вика протянула две конфеты:
— Держи, Серёжа!
Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.
— Спасибо!
Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.
— Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, — похвалился Серёжа. — Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.
Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить…
***
Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.
— Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, — вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, — если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?
Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.
Мама, конечно, обрадовалась:
— Виктория, наконец-то ты мне поможешь посадить картошку! (Она не мыслила жизни без дачи, своих помидорчиков и картошечки).
— Помогу-помогу… Мам, что тебе привезти из Москвы?
— Доча, дефицита в Самаре давно нет, слава богу! Ничего не надо, сама приезжай.
Незадолго до отъезда в Москве резко похолодало, и Вика с ворчанием достала из шкафа убранные на хранение ботинки и утеплённую курточку защитного цвета со множеством погончиков и кармашков.
Билет был куплен на седьмое мая. Поезд отправлялся утром с Казанского вокзала; четырнадцать часов пути — и Вика в Самаре. Продукты с собой можно не брать, только фруктов немного и печенья. Позавтракает в вагоне-ресторане — шиканёт.
…Утром Виктория едва не проспала, и всё из-за дурной привычки выключать будильник и ещё чуть-чуть полежать. Через сорок минут она в темпе одевалась, путаясь в штанинах и причёсываясь на ходу.
Времени на нормальный завтрак не оставалось. Вика торопливо допивала чашку кофе, когда позвонили из службы такси: машина стоит у подъезда.
— Выхожу, выхожу!
Она подхватила вещи, закрыла дверь на все замки и вызвала лифт.
***
Вика затащила в вагон тяжёлый чемодан на колёсиках и пошла по узкому коридору, разыскивая свой номер. К её удивлению, в купе других пассажиров не было.
«Это ненадолго, — подумалось с сожалением, — рано или поздно обязательно кто-нибудь подсядет».
Вика решила переодеться, пока никто не мешал. Достала из чемодана белую толстовку с британским флагом на груди и синие джинсы.
Заглянула проводница:
— Постель брать будете?
— Нет, спать я уже дома буду, — улыбнулась Вика.
При этих словах она почувствовала какую-то смутную тревогу, дурное предчувствие — так иногда бывало, но не стала зацикливаться и давать волю фантазии.
Поймав своё отражение в зеркале, Вика вспомнила, что в суматохе не успела накраситься. Достала из рюкзака косметичку, нанесла тушь на ресницы, мазнула губы розовой помадой, стянула резинкой в хвост светлые волосы до плеч. Черты лица у Виктории правильные, глаза голубые, чуть насмешливые. Фигура хорошая безо всяких диет. Красавица? А почему бы и нет?
Многие из её окружения не понимали, почему такая умная и эффектная девушка до сих пор не замужем: ну где глаза у этих мужчин?! А Вика улыбалась и цитировала Хайяма:
Я думаю, что лучше одиноким быть,
Чем жар души «кому-нибудь» дарить.
Бесценный дар отдав кому попало,
Родного встретив, не сумеешь полюбить.
Поезд тронулся, набрал ход, оставив позади шумный Казанский вокзал. Вике давно хотелось есть: чашка кофе только разожгла аппетит. Проверила кошелёк с деньгами и картой — он был на месте, положила в кармашек телефон и взялась за дверную ручку. Потом внезапно (к счастью, как оказалось) подумала, что ходить через вагоны в одной толстовке будет холодно, и сунула в рюкзак куртку.
А что же было потом?..
Вика шла через холодные тамбуры, через грохот и лязг буферной зоны, разыскивая ресторан. Чужие вагоны с заспанными пассажирами, очереди в туалет, двери, двери, двери…
Навстречу попалась хмурая проводница с подносом пустых стаканов.
— Простите, — остановила её Вика, — а где рес…
Вопрос прервал свист и шипение, поезд стал резко тормозить. Проводница вскрикнула, поднос полетел в сторону, раздался звон разбитой посуды, женский визг и крики из открытой двери купе.
Вику с силой отбросило на дверь тамбура. Боль оглушила, было трудно дышать, и показалось, что воздух стал плотным, светящимся, фосфоресцирующим. Теряя сознание, Вика услышала грохот и бухающие взрывы. И чужой, едва слышимый разговор.
— Гражданских бомбят, сволочи!
— Женщину контузило, товарищ капитан. Что делать?
— Надо занести её в вагон. Медики в поезде есть?
***
— Позвать врача? — сочувственно спросила Серёжина мать.
Вика отказалась, заверив, что чувствует себя лучше. У неё сотрясение мозга, судя по симптомам, надо в больницу и постельный режим, но это уже потом, дома…
Что же всё-таки случилось?
— Поезд стали бомбить, — буднично мама Серёжи, — бомба рядом разорвалась, окна вылетели. Скомандовали выходить из вагонов, мы выскочили… Вас контузило, без сознания долго лежали. Слава богу, все живы.
— Никакого бога нет, это просто так говорят, — встрял Серёжа.
Вика ужаснулась:
— О чём вы? Как это — «стали бомбить», кто?!
На неё посмотрели с жалостью.
— Немцы, кто же ещё.
Пассажиры стали с интересом прислушиваться к разговору.
— Какие немцы? Почему?
— У вас потеря памяти, — грустно объяснила мама Серёжи. — Война началась, вы помните?
— Нет, конечно, нет! — У Вики задрожали руки. — Когда это случилось?
— Двадцать второго июня.
— А-а-а… Я поняла, — улыбнулась она. Как же сразу не догадалась? День Победы же скоро! — Ролевики? Но как всё реалистично: и вагон тех лет, и обстановка, и одежда… Супер!
— Я всё же позову врача, — поднялась соседка.
— Не надо врача, я сама врач.
По вагону прошёл гомон и оживление, какая-то невысокая женщина направилась к выходу с алюминиевым чайником в руках. Поезд стал замедлять ход, зашипел и остановился. Вика прильнула к окну.
Это была маленькая станция со старинным кирпичным зданием вокзала, с небольшими окнами в резных наличниках на фасаде. И толпы людей… вся платформа забита людьми: женщинами, детьми, стариками… Кто сидел прямо на земле, кто на чемоданах. В такой-то холод!
— Открывать не буду, если никто не выходит, — раздался зычный голос, — открой — так штурмом будут брать.
Снаружи послышались отчаянные крики, чьи-то невидимые руки заколотили по дверям вагона, будто в подтверждение слов проводника. В окно было видно, как люди, похватав узлы и корзины, толпой бежали к поезду.
Вике стало страшно.
— Что происходит?
Небритый старик в ватнике, притулившийся на боковой полке, отложил газету:
— Знамо что… Все уехать хотят подальше от войны, немец-то под Москвой. Вот ты куда, девушка, едешь?
— В Самару, — ответила потрясённая Вика.
— Это раньше говорили: Самара, а с тридцать пятого года — Куйбышев, — поучительно поправил старик.
Она потянулась за газетой:
— Можно?
— Да бери, не жалко…
Это была «Правда» с фотографией лётчиков в шлемах на первой странице.
— «Гитлеровская свора продолжает лезть на Москву. Остановить врага! Отразить натиск фашистских разбойников!» — тихо прочла Вика. — Какая старая газета… Откуда она у вас?
— Сегодняшняя, на станции купил. Куда новее-то? — обиделся старик.
Вика посмотрела на дату в левом верхнем углу: суббота, 25 октября, 1941 год.
— Это сорок первого года газета.
— А какого же тебе надо?
— Этого года надо. Вы намекаете, что сегодня октябрь сорок первого года?
— С утра так и было, — усмехнулся дед и вытер рукой нос в красных прожилках. — Здорово же тебя контузило, девушка!
— Вы меня все разыгрываете, — покачала головой Вика. — Серёжа, тебе сколько лет?
— Семь!
— Значит, ты родился…
— В тридцать четвёртом году.
— Нет, ты родился в две тысячи десятом, — поправила она.
Серёжка рассмеялся:
— Вы что, тётя, таких цифр не бывает!
— Всё правильно, Серёжка в тридцать четвёртом родился, — подтвердила его мать.
Вика откинула одеяло. Здесь творится что-то странное, надо найти свой вагон! Она начала протискиваться к выходу, наконец добралась до тамбура, полного табачного дыма: там курили двое мужчин.
Дверь в буферную зону оказалась запертой.
— Ты куда, там закрыто! — сердито посмотрел один из курящих, видимо, проводник.
— Мне надо выйти! — с отчаянием сказала Вика, дёргая дверную ручку.
— Надо так надо, сейчас открою, — неожиданно легко согласился проводник.
Достал из кармана ключ и отпер другую дверь, что вела наружу.
— Пять минут стоять будем, потом крикнешь — отопру. Меня Николаем зовут.
Вика спустилась с подножки и побежала вдоль состава, наталкиваясь на людей, навьюченных мешками и узлами. Второй, третий, четвёртый вагон… Вот и нужный — пятый.
Она остановилась, тяжело дыша. «Её» вагон ничем не отличался от вереницы своих тёмно-зелёных собратьев образца тысяча девятьсот сорокового года. Кирпичного цвета покатая крыша блестела от влаги, на ней торчали вентиляционные «грибки». Из окошек с деревянными рамами заинтересованно смотрели пассажиры. Это дурной сон, это не может быть правдой!
Поезд лязгнул, дёрнулся и подался назад. Это отрезвило Вику: остаться раздетой на вокзале было бы ужасно. Она побежала назад изо всех сил, замолотила кулачками по двери вагона. И испугалась, что ей не откроют, как тем отчаявшимся людям.
— Николай! Николай!
Но дверь с лязгом распахнулась, проводник подал Вике руку, помог подняться в вагон и сразу запер за ней.
— Набегалась? — спросил он. — Кипяток искала? А чего без кружки?
— Мне нужно в Москву…
— Все из Москвы, а ты в Москву? Подожди, война кончится — вернёшься.
— Вы не понимаете, мне надо назад!
— Где уж не понять… Эх, молодо-зелено! — вздохнул проводник.
Поезд зашипел и тронулся, набирая ход.
***
Из приоткрытой двери уборной шёл едкий запах мочи. Вика вошла и заперлась, привалилась спиной к стене, закрыв глаза. Голова кружилась, снова подступила тошнота. Запах нечистот усилил позывы, и Вику вырвало в металлическую грязную раковину.
Она долго умывалась ледяной водой, пока не заломило лицо и руки. Вздрагивая от озноба, сняла толстовку с британским флагом и надела её наизнанку: так не будет видно картинки, лишние расспросы сейчас ни к чему; расстегнула плоский фитнес-браслет и сунула в карман джинсов. Золотой крестик на витой цепочке — подарок матери — спрятала под майку.
В купе её ждали.
— Я уже начала волноваться, думала, что вы отстали, — с облегчением сказала мама Серёжи, и Вика опять подумала, что у соседки удивительно мягкий и добрый голос. И лицо красивое, с большими выразительными глазами, как у Татьяны Самойловой из фильма «Летят журавли».
— Мы так и не познакомились. Как вас зовут? — спросила Вика.
— Валентина.
— А я Вика. Виктория.
— Какое хорошее имя у вас… Виктория — значит победа. Победа нам сейчас нужна.
Вика чуть улыбнулась: детстве из-за имени её дразнили клубникой.
Из рюкзака она вытащила утеплённую курточку с погончиками и кармашками на кнопках, натянула её поверх толстовки. Сразу стало теплее. Как хорошо, что начало мая выдалось холодным, как хорошо, что пришлось достать из шкафа колготки, ботинки и куртку! Краем глаза Вика заметила, как другие пассажиры пристально и детально рассматривают её одежду, лишь Серёжа искренне восхитился:
— Ух ты! Это военная куртка?
— Да, мне на военной подготовке выдали, — солгала Вика.
Она прихватила рюкзак и снова прошла в уборную, достала телефон. Его оставалось только выключить и спрятать в потайном кармане рюкзака вместе с паспортом, деньгами и банковской картой. Сейчас все эти вещи совершенно бесполезны и даже опасны: Вику легко могли принять за шпионку.
Ещё в рюкзаке обнаружилась коробочка амоксициллина, завалявшаяся с прошлого года. Совершенно по-новому Вика смотрела на маленькие капсулы — это же настоящее сокровище! Коробочка тоже отправилась в потайной карман. Дальнейшая ревизия рюкзака подарила зарядник от телефона, губную помаду, ключи от московской ипотечной квартиры, упаковку жевательной резинки, шариковую ручку и бумажные носовые платки. Только теперь Вика пожалела, что не взяла в дорогу продукты. Два яблока, банан, помятая пачка печенья «Любятово» и небольшая упаковка карамели — вот и все запасы. Без еды, без денег, без вещей. Совсем одна…
Поезд стоял, пропуская встречные эшелоны. Хотелось есть, но она Вика могла позволить себе истратить крохи еды из рюкзака. Соседки — женщина с девочкой — пересели поближе к столику, достали из корзины чёрный хлеб с салом и варёную картошку. Ели её, макая в соль и запивая молоком из бутылки. Вика отвернулась.
Валентина покопалась в сумке, зашуршала бумагой.
— Сынок, ты голодный? Возьми…
Серёжа взял бутерброд и стал жевать, катая грузовичок по стенке купе.
— Виктория, угощайтесь.
Вика увидела, что Валентина протягивает бутерброд с колбасой в бумажной салфетке, и пролепетала, краснея:
— Что вы, не надо! Я не голодна.
— Берите, пожалуйста, это не последнее.
Вика не стала ломаться, поблагодарила и начала есть. Ах, каким вкусным был этот бутерброд из куска белого хлеба и кружочка чайной колбасы!
Они разговорились. Валентина тоже ехала в Самару, и у Вики отлегло от сердца: всё-таки в городе она будет не одна.
— Вы к родственникам едете? — спросила Виктория.
— Нет, мы эвакуируемся с заводом. А вы? Тоже от организации?
— Нет, я сама по себе, так получилось, — призналась Вика и после недолгого молчания неожиданно добавила: — Чемодан у меня пропал…
Додумывая на ходу легенду, она рассказала, что во время бомбёжки потерялся чемодан с вещами, деньгами и документами.
— Как? Где потерялся? — ужаснулась Валентина.
— В другом вагоне. Я искала, его нигде нет.
Чемодан благополучно приехал в Самару, надо полагать. Мама, конечно, в панике: Вики нет, телефон молчит… Боже мой, бедная мама наверняка места себе не находит. Будет искать Вику среди отставших от поезда, потом в больницах и моргах. Потом заявление в полицию напишет, там дело заведут. И тогда какой-нибудь седовласый следователь выяснит, что пассажир в поезде сорвал стоп-кран, а после этого бесследно пропала другая пассажирка, Фомина Виктория Александровна, двадцати восьми лет…
Соседка Валентины прислушивалась к чужому разговору, испуганно моргая, потом не выдержала:
— Проводнику сказать надо про чемодан. Как же вы без документов?
— Ищи-свищи энтот чемодан, — хмыкнул дед с газетой. — Кто увёл, того уже нет!
— Всё равно надо сказать, пусть поищут.
— Сказать-то можно, а толку?
Он и мысли не допускал, что чемодан сам по себе потерялся.
Покопался в кармане и достал две мятые купюры по пять рублей.
— Эх, держи, девушка, вроде как милостынька тебе.
Вика вспыхнула, но не в её положении было отказываться.
— Спасибо.
Она никогда не видела таких старых денег и стала рассматривать серо-голубые банкноты с цифрой пять в гильоширной розетке, парашютиста на фоне самолёта.
— Первый раз деньги увидела? — мелко рассмеялся дед.
Вика опомнилась и спрятала «милостыньку» в карман куртки.
