Вероника. Том 1

А. Т. Берстень, 2020

Веронике двенадцать лет. Она любит гулять с друзьями, снимать смешные ролики в Тик Ток и играть по сети на приставке. Неожиданно она оказывается в прошлом. В первые же мгновения ее закручивает череда странных событий: новые друзья становятся невидимыми по вине Вероники. Веронику ищет девочка, как две капли воды похожая на нее. И ждет помощи в борьбе с могущественной волшебницей. Чем больше девочки узнают о волшебном мире и их роли в большой борьбе со Злом, тем больше поразительных открытий делают они о самих себе. А загадочное Зло так искусно маскируется под маской добра, что каждый шаг приводит к новым приключениям и неожиданным поворотам. Мир прошлого, на первый взгляд, полный привычных людей, постепенно раскрывает новые тайны: обычные жители имеют не только свой характер, но и свою особую сущность. Проявившись, она нередко бывает пугающей, а иногда – чудовищно опасной.

Глава 8

— Тебе придется прогулять весь день, если думаешь услышать всю историю целиком, — Вера все ещё, словно бы по привычке, старалась говорить насмешливо, но теперь я уже понимала, что она так защищается, и без своей насмешливости чувствует себя, наверно, ужасно уязвимой, и всё-таки сейчас ее насмешливость была скорее дружеской.

Я хмыкнула, как бы показывая, что меня это не слишком пугает, и тогда она, кивнув, наконец, вошла в беседку. Чугунные сиденья вдоль стен беседки были завалены снегом, за исключением того краешка, что я расчистила для себя, и, прежде чем сесть, Вера наклонилась к одной из них. Сначала мне подумалось, что она тоже хочет расчистить сиденье, но поза ее показалась мне немного странной. Во-первых, она наклонилось совсем чуть-чуть, что было явно недостаточно для низеньких сидений беседки, во-вторых, она очень необычно выставила руки перед собой. Кисти ее рук как бы свисали, словно бы Вера хотела, чтобы с них стекала вода. Озадаченная, я подошла ближе, но то, что я увидела повергло меня в такой шок, что все чудеса, что происходили со мной в последние дни показались по сравнению с этим почти обыденностью.

Я увидела, как с пальцев Веры стекал свет! Самый настоящий солнечный свет, что льется по утрам в окно, а на закате застилает двор перед нашим домом! Свет струился с ее пальцев, лучами падал на заваленное снегом сиденье, заставляя снег в считанные секунды таять!

Я остолбенела. Для меня это было уже чересчур. Яростно замотав головой, будто бы отказываясь принимать увиденное, я резко спросила:

— Что это сейчас было вообще?!

Но Вера совершенно спокойно, будто ничего особенного не произошло, ответила:

— Успокойся. Я ещё и не так умею.

Меня покачнуло. Пришлось даже ухватиться за край чугунной ограды. Несмотря на мороз, я внезапно вспотела, и теперь мне хотелось снять платок, распахнуть шубу, мне не хватало воздуха.

Слегла спустив шерстяной платок со лба на затылок, я устало села на свое место. Дождавшись, когда и Вера усядется, стряхнув капли со своей, чудом очищенной скамьи, я спросила:

— Так ты волшебница?!

Вера неуверенно покачала головой:

— Нет… То есть, по правде говоря, я сама пока не знаю, не могу толком разобраться. — Она горько вздохнула: — Если быть совсем честной с собой, я сейчас вообще никто, невидимый призрак, который видишь только ты и ещё моя мама.

Я изумилась:

— Твоя мама? Она тоже волшебница?!

Вера коснулась моих рук, словно останавливая меня.

— Погоди, не спеши делать выводы, дай рассказать.

С трудом сдерживая переполнявшие меня эмоции, я сложила руки на коленях, как бы показывая, что готова слушать.

— Все началось в мой десятый день рождения. Я ложилась спать, довольная после праздника, уставшая, но счастливая, знаешь, как это бывает, вспоминала подарки, которые получила, начала дремать, и тут вдруг просыпаюсь от того, что мне очень холодно, хотя на дворе лето. Ещё толком не проснувшись, я обняла себя руками, принялась тереть плечи, и тут вдруг почувствовала, как из пальцев будто бы полилось тепло, словно горячее дыхание или будто солнышко пригрело. Очень приятное чувство, но я, ясное дело, перепугалась и выскочила из кровати.

Посмотрела на свои руки, а на кончиках пальцев ещё мерцает свет! Я переворошила весь свой письменный стол, набросала на пол бумаги поднесла к ней ладони, а в голове одно слово:"тепло", и тут бумага начала желтеть и загораться! В ужасе я затоптала огонь, спрятала все следы и снова забралась под одеяло. Меня уже трясло не на шутку, но больше я не решалась и думать о тепле, сидела и стучала зубами, так и не сумев заснуть до самого утра.

Когда я вышла к родителям завтракать, я твердо решила ничего им не говорить, хоть мама и бросала на меня подозрительные взгляды. Я подумала, что надо удостовериться, что то был не ночной кошмар и я не свихнулась. А может, я просто надеялась, что если буду делать вид, что ничего не произошло, то случившееся забудется, словно ничего и не было.

Не тут-то было. Уже за завтраком со мной случилось нечто жуткое. Папа, как всегда, принялся рассуждать об акциях, биржах и других всяких скучных вещах, а у меня голова раскалывалась. Не в силах даже больше его слушать, я закрыла глаза и как бы посмотрела на него сквозь веки, как вдруг поняла, что даже сквозь веки я продолжаю его видеть! И тут он внезапно умолк!

Это было так странно и необычно для него, что даже мама вскинула голову.

"Дорогой, что случилось?", — спросила она папу, но тот только пожал плечами, растерянно глядя на скатерть перед собой.

"Понятия не имею, вдруг совершенно забыл, о чем говорил", — ответил он. Мама же накрыла его руку своей, начала ободрять, мол, ты переутомился, ничего страшного, но мы все за столом знали, что папа никогда ничего не забывает, и его просто невозможно сбить с мысли.

Мне показалось, что и мама что-то заподозрила.

"Вера, детка, — она повернулась ко мне. — С тобой все в порядке? Ты выглядишь ужасно усталой…"

Мне невыносимо было выдерживать этот допрос, больше всего захотелось, чтобы она отстала, и, сама не понимая, что делаю, я снова закрыла глаза и посмотрела на маму сквозь веки. И снова я увидела ее так отчётливо, будто смотрю, сквозь слегка затененное стекло.

И тут она тоже замолкла на полуслове! Потом открыла и закрыла рот, будто хотела что-то сказать, но передумала. И просто встала из-за стола и вышла из комнаты.

Я же осталась сидеть, не понимая, торжествовать мне или плакать. Я одержала маленькую победу, но какой ценой? Я чувствовала, что за это мне ещё придется заплатить, и оказалась права!

Впрочем, какое-то время я, не стесняясь, пользовалась обретенными способностями. Ты, наверное, уже сама поняла, что в школе мне приходится непросто. Я не такая, как другие девчонки, и все это волшебство здесь ни при чём. Я не веду альбомы, не выписываю любовные стихи, не пишу мальчишкам тайные послания, не люблю хихикать, стоя кружком. Эх, тебе этого не понять. В общем, однокашницы частенько, бывает, говорят мне обидные вещи, их бесит, что я не одна из них. Нередко им приходит в голову сыграть со мной какую-нибудь злую шутку, чтобы выставить меня в дураках. В общем, мне не раз приходилось заставлять их умолкнуть.

Какое-то время я удовлетворялась этим, пока однажды мне не пришла в голову мысль разыграть их как-нибудь покруче.

Дело было весной. Девчонки пытались вовлечь меня в свои салочки против моей воли. Они, может, и не хотели ничего дурного, просто не могли взять в толк, как это кто-то не хочет носиться с ними по двору и визжать от восторга. Они думали, что я, должно быть, стесняюсь, и если они меня окружат, начнут пятнать и кричать"Води! Води!", я внезапно развеселюсь, войду во вкус и примусь бегать вместе с ними, захлебываясь от радости. Ничего такого, разумеется, не произошло. Мне хотелось только плакать от досады. Признаться, в тот момент впервые мне самой захотелось исчезнуть. Но я не исчезла тогда, а, давясь слезами, спряталась за кустом в саду гимназии, и когда девочки уже приближались к моему укрытию, мне вдруг пришла в голову шальная мысль. Повинуясь внезапному инстинкту, я схватила первую попавшуюся веточку и наскоро начертала на земле рисунок собаки. Это был очень беглый набросок — четыре лапы, уши, нос, но этого оказалось достаточно, чтобы сотворить волшебство: нарисованный мной щенок вдруг внезапно ожил и, отчаянно лая и перебирая крошечными лапками, понесся во двор, навстречу ораве моих преследовательниц. Стоит ли говорить, что в ту же секунду все их внимание полностью переключилось на собачку? Глупышки тут же бросили игру, столпились вокруг пёсика и принялись тискать его и причитать, передавая из рук в руки.

Меня же захлестнула эйфория. Тогда впервые обретенный мной дар заставил меня торжествовать и наслаждаться собственной силой. Теперь я уже знала наверняка, что я действительно выше всех этих глупеньких девочек, которые и могут-то только резвиться и хохотать, отчего они кажутся взрослым очаровательными милашками, только вот взрослые не знают, как быстро их умилительная смешливость сменяется порой злобностью, а то и самой настоящей жесткостью.

Но эйфория владела мной недолго. Скоро ее сменил страх. Я поняла вдруг, что я на пороге чего-то очень опасного, и что дальше я уже не смогу справиться в одиночку. И я решилась рассказать обо всем маме.

Решение далось непросто, поскольку мама не иначе как по доброте своей, склонна драматизировать все на свете. Она видит во всем трагедию, бросается тут же на помощь, хватается за все возможные средства, чтобы выручить меня из любой передряги. Именно поэтому я ей давно ни о чем не рассказываю, о трудностях с девочками в гимназии, например, она ничего не знает. Вот что бы случилось, скажи я ей? Простого сочувствуя или даже совета ей как пить дать было бы мало. Она бы обратилась к фрау Гештальт, и это в лучшем случае, в худшем же — принялась бы приставать к родителям моих одноклассниц, если не к самим девочкам.

В общем, я всегда была крайне осторожна с тем, что ей рассказываю. Но тогда мне было попросту не к кому больше пойти, и я выложила ей все, как на духу, хоть сейчас мне и приходится горько сожалеть об этом.

Она шила в гостиной, когда я тихонько вошла в комнату, и присела рядом. Она сразу догадалась, что что-то не так. Каково же было мое удивление, что, когда я закончила свой рассказ, мама не схватилась за голову, не принялась ощупывать меня или хотя бы причитать? Она только закрыла лицо руками, быстро всплакнула и затем прижала меня к себе.

"Ох, доченька, я чувствовала, что это случилось", — тихо сказала она.

Я отстранилась.

"Чувствовала?! Как это вообще понимать?"

Я разозлилась, поскольку меня потрясала мысль, что все эти месяцы, пока я мучилась, оберегая ее от страшной тайны (да, теперь мне казалось, что я оберегала именно ее), она обо всем знала, ну, если не знала, то предполагала нечто подобное, в общем, была осведомлена куда лучше меня самой.

Но мама только вздохнула, видно было, что она сама чувствует себя виноватой.

"Это ведь с тобой с дня рождения происходит? Да, да, я помню тот день, помню даже то, что, когда ты заставила сначала папу, а потом меня забыть собственные мысли, у меня мелькнула догадка, что это силы проснулись в тебе, но я подло, малодушно предпочла отмести эти мысли в сторону, просто не думать об этом, надеясь, что ничего не происходит и это все мне причудилось, — она всхлипнула. — Теперь я понимаю, что оставила тебя один на один с таким страшным испытанием".

Ее искреннее раскаяние растопило мое сердце, но негодование, непонимание все ещё заставляло говорить с ней резко:

"Мам, скажи толком, откуда тебе все это было известно? Почему ты так сказала"проснулись силы"?"

Она вздохнула, как перед очень тяжким признанием:

"Потому что именно в десять лет у потомков магического рода проявляется дар."

"Магического рода? Что ты такое говоришь? Вы, что, с папой тоже волшебники?!"

Она грустно покачала головой.

"Нет, доченька, мы с папой не волшебники. Волшебницей была моя сестра. Причем,"волшебница"не совсем верное слово, добрые волшебники с колпаками в звездочках бывают только в сказках, твоя тетя Элиза была совсем не такой. Она была злой колдуньей."

Я с недоверием посмотрела на нее.

"Тетя Элиза? Впервые слышу!"

"Так и есть, ведь в нашей семье ее существование страшная тайна. Ещё девочкой, чуть постарше тебя, когда Элиза обрела дар, она покинула наш дом, после этого мы получали от нее совсем мало вестей. Например, я узнала, что у нее тоже была дочь, но девочка не обладала магическими способностями, и я слышала, что Элиза каким-то образом избавилась от нее. Тогда она явилась ко мне с предостережением, что способности могут проявиться и у другой девочки в нашем роду. Элиза сказала, что проявляться дар начинает в десять лет, и ещё она добавила, что, если я замечу нечто подобное в своей дочери, я должна беречь ее, как зеницу ока."

Слезы снова полились из маминых глаз, и она прижала меня ещё сильнее. Но я ещё не готова была плакать.

"Так и что же? — строго спросила я. — Раз у меня эти способности проявились, что же я теперь злая ведьма?!"

Мама поспешно (на мой взгляд, слишком поспешно) замотала головой:

"Что ты, родная?! Я уверена, мы ещё сможем тебя уберечь! Теперь, когда мы точно знаем, что это случилось, надо только придумать, как быть, как скрыть твои способности, чтобы Элиза не разведала про них и не причинила тебе никакого зла!"

Мама вскочила и, ломая пальцы на руках, принялась ходить по комнате.

"Она уже, скорее всего, рыщет вокруг тебя и только ждёт удобного момента, чтобы уличить тебя в колдовстве! Ведь тогда она уже начнет действовать в открытую!"

"Но, мама, как я могу скрывать то, чем ещё толком не могу управлять?!" — уже почти вскричала я, так как ее позиция"скрывать и молчать"лично мне казалась наиболее беспомощной.

Тогда она резко повернулась ко мне и всплеснула руками.

"Ну, конечно же!" — пробормотала она и бросилась к бюро. Она принялась открывать и перерывать все ящички в поисках чего-то, и я уже начала терять терпение, когда она с торжествующим возгласом протянула мне крохотную визитную карточку.

На карточке витиеватыми буквами было написано "Геннадий Ефимович Штерн. Частная практика".