Бумажные ласки

Ануш Варданян

«Бумажные ласки» представляют собой забытый ныне жанр любовного романа в письмах. Время действия романа 1922—1936 гг. Ася и Иса познакомились в середине 20-х, поженились и переписывались всю жизнь. Поначалу они бедные влюбленные, разлученные обстоятельствами, затем женатые, степенные люди. Иса кинематографист, режиссер и часто уезжает из Ленинграда, где живет семья, в экспедиции по всей стране. Они дразнят друг друга, ревнуют, признаются в сокровенном, и все это на почтительном расстоянии.

1923

Ася. Растет большая девочка

Папочка был раздражен. Он бросил на обеденный стол пришедшую корреспонденцию и заперся в кабинете.

— Если ко мне придут, скажите, что я болен. Смертельно болен и очень слаб. И очень заразен! Скажите об этом обязательно! — крикнул он совершенно неясно кому — каждому, кто подберет его клич.

— Мамочка, что с ним? — Ася перебирала конверты, нашла письмо от Дузи, адресованное ей.

Оказалось, что банк, где служил папа, в который его выписали из Киева, придумав должность специально для его способностей и опыта, распущен на день. Остановилась работа и ответственные денежные операции. И все только потому, что несколько дней назад в перестрелке с преступным элементом погиб девятнадцатилетний милиционер Говорушкин, сотрудник уголовного розыска. Решили вести непримиримую борьбу с криминальными гадами и раздули из смерти Говорушкина целый подвиг. Но у подвига, как у спектакля, должны были быть зрители. По этой причине почти все учреждения центральной части Петрограда свернули свою деятельность и отправились хоронить героического агента 2-й бригады Петрогуброзыска. Ефим Давидович так же был рекрутирован в скорбящие массы и, ежась от брезгливой иронии, рассказывал затем жене:

— В Александро-Невской лавре есть нынче «коммунистическая площадка». Там юношу закопали в землю и поставили над ним фанерный обелиск, обещая вскорости поставить мраморный, и заявили, что будет не хуже, чем у других. Так и написали: «Жертве долга, агенту 2-й бригады товарищу Говорушкину».

— Успокойся, Ефим. Ты ведешь себя странно.

— Почему, скажи мне, почему «жертва долга» погребена рядом с Чайковским?!

— Фима, ничего уже нельзя сделать. Мальчик умер и, слава богу, обрел покой в земле.

— Нет уж, постой! «Не хуже, чем у других» — это не хуже, чем у кого? У Достоевского, прости его господи?!

— Ефим, порадуйся — у тебя случился непроизвольный выходной.

— На кладбище, Соня, на кладбище!

Краем уха Ася слышала отголоски родительских реплик, но лишь очень краешком. Она уже нырнула в Дузино письмо.

30/I 1923 г.

Киев

Дорогая Ася! И нахал же я. Вот уж сколько времени, как получил твое письмо, а все не отвечаю. В самом деле, когда уезжаешь, кажется, что письмам конца не будет, а когда к делу приходит — пасуешь. Отчасти это можно оправдать: мы ведь занятые люди! По крайней мере о себе я сказать могу, что когда уж имею свободную минутку, то хочется употребить ее скорее на театр или, так сказать… как бы это выразиться… Ну, ты понимаешь, о чем я. Вот на это, а не на письмо.

А занят я здорово. Праздник ли, будний ли день, я ловлю каждую минуту и рассчитываю каждый час.

Собирался к вам на Рождество. Очень хотел увидеться с вами. Пришлось отложить. Уж весной или летом обязательно свидимся.

Я бы солгал, если бы сказал, что скучно провожу время. Не реже раза-двух в неделю бываю в театре. Встречаюсь с девушками, занимаюсь, почитываю, общественной работе уделяю не один час времени.

Но от такого распыления толку не будет. И все на душе как-то не то… Вечно царапающие коготки чувствуются. Ты поверишь, на встрече Нового года, когда я безумно, казалось, был весел, я в тоже время осязал какую-то тяжесть, угнетение. И если бы ты меня отозвала в разгар моего веселья и спросила: «Тебе весело, Дузя?», я бы ответил: «Да, но…» Вот это «но» — это скребущие коготки… И никак не изгонишь, не изживешь их…

Иногда это называют это «метафизикой».

Ты спрашиваешь, с кем встречаюсь я? С людьми, тебе незнакомыми. И как раньше — сегодня здесь, а завтра там. И даже еще хуже…

Ася насторожилась. Что означает это «хуже»? Неужели Дузька скатился до… продажных женщин? Не может быть. Ася поежилась и представила себе, как это могло выглядеть. Под тетрадью по немецкому как раз пряталась «Яма» Куприна. Они с Лёлечкой читали ее по очереди и, конечно же, в великой тайне от родителей. Ни один из них «Ямы» в руках не держал, но от киевских бдительных родственников хорошо знал, о чем она. И что же, Дузька пошел покупать любовь? Неужели мужчине так нужно быть в женщине? Ее плоть манит его столь настойчиво? Или здесь нужно придумать какой-нибудь другой оборот? Ася не знает таких слов, Ася невинна.

Региной я все же увлекался, когда вы жили в Киеве, а теперь у меня такого чувства ни к кому нет. Так, потолкую, по… и пошел домой без осадка даже…

А хочешь знать, Ася! Мне уж надоело, ну, волочиться, что ли… Я уж хочу увлечься, так чтоб рассудок не вмешивался в мое чувство, чтоб я не оценивал да переоценивал, чтоб светлым, безоблачным взором глядеть на предмет своей любви. Не хочу и борьбы, вечно подтачивающей мои лучшие переживания, я уж устал. Я уж не хочу в один вечер с пятью девушками встречаться. Надоело…

Любви, а не увлечения, волокиты, юбочничества, хочу. Цельного, гармоничного, до недр души захватывающего, а не легкого или даже тяжелого флирта, баловства, пятикопеечного остроумия.

Эх, Ася, так ли ты меня поймешь, как я думаю?.. Не веришь ты мне, вот что! А вот попробуй дать мне женщину, которую я не половинчато бы любил! Был бы я ей верен или нет? А может, я уж не способен на любовь. Может, я уж насквозь пропитан чувством третьего разряда и вечно буду в нем барахтаться и не выкарабкаюсь… не выкарабкаюсь, черт!

Глупости, заниматься нужно. А разве я не учусь? Вот в воскресенье целый день, не отрываясь, над книгой просидел. Да все не то.

Бурлит, кипит, рвется без удержу что-то внутри. Юношеский пыл… оттого я и страстный такой…

Пройдет, испарится, эх, черт!

Если пройдет, совсем пошляком заделаюсь.

Я теперь увлекаюсь одной черненькой девочкой. Цыганка во всех отношениях. Так и загораются глубинные карие глаза от одного прикосновения. Она вся страсть, огонь, голову теряет от одного поцелуя. Пламенная. Если бы я подлецом был…

Надолго ли?

Нет, Ася, уже «нейтрализуется». Она заурядненькая, обыкновенненькая, говорит «все-таки девушка должна быть хорошо одета», мечтает о славе певицы. Она поет хорошо, но не то и не так — все о мишуре. А я с ней имел много красивых минут и разговоров. Я много страсти вкладывал в свои слова, когда говорил с ней. Я не раз уходил от нее с просветленным чувством. Давно я уж не был самим собой, а с ней был, потому что она непосредственная. Это в ней хорошо, эти минуты незабвенны…

Невероятно! Ася вскакивает с кушетки, делает несколько шагов по комнате. Ах, скорее бы пришла Лёлечка, куда ж она запропастилась! Дузя не просто влюблен, да и не влюблен вовсе… Дузя пытается вызвать ревность в ней, в Асе. Так ли это, или она опять напридумывала с три возка всякой мишуры? Ведь говорит же Лёлечка, трезвая голова, что Ася считает, будто бы каждый мальчик в нее влюблен. А разве не так? Не каждый?

Я же чем дальше, тем больше убеждаюсь в том, что я большой, заядлый театрал. У меня вырабатывается критический подход к пьесе и к игре артистов. Зачастую мое мнение оказывается впоследствии совпадающим с рецензией.

В опере у нас Стрельцов и Литвиненко⁴. Последняя в «Аиде» неотразима. Монска «съехалась» в колоратуру и все теперь превращает в трель, и то вымученную. Микишин в верхних регистрах возмутителен: срывается. На днях ставят «Лоэнгрин». Событие в киевском музыкальном мире. Здесь гастролирует Блюменталь-Тамарин⁵. Вскоре приедет Воронец и вступит в оперу. В драме — Кузнецов, Вольф-Израэль⁶ и Корнев. Ваш Ходотов⁷ мне не нравится. Больно много неврастении и дегенерации вносит он в игру. Вольф-Израэль я люблю за мелодичность ее голоса.

Целую тебя в глазенапы. Можно? Ты почему-то писала, что не разрешишь себя целовать. Почему? За что? В чем вина моя? Но я, боже упаси, не набиваюсь. Хошь не хошь, как хошь. Все равно братский поцелуй, которым все дыры затыкают, да к тому письменный.

Всего, Дузя!

Томилась Ася. Росла. Откуда-то со дна поднимались темные ее мечты, и было неясно, кто же их осуществит. Сама она жила в стороне от собственных желаний, будто и желания, и все то время, что предстоит прожить, находились в одной стороне света, сама Ася — совершенно в иной. И ведь ничего эдакого не просила Асенька у жизни — детей, мужа и крепкий дом, но ведь мечталось-то еще и о страсти, о том, чтобы при одном взгляде на нее у «него» мутилось в голове и «он», этот незнакомый еще, неизвестный, бросал к ее ногам сокровища, долг и всех былых возлюбленных. Этот «он» крепко держал ее за мысли. Асенька все представляла, как она с ним познакомится. Скажем, он музыкант. Дает фортепьянный концерт. А Ася сидит в первом ряду концертного зала по контрамарке, полученной от дяди Шлемы. Картину немного портит то, что одесну́ю⁸ сидит мамочка — она даже в мечты проникает, а слева Лёлечка, но пусть уж сидит, ведь ее все равно придется поставить в известность, так что пусть уж лучше участвует. И вот Ася, блистая сапфировыми сережками, слушает восхитительное исполнение в первом ряду, а музыкант, заметив ее, Асю, уже играет лишь для нее одной. А потом, а после он пошлет импресарио со словами: «Приведи ту девушку из первого ряда».

Импресарио нагонит ее в холле, когда с мамой и Лёлечкой они будут одеваться в гардеробе. Она, конечно, не пойдет и скажет: «Передайте, что я к незнакомым мужчинам в гримуборные не хожу». И уйдет с гордо поднятой головой, бриллиантово посверкивая сережками.

Вторая их встреча будет и вовсе случайной — Ася пройдет в новом пальто с лисою на воротнике мимо Европейской гостиницы, и тут уж он окликнет ее сам. Ася сначала не узнает его, ведь на сцене артист выглядит совсем иначе, но тайный огонь в глазах — он будет тот же. И теперь уж оба поймут, что это судьба… На этом месте Асины мечты обрываются, потому что она понимает, папа никогда не одобрит этот союз, хоть и выдуманный полностью, но такой волнующий. Папа встанет на пути у любящих сердец и пойдет на крайние меры. Какие, Ася еще не придумала — что-то вроде ссылки Аси в Киев или подложного письма музыканту, где якобы от лица Аси будет написано: «Я не люблю тебя, ты мне противен».

Нет, слишком далеко Асенька ушла в своих грезах. Пора остановиться.

А вот и письмо от Дузи. Оно и остановит.

13/IV 1923 г.

Киев

Размахнись рука, разойдись плечо. Коль писать, так писать: всем Гринбергам сразу отхатить. Тебе четвертое по счету письмо, Сюта. Это хотя и будет звучать, пожалуй, анахронизмом, но должен все же сказать: в твоем последнем письме нотки неудовлетворенности, внутреннего брожения я уловил. Безотчетная тоска девушки в 17 лет или что-то другое? Прошло? Ты пишешь, что по Киеву скучаешь. Напрасно: в Питере, полагаю, не хуже, чем здесь. Если ты к нам хочешь, то для тебя, как и для всех вас, в полной готовности распростертые объятия от всего эрэсэфэсердца. Право. А кажись, ты не скучаешь, по крайней мере так в Киеве говорят.

Я теперь занимаюсь довольно серьезно. Шляюсь, дурака валяю тоже довольно серьезно. Но только дурака валяю — ничего серьезного. Балуюсь, балуюсь, а остаюсь неуязвим, неуловим. Еще бы: худой ведь я, верткий, чтоб уловимым быть.

У нас стоят чудные дни. Весна, правда, капризничает, но все же хорошо, в особенности последние три дня. Не сидится дома вечерами: гуляю, целую, милую и т. д. Неприблудный: сегодня с одной, завтра с другой. И имен-то всех не запоминаю. О своем и нашем вообще житье-бытье Лёле написал подробно, конкретно и кратко. Она перескажет. В материальном отношении и в отношении здоровья хорошо.

За нескладность и бедность моего сегодняшнего письма не взыщи. Во-первых, пишу со службы под такт пишущей машинки и под диктовку какого-то доклада ей — этой чертовой стучалке, и, во-вторых, прошлую ночь почти не спал, то есть спал, но не один. Тэк-с… Проговорился…

Пиши мне, Сюта. Обо всем, что только на ум взбредет.

Низко кланяюсь всем, Дузя

Дузя, Дузя, если бы ты знал, как твои откровения издалека будоражат Асеньку. Ты пишешь о весне 13-го апреля. В Петрограде сейчас 20-е, а холодно, и снег лежит в прогалинах парков. И верней всего будет так же, как и в прошлом году: сразу, без перехода наступит лето. И никакого «пробуждения природы», была в беспамятстве — и вдруг очнулась. Ах, Дузя, если бы ты знал, как хочется славы. Сразу после внимания мальчиков хочется славы. Может быть, пойти в артистки? Но в этом случае папочка проклянет ее и выгонит за порог. И пойдет она, солнцем палимая, и остановится возле кинофабрики. А там выйдет Ханжонков⁹ и позовет сниматься в картине. Ох, вот опять грезы. Нужно садиться за физику. Или, может быть, сначала ответить Дузе? И Асенька взялась за письмо.

7/V 1923 г.

Киев

Дорогая Сюша, только что получил твое письмо и уже отвечаю. Это прямо сногсшибательно, чуть ли не в ту же минуту отвечать…

Я под впечатлением твоих слов. Нет, не слов, а содержания письма. Не пугайся, золотко, ничего особенного! Попросту я вижу, что ты дурака не валяешь. Занимаешься, гуляешь, костюмированные балы, мальчики, а в будущем университет и языки. Чего доброго, в Италию, Поэспань или благословенную Францию катнешь.

Но, в общем, ты дурочка! Почему ты полагаешь, что я смеюсь над твоими талантами, Сюша! Хорошему я всегда готов верить. Право.

Думаешь об университете, надоела гимназическая скамья, да будет благословенно имя твое во веки веков! Аминь! Вот мое мнение о моей глазастой, курносой кузине: будешь держать себя в лапках, будешь работать над собой, отгоняя мысли о мальчиках, — из тебя толк выйдет, не будешь — «гразный будэшь». Ты с изюминкой, не сгрызай ее в сутолоке жизни, а, наоборот, отшелушивай, счищай наросты.

Но я спешу, так что не ищи цельности и последовательности в моем письме. Сейчас родитель сего едет на вокзал. О себе пару слов. Занимаюсь. Сдал два зачета, на днях третий думаю «спустить» (только что пришел из института после сдачи).

В общем, книга остается моим маяком, несмотря на ежеминутные мигания и заслонения света. Такова жизнь, Сюта.

В Киев хочешь приехать? Валяй. Сюта же, ей-ей, валяй! Вот те крест — валяй. Я к вам в июне-июле собираюсь. Это уже определенно.

Ой, кончаю, приветствуй всех.

Между прочим, у меня на днях вечеринка. Справляю именины. О результатах сообщу особо. Ну, будь!

Твой Дузя

Позже он приехал. Ближе к августу это произошло. Дузя был и слишком заносчивый, и слишком умный, и слишком быстроходный. Один его шаг равнялся двум с половиной Асиных. Но Асе было приятно ходить с ним повсюду и не везде уточнять: «Это мой кузен». Договорились с родителями, что следующим годом Ася и Лёлечка поедут в Киев навестить родню.

Примечания

4

Литвиненко-Вольгемут Мария Ивановна (1892—1966) — советская украинская оперная певица (лирико-драматическое сопрано), актриса, педагог. Народная артистка СССР (1936), лауреат Сталинской премии, член ВКП (б) с 1944 г.

5

Блюменталь-Тамарин Всеволод Александрович (1881—1945) — актер, режиссер, литератор.

6

Вольф-Израэль Евгения Михайловна (1897—1975) — драматическая актриса. В 1919—1922 гг. — в БДТ (Петроград), с 1923 г. — в Александринском театре (Акдрама). Актриса отличалась естественностью в ролях юных героинь, наиболее ярко проявив свой талант в острохарактерных комедийных ролях, была склонна к гротеску и иронии.

7

Ходотов Николай Николаевич (1979—1932) — русский актер. Друг, партнер и любовник Веры Комиссаржевской.

8

По правую сторону.

9

Ханжонков Александр Алексеевич (1877—1945) — продюсер, режиссер, сценарист, один из пионеров русского кинематографа.