Мне должно это нравиться

Анна Инк

В лесном массиве за чертой города найден труп молодой девушки. В этот же день домой возвращается Яна, которую недавно похитили. Она цела, но никто даже не догадывается, что ей пришлось пережить. Спустя полтора года Яна не вспоминает о прошлом. Пока не обнаруживает в почтовом ящике статью, указывающую на личность похитителя. Девушка начинает расследование, в котором подозреваемых становится всё больше. Кто проникает в дом Яны? Что скрывают её близкие? И почему новый знакомый так ненавидит её?

3. Костя

Белая пелена сменяет каменные башни. Лес обступает разом. Влажный снег утяжеляет ветви, превращает тропу в туннель. Я сбавляю темп. Бег здесь как сквернословие. Кощунственно лишь глянуть.

Смотреть широко открытыми глазами.

Она ждёт меня в центре заледеневшего озера. Одинокая фигура в серой одежде. Только глаза цветные. Её тёплые карие глаза. Встречают меня с надеждой. Которую я снова разрушу до предпоследнего камня.

— Ничего, — я пускаю взгляд в норку между толстыми шерстяными нитями её шарфа. Ласкаю глазами кончик ключицы под краем маленького золотого крестика. Только я знаю, какая сладкая на вкус её белая кожа там.

И тот.

Эта мысль приводит меня в бешенство. Пальцы разом сжимаются, до хруста, до рези в ладонях.

— Я ничего не нашёл, Мари. Прости, хорошая…

— Пусть так, — её голос звучит глухо сквозь плотную хирургическую маску. — Я всё равно тебе благодарна…

— Дай мне ещё немного времени, — голос-предатель срывается на хрип.

— Костя, ты сделал всё, что мог, — её приветливость не милосердие — жалость.

— Я так виноват перед тобой.

Делаю к ней шаг. Но она отступает на все два. Я бы всё отдал, чтобы прижать её к себе. Вдохнуть её запах. Чтобы чувствовать, как она плавится в моих руках. Целовать её щёки и губы, которые я не видел уже полтора года, и которые она никогда мне больше не покажет.

— Позволь обнять тебя. Пожалуйста.

— Нет.

— Хотя бы взять тебя за руку.

— Раны… Раны опять загнивают. Я не хочу, чтобы этот запах стал последним напоминанием обо мне. Не так. Не так мы должны были расстаться.

Она подносит руки в перчатках ко рту, греет их собственным дыханием, сочащимся сквозь белое сито хирургической маски. Я слышу треск. Будто под ней проваливается лёд.

Взглядом вниз. Она задирает юбку до самых трусиков. Её колени гнутся в обратную сторону. Надламываются. И она обрушивает себя вниз. Взглядом по излому её тела, от обрубков колен к голым бёдрам. Чёрная нить вшита в рану, извивается в распухшей красноте, перечёркнута сгустками склизко-белого гноя.

Приступ тошноты. Глаза застилает пелена. Я на колени.

Она ползёт. Приближается ко мне, волоча обрубки.

Ощущаю её запах. Новый. Омерзительный запах её гноящейся плоти.

Рука на моём плече:

— Ты даже сейчас дрожишь. Ты никогда не боялся холода. Тебя трясёт не от холода. Ведь так? Ведь так? — слышит, как я сглатываю. И голос её становится нежным: — Единственное, что приносит мне облегчение: знать — ты не видел, что он сделал со мной.

— Костик, милый, вставай, — наигранно писклявый голос. Я вздрагиваю. Распахиваю глаза. Шея трещит, когда склоняю голову набок. Елисей щекочет меня за ухом как кота и лыбится. — Вставай, соня, — его низкий голос окончательно сошёл на визг.

— Мы приехали? — сбрасываю его руку. Машина припаркована под яркой вывеской золотого цвета. — Я долго спал?

— Ты отрубился в середине разговора.

— Извини. — Выдыхаю. — Мне снилась Маша.

— Сочувствую, — поджимает губы, смотрит сквозь лобовое.

Откашливаюсь:

— О чём мы говорили? До того, как я уснул.

— Видимо, тебе это не так уж интересно.

— Ковальски. Ты говорил про их встречу с отцом. Он покупает клинику.

Елисей ржёт. По щекам пошли глубокие складки, веснушки растянулись.

— Ковалевский. И не выдавай желаемое за действительное. Ковалевский хочет её купить, но твой отец отшивает его уже в третий раз. Хотя цена предлагается интересная, даже для вашей состоятельной семьи.

— Нет никакой семьи. И я ясно дал понять, что возвращаться не собираюсь.

Елисей долго выдыхает:

— Не понимаю, ведь это твоё детище.

— Я потерял к этому интерес. Окончательно. И к клинике, и к медицине вообще.

— Когда ты поймёшь, что очень ошибся, будет уже поздно.

— Я долго думал…

— Долго? Да ты бухал каждый день, на протяжении целого года! Долго он думал.

— Слушай, я всё решил. Мне плевать, что будет с клиникой. Пусть её купит Ковальски, разрушит землетрясение, явится сатана, и сожжёт дотла. Что угодно. Пле-вать.

— Я провожу в твоей клинике дни и ночи напролёт, — он успешно сдерживает приступ раздражения, а обиду мастерски скрывает. — Я искал тебя в самых богомерзких заведениях города, чтобы ты подписывал бумажки. Сам читал каждый документ. Договаривался с поставщиками оборудования. Проводил собеседования со специалистами. Отмазывал тебе перед прессой. Разбирался с налоговой. Улаживал конфликты с клиентами. Чтобы, когда ты очухаешься и соизволишь вернуться к делу, тебе было куда возвращаться.

— В этом-то и загвоздка. Ты там по факту — никто, — Елисей сглатывает. — Я — хозяин. И мой отец. И нам обоим насрать на эту клинику.

— А как же Мила? И другие девушки с несчастной судьбой и больными родителями/детьми? Как будешь спасать их жизни? Мои связи быстро растеряются, если я не буду в деле. Свои ты уже растерял. Остался только я, и Каринэ. Больше никто в тебя не верит.

— Мила — единичный случай. Больше никого не будет. Я больше ни о чём тебя не попрошу. Только об одном: забей на клинику. Пусть отец делает что хочет. Просто не езди туда. Всё сдуется за месяц. И он сам с удовольствием продаст её за бесценок. Ковальски будет рад до жопы.

— Ковалевский. И он очень зол. Я бы на твоём месте отнёсся к этому серьёзно.

— А что может произойти? Он попытается прихлопнуть моего отца? Да пожалуйста! Мне — плевать.

— Возможно, ему и не придётся этого делать. Скоро всё решится само собой.

Я поворачиваю к нему голову. Спесь слетела за секунды. Блефует?

— Я считаю, что ты должен знать. Твой отец проходил обследование. И всё очень плохо.

— Что у него?

— Он харкает кровью, как ты и пожелал ему некоторое время назад.

Немеющие пальцы нащупывают пачку сигарет в кармане.

— Да я ведьма, — делаю затяжку.

— У тебя просто защитная реакция. Шок.

— Значит, ты об этом хотел серьёзно поговорить?

— Можешь предложить тему серьёзнее?

— Сколько ему осталось?

— Мало, очень мало, Кость. До весны он не дотянет.

— И ты, как ангел милосердия, решил нас примирить перед его кончиной, — приоткрываю дверь и стряхиваю пепел в серый снег. — Может, ещё и мать мою найдёшь, чтобы она простилась, как подобает, с бывшим любимым муженьком?

— Ты хочешь её увидеть?

— За последние двадцать лет я увидел её всего раз, и ты помнишь, чем это закончилось. Проживу ещё двадцать, а там, глядишь, и она сдохнет. Надо только придумать, каким способом. Интересно, а моя ведьминская магия действует, только когда я выдаю пожелание лично в лицо объекту?

— Пойдем, — он вылезает из машины. — Давай, Кость. Выметайся из моей тачки.

Ноги плохо слушаются. Мне что, в действительности его жалко? Я уже очень давно желал ему смерти. Мучительной и медленной. И, кажется, так оно и происходит. Где же оно — ощущение триумфа? А нет. Только опустошение. Потому что я всегда хотел задавить его собственными руками.

Елисей смотрит в землю, поддевает грязный сугроб мыском ботинка.

— Кажется, ты переживаешь за него больше, чем я, — констатирую факт.

— Я не раз говорил тебе, что ты сам виноват.

— В чём?

— В том, что я общаюсь с ним больше, чем его собственный сын.

— Я не ревную, если ты к этому, — бью пальцем по сигарете, и тлеющий табак вываливается из неё шматком. — Лучше бы он усыновил тебя, вместо того, чтобы производить меня на свет.

Елисей ничего не говорит. Он недвижим. Только всегда светлый серый взгляд наливается свинцом. Здесь я был не прав.

— Извини, я погорячился, — хлопаю его по плечу. — Давай сменим тему.

— Сколько можно тянуть? Ты деградируешь. Возьми себя в руки. Я не хочу, чтобы после его смерти ты снова впал в депрессию, ушёл в запой, или ещё чего похуже. Ты только оправился после… на этот раз всё можно исправить. Потому что заранее известно, что будет. Я хочу, чтобы ты вернулся в профессию. Продолжил своё дело. А я, как и сейчас, буду помогать тебе чем смогу.

— Я подумаю над твоим предложением, — формально, холодно. — Идём внутрь?

— Поздно. Он приехал.

Я слежу за взглядом Елисея. Машина моего отца подъезжает к кафе, и паркуется недалеко от нас.

Вылезает. Собственной персоной.

— Встреча подстроена тобой.

— Вы должны поговорить, — теперь Елисей хлопает меня по плечу и уходит.

По дороге к машине пересекается с моим отцом, они обмениваются рукопожатием, и расходятся в разные стороны.

Недалеко от входа в кафе отец останавливается. Смотрит на меня. Ждёт. Улыбается искусственно. Якобы дружелюбно. Кажется, хотел развести руки, чтобы пригласить в объятия. Но приступ стирает и маску, и показушные намерения. Он заходится от кашля. Я сглатываю. Закуриваю новую сигарету.

— Хочешь повести? — отец убирает платок в карман распахнутой дублёнки и вытаскивает ключи от машины, держит брелок двумя пальцами, на вытянутой руке.

— Ты же говорил, что больше не подпустишь меня к своему имуществу.

— Всё сердишься? Я тогда просто вспылил. Сегодня поведёшь ты, Костя, — отец делает несколько шагов навстречу, вкладывает в мою ладонь ключи, сжимает мои пальцы. Достаёт из кармана железную флягу. Крышка клацает, отваливаясь на корпус, и в морозном воздухе теперь пахнет виски. — Ты же не позволишь своему отцу пьяным поехать за рулём. В прошлый раз это очень плохо закончилось.

Сука, давит на больное. Его самодовольная рожа напрашивается на кулак. Оставить вмятину в его обрюзгшей красной щеке. Пнуть разок в живот, когда он повалится на снег. Это принесло бы мне столько удовольствия.

— Ты уже знаешь? Елисей сказал тебе?

— Надеялся, что я посочувствую?

— Ты такой же жестокий, как твоя мать.

— Как вы оба вместе взятые. Плоть от плоти, — давлю сигарету пяткой. Расплющивается, намокает в снегу. — Чего ты ждёшь? Что я научусь на ваших ошибках? Мне должно нравиться самоутверждаться за счёт того, что я поступаю человечнее, чем мои родители?

— Тебе должно нравиться жить, — с видом философа отводит глаза в сторону, делает глоток из фляги. — А ты сам всё портишь. Несмотря на созданные условия.

Я усмехаюсь. Сжимаю ключи. Иду к машине. Пальцы после его прикосновений как в грязи. Хочется вымыться. Вываляться в снегу.

Отодвигаю кресло назад. Кнопки выворачивают зеркала так, чтобы я видел всё.

— Соскучился по роскоши? — он сыто улыбается, рассматривая меня за рулём.

— Мне никогда не нравилась эта машина.

— Она и не твоя. Твоя ждёт тебя в гараже. А ты всё не приходишь. Автомобиль — он же как животное. Верный пёс. Конь, — делает очередной глоток.

— Убери. В салоне будет вонять.

— Признают только своего хозяина… Ты в курсе, что Машин отец разыскивает тебя?

Мы отъезжаем от кафе. Только бы дороги были посвободнее. Побыстрее расправиться с этим.

— Он презирает тебя. Хотя даже не знает, насколько прав в своём презрении, — снова запивает слова глотком виски. — Только догадывается. Так вот пусть эти догадки останутся при нём.

— Я остановлю в «Северном». Припаркуюсь у магазина, недалеко от своей квартиры. А ты поедешь на такси.

— Нет. Ты отвезёшь меня домой, и останешься дома.

— Это уже не мой дом.

— Где же твой? На квартире одной из своих девиц?

— Нет. У меня нет дома вообще. Ещё не заработал.

— И не заработаешь никогда. Ты всё профукал. Образование, профессию. Зачем? Я же всё для тебя сделал.

— Перестань, а.

Он замолкает. И даже убирает флягу. Дышит тяжело. Упёрся локтем в дверь машины. Его губы выдают эмоцию отчётливо: он разочарован.

Елисей прав. Нужно разобраться сейчас, пока мой отец жив.

Придавливаю педаль газа, и мы едем к окраине города.

— Я привезу тебя домой, и мы поговорим. Нужно решить вопрос с клиникой. Ты должен принять, что я не вернусь туда. Сам поступай с ней как хочешь. Мне всё равно.

— Я позволил тебе самому выбрать дело по душе. Я не трахал тебе мозг тем, что ты должен продолжить семейную династию. Неинтересна политика — принял. Хотел спасать жизни — давай, пожалуйста. Лучший университет, курсы, связи. Самое обидное в том, что у тебя хорошо получалось, Костя. От начала и до конца. Оценки. Рекомендации. Интернатура. Проведённые операции ещё там. Ты действительно мог бы стать одним из лучших. Самым лучшим. Ни одна твоя операция не закончилась крахом. Ты об этом когда-нибудь задумывался? Ты людям жизни спасал. И вдруг решил забить. Пусть дохнут, да? Думаешь, мне на зло? Да ты не мне подгадил. Ты себя наебал.

— Я знаю, что ты давал взятки. Ты всех покупал. Всё, что говорили — враньё. Меня продвигали за твои деньги.

— Чушь!

— Брось. Я выучил тебя наизусть за эти двадцать девять лет. Ты не можешь оставить что-то без контроля. Ты должен контролировать всё. Даже с кем я трахаюсь.

— Ну что ж, как-то ты выбрал сам. И где она? Где твоя маленькая Машенька?

— Хватит.

— А я тебе скажу. Вот там, — он тыкает коротким пальцем в потолок салона, — высоко в Раю. Счастлива до усрачки, что сдохла. После того, как он её во все дыры выебал.

Бью по тормозам.

Кровь хлещет из его носа. Эта картинка перед глазами как навязчивое насекомое.

Я ударил собственного отца. Я ударил человека, который болен. Ударил человека, который скоро умрёт.

Пальцы отпускают голову. Вдоль машины туда-сюда. Нужно вернуться в салон. Посмотреть, как он там.

Извиниться.

После того, что он сказал? Ну уж нет. Он заслужил. Он не смел так говорить.

Просто развернусь и уйду, вот что. Пойду пешком. За минут сорок доберусь до квартиры, если быстрым шагом. А если бегом…

Слева от меня машина на дороге. Стоит метрах в тридцати. Как только я поворачиваю голову, свет фар гаснет. Но машина никуда не едет.

Елисей был прав? И за моим отцом кто-то следит?

Делаю шаг в сторону неизвестного автомобиля. Маленький. Красного цвета, или малинового. Вряд ли этот Ковалевский послал бы киллера на такой тачке.

Ковалевский послал киллера. Самому-то не смешно? Елисей, конечно, пересмотрел криминальных детективов. Скорее за рулём девушка, и она просто заблудилась. А тут ещё я резко дал по тормозам, и выскочил из машины как ошпаренный. Испугалась, вот и стоит поодаль.

Порыв ветра сносит с леса снег. Лицо обдаёт ледяным вихрем. С дерева слетает тяжёлая ветка, и обрушивается на капот красного/малинового автомобиля. Машина, по-прежнему без включённых фар, начинает движение назад.

Я возвращаюсь к отцу.

Его голова запрокинута. Он держит платок у носа.

— Наклонись вперёд, что ты делаешь? — я упираю ладонь в его лопатки. — Опусти подбородок. Ниже, прижми к грудной клетке.

Тяжело выдыхаю. Если у него начнётся приступ кашля, он прямо здесь и задохнётся. Не надо было мне ехать. Тогда ничего бы этого не произошло.

Я мягко жму газ, и уже через десять минут мы въезжаем в посёлок. Как только арка ворот остаётся позади, салон заливает светом. По сравнению с неосвещённой дорогой вдоль леса всегда кажется, что ты попадаешь в другой мир.

Некоторые дома уже украшены гирляндами. В прошлом году не было ни одной. Хотя нет. В позапрошлом. В том ноябре я был невменяем.

— Где пульт? — я роюсь в бардачке.

— В отсеке подлокотника.

Коричневые дверцы собираются гармошкой под потолком двухуровнего гаража. Отец всё-таки достроил второй этаж. Он всегда мечтал сделать там бильярдную. Так было модно в девяностые. Как будто дома места мало.

Я долго смотрю на лысеющий затылок. Чувство жалости стягивает изнутри.

— Ты как? Дай посмотрю, — он бьёт меня по протянутой руке.

Выходит из машины. И прежде, чем захлопнуть дверь, бросает:

— Я завтра же займусь переоформлением клиники на тебя. Хочешь, чтобы твоё детище погибло — убей его сам.