Мне должно это нравиться

Анна Инк

В лесном массиве за чертой города найден труп молодой девушки. В этот же день домой возвращается Яна, которую недавно похитили. Она цела, но никто даже не догадывается, что ей пришлось пережить. Спустя полтора года Яна не вспоминает о прошлом. Пока не обнаруживает в почтовом ящике статью, указывающую на личность похитителя. Девушка начинает расследование, в котором подозреваемых становится всё больше. Кто проникает в дом Яны? Что скрывают её близкие? И почему новый знакомый так ненавидит её?

6. Яна

— Давай не будем об этом, — мама забирает чашку с моим недопитым кофе, и идёт к раковине.

— Я уже провела там одну ночь, — нагло вру.

— Что?! — чашка с грохотом выскальзывает.

— И почти нашла работу. Аркадий Анатольевич говорит, что это как с вождением автомобиля. Пока не поедешь в первый раз один, не перестанешь бояться.

— Вы сравнили, конечно. Страх перед вождением и… это.

— Что — это? Мне двадцать один год. Я уже взрослая. И просто хочу пожить отдельно от родителей. Как любая обычная девушка.

— Ты не обычная девушка. Это не просто попытка стать самостоятельной, как у обычных девушек. То, что случилось с тобой…

Закрываю лицо ладонями и рычу:

— Я каждый день проклинаю себя за то, что вы знаете. Не надо было ничего рассказывать. И этим дурацким полицейским надо было сказать, что я ничего не помню.

— Ты хочешь, чтобы он остался безнаказанным?

— Он остался!

Вскакиваю. Мама делает шаг ко мне. Тянет руки. Её вялые запястья отлично отражают её беспомощность, безнадёжность вообще всей ситуации. Мне становится жалко её. И стыдно за себя. Но я всё равно говорю, уже без эмоций, по инерции:

— Он остался безнаказанным. Его не нашли. Они никогда его не найдут. Мы должны перестать придавать значимость тому событию, которое произошло. Ты, если уж совсем честно. Ты должна перестать терзать меня своим чувством жалости. Очень тебя прошу об этом.

— Я постоянно прокручиваю в голове тот день… если бы я не… ты бы…

Опять эти дурацкие слёзы! Я больше не могу этого выносить! Мне хватает моего чувства вины. Эта мерзота переполняет всё моё нутро. Хлебать ещё и чужой?

— Я поживу там некоторое время. Если мне станет некомфортно, попрошу Дину приехать, хорошо?

Неуверенно кивает.

— Но скорее всего я справлюсь. А если всё и дальше будет хорошо… а я в этом уверена… — загадочно улыбаюсь. — Серёжа предложил пожить вместе.

Мама прижимает ладони ко рту, а глаза наливаются радостью.

— Это же замечательно! — победно, сквозь сжатые пальцы. — Давай позвоним папе. Он сегодня обещал быть рано. И скажем, чтобы захватил торт по дороге. Надо отметить! А Наташка знает? Господи, как же она обрадуется! Она тебя обожает! Вы ведь не будете тянуть со свадьбой?

Какая свадьба? Мы ещё не спали ни разу.

— Всё-всё, я не лезу, — замахала руками, наткнувшись на мой хмурый взгляд. — Звоню папе!

— Поздно. Шайтан приветствует хозяина.

Входная дверь ещё не успела открыться, а мама уже бежит с новостями:

— Слава, Славик, Серёжа предложил Яне жить вместе!

Она всегда встречает его так, будто у неё для него припасено что-то хорошее. Не перестаю удивляться: как можно любить так долго, и самозабвенно? Хоть бы разок подслушать, как они ссорятся. Ведь они не могли не ссориться никогда? Просто не выясняли отношения при мне.

— А я думаю: по какому случаю на этот раз букет. Ты согласилась? — папа входит в кухню с огромной корзиной, переполненной цветами. Пухлые розы снежного цвета стискивают между собой тонкие зеленые прутики травы, которая всегда напоминает мне укроп.

— Я взяла несколько дней на раздумье, — отвечаю с наигранной надменностью.

— Умница, Пулька, — он обнимает меня огромной рукой за плечи, притягивает к себе и целует в висок. — Забирай дары от терпеливого поклонника.

Корзина занимает половину кухонного стола.

— Что пишет? — мама с щенячьим восторгом крутится у букета.

Ищу записку. Бормочу:

— Потерялась, что ли?

— Может, в цветах?

Я стараюсь аккуратно, приподнимая кончиками пальцев бутоны, обнаружить записку. Заглядываю на букет сверху. Сквозь бело-зелёное месиво, из центра, проступает что-то кроваво-красное. Я раздвигаю бутоны. И тут же отдёргиваю руки.

— Что? Что такое?

Смотрю на испуганную маму. Я, дура, даже шаг назад сделала, отступая от букета.

— Ничего. Страшного. Шип. Укололась, — шепчу. Сглатываю. Подхожу.

Там действительно ничего страшного. Просто в самой середине букета спрятано несколько цветов мерзких анемонов. Наверное, это такая задумка. Наверное, так букет выглядит интереснее. К тому же Серёжа ничего не знает про анемоны. Я погружаю руки в холод свежих цветов. Я честно пытаюсь пересилить себя. Но мысль о том, чтобы трогать эти красные лепестки… одна лишь мысль…

— Мам, поищи ты, пожалуйста. Я пойду за пластырем.

В ванной мою руки под горячей водой. Хочу избавиться от холода как можно скорее. Дело не в цветах на ощупь. Леденящий ужас. Порождённый ассоциацией.

Так жестоко было спрятать их в самое сердце простого и симпатичного букета. Так изуродовать первое впечатление. По незнанию. По случайности.

— Однажды Афродита полюбила Адониса. Он был охотником, ловким и сильным, — он за спиной. Его руки распускают узел. Тесная плеть соскальзывает как шёлк. Свет нападает рывком. — Любовник Афродиты, Арес, был могущественным олимпийским богом, богом войны. Он не позволил бы своему сопернику жить. Арес превратился в вепря.

Я вслушивалась в его голос как в заветную музыку. Только бы грохот его слов заглушал… Запах крови режет. Режут по живому её всхлипы.

— Говори, пожалуйста, говори, — прошу я.

— Вепрь пронзил Адониса клыком. И возлюбленный Афродиты пал. Открывай глаза, милая.

Не смотреть вниз!

Сквозь холодный свет ламп, на фоне серой стены, проступают красные лепестки. Он рвёт цветы над моей головой. Они сыплются медленно, потемневшие в перегибах, надломанные его пальцами. Две жизни, человеческие, молодые, ещё несколько дней назад цельные, раздроблены им, рассыпаются прямо сейчас, на моих глазах.

А затем я заплакала.

— Она плакала. И слёзы её превращались в анемоны. В греческой мифологии это цветы скорби. Но разве они не прекрасны? Посмотри, — нежно. — Посмотри! — зло.

Резко опускаю взгляд. Вдыхаю носом. И сочащаяся из её тела кровь пахнет ржавеющим металлом.

— Я хочу, чтобы ты украсила её для меня. Девочку, которую ты принесла мне в жертву. Разве можно было преподносить мне такой дар не нарядно. Ведь в обмен на неё ты получила полноценную жизнь. В обмен на эту жертву твоя жизнь останется без скорби.

Моя жизнь останется без скорби?!

Собираю с его ладоней бутоны кроваво-красных анемонов. Оседаю на колени перед растерзанной девушкой. Её глаза заклинают. В её хрипах через скошенный чёрным кляпом рот только мольба. От человека не осталось ничего. Она только просит, просит, просит.

Не в силах выдерживать её взгляд, первый цветок я укладываю на веко. Девушка послушно закрывает глаза.

— А его кровь, — шепчет за моей спиной он, — превратилась в розы.

— Записки нет.

Вздрагиваю. Оборачиваюсь.

— Но твой мобильник разрывается, — мама прижалась к дверному косяку и протягивает мне вибрирующий телефон.

— Серёж, привет, — улыбаюсь в трубку. Жду, пока мама совсем исчезнет из виду. Надо сказать ему, чтобы больше никогда не дарил мне паршивые анемоны. Только корректно.

— Уже собирался сбрасывать.

— Извини, опять забыла звук включить. Спасибо за…

— Не хочешь прогуляться по городу?

— Сегодня?

— Ага.

— Не могу. Буду готовиться к переезду. Не хотела собирать вещи, пока не обсужу с мамой.

— Обсудила?

— Мама, конечно, не в восторге, но меня спас ты.

— Правда? Но я ничего не делал.

— Я призналась, что ты хочешь съехаться.

— Ты серьёзно? — он будто не верит. — Это значит… это значит, что ты согласна?

— Думаю, к этому всё и идёт.

— Я даже… — он хмыкает в трубку, — даже не надеялся. Предлагал это уже по инерции.

— Ясно. Значит, блефовал?

— Что? Нет. Нет, Яна, я не то имел в виду! — смеётся. — Ты себе даже не представляешь, как я сейчас рад. Вот будто сон. Боюсь спугнуть.

— Серёж, только это не сразу, ладно? Ты же понимаешь, на меня лучше не давить.

— Ещё бы понимаю! Я тебя столько лет знаю. Блин. Пулька. Сказал бы мне кто полгода назад, что девушка моей мечты ответит мне взаимностью. Яна, чёрт возьми, я же… Совсем недавно говорил с мамой, что ты никогда не согласишься. А она меня убеждала ещё подождать. И вот… Ты меня сейчас таким счастливым сделала.

— Спасибо, мне очень приятно. Но я к тому, что сегодня увидеться не получится.

— Я понял. Блин, меня это почти не огорчает на фоне твоей новости! Получила мои цветы?

— Буквально несколько минут назад доставили. Спасибо. Только…

— Понравились?

— Очень. Только… можно тебя попросить?

— Да, всё что угодно.

— Больше не дари мне анемоны, пожалуйста. Я их… ненавижу.

— Ане — что?

— Ну, такие красные, были сегодня в букете.

— Эм… Красные? Они что-то напутали, наверное. Я просил белые лилии, никаких анеонов.

Оборачиваюсь на кашель. На пороге стоит папа, одна его бровь удивлённо приподнята. Он держит в руках распухший над целлофановой обёрткой букет белых лилий.

— Да… — бормочу я. — Видимо, что-то напутали.

— Вот сволочи! Элементарное задание поручить нельзя. Я сейчас им позвоню.

— Нет, нет, не надо! Спасибо, Серёж. Мне пора, ладно?

— Конечно. Целую тебя, Пулька.

— И как это понимать? — папа протягивает мне открытку. На ней пожелание чудесного настроения и подпись «Твой Серёжа». — Букеты от одного и того же человека, или поклонников всё-таки несколько?

— Нет, оба от Серёжи. Он сердится, что не одновременно их доставили. Напутали что-то.

— Неудивительно. Обычно дарят по одному на персону. Впрочем, моя дочь заслуживает особенного отношения, — вручает мне букет.

Выхожу в гостиную. У окна стоит мама. Новый стеклопакет такой чистый по сравнению с соседним старым, что кажется, будто стекла вовсе нет.

Моя мама вглядывается в зимний пейзаж с тревогой — я вижу, как поднимаются её плечи из-за беспокойных и глубоких вдохов. Её правая рука приподнята, повисла в воздухе, пальцы будто держат сигарету. Она раньше курила. И вообще, как туманно выражается папа, была настоящей оторвой. Он говорит, что брак излечил её. Не знаю, что точно это значит, но я бы никогда не подумала, что моя мама могла когда-то курить, шляться по клубам, попадать в милицию за непристойное поведение, и вообще делать хоть что-то из тех вещей, которыми положено заниматься «оторвам». Она заботливая домашняя, прости господи, курочка.

Хотя… порой, когда я неслышно вхожу в комнату, и моя мама думает, что никто не видит её… она совсем другая. Мягкая фигура обретает изломы, лоб хмурится от презрения к перебираемым в голове мыслям, руки подрагивают, будто пытаются найти что-то в воздухе, какую-то невидимую нить с прошлым, которую она хочет нащупать и разорвать.

Я еду в спортивный центр.

Зал полупустой. Забиваюсь в уголок, на самый дальний от сцены ряд. Достаю из сумки листок, который подсунули в конверте Динке под дворник. И перечитываю уже в сотый раз.

Я уничтожу все твои принципы. Я буду всаживать в тебя свою идеологию, семя за семенем, пока цветовая схема внутри тебя не обретёт контраст, пока каждая твоя загадка не станет прозрачной, пока ты не смиришься с тем, что мне нельзя говорить «нет». Мой мотив насилия отточен годами, заострён, как свежевыплавленное холодное оружие, и я буду погружать в тебя его лезвие до самого основания, в самых твёрдых местах вминать в тебя рукоятку, поднимать порог твоей чувствительности мучительно медленно. Методично усиливая давление. Я заставлю тебя поверить, что я последователен. Но глубоко внутри ты каждую секунду будешь ждать и бояться, что моё следующее действие нанесёт тебе сокрушающий удар. А ещё больше, больше всего на свете, ты будешь бояться, что я уйду.

Объявляют. Его имя. И я наклонилась вперёд, чтобы следить за каждым маневром.

Лезвие рапиры напряжённой нитью сверкнуло в отблеске таблоида. Название нашего города написано по-английски. Константин Лисковец в правой части сцены. Он стоит ровно, опустив оружие к полу. Рука в большой чёрной перчатке неподвижна. За спиной натянут провод. Свободной ладонью надавливает на затылок, заставляя шлем сесть ниже. Чуть вперёд левую ногу.

Соперник возится в противоположном краю сцены, далеко от экрана. В полутьме его оружие кажется недлинным кинжалом в массивной рукоятке. Настолько узок клинок на кончике, что невидим.

Хорошо, что я пришла сюда. Посмотреть на него в маске. В однотонной одежде. Правда, сегодня он весь в белом. А тот был в чёрном. Но это неважно. Я не отвлекаюсь ни на что, слежу только за повадками. И первое, что начинает меня смущать — Константин Лисковец левша. У похитителя правая рука была ведущей, это однозначно.

— Готов? — мужчина у сцены смотрит на Костиного соперника. Тот поправляет перчатку, кивает, и, грациозно наклонившись, поднимает с пола шлем.

— По местам! — командует голос с первого ряда.

Оба направляются к центру. Останавливаются резко. Граница — синие полосы, начерченные на полу. Соперники сгибают колени. Чуть наклоняются в сторону друг друга. Провода за их спинами натягиваются, будто держат, не дают им сблизиться. Между задранными рапирами метр.

— К бою!

Экран сменяет буквы на цифры. Ноль-ноль. Раунд. Часы начали обратный отсчёт.

Костя наступает шагом. Соперник — скачком. Клинки не сталкиваются. Дрожат, будто угрожают друг другу. Схлестнулись на полсекунды. Рука соперника вниз, вперёд, туда же его тело. Костя взмахнул рапирой, будто высверлил в воздухе отверстие. Вполоборота, спиной к зрителям. Его руки расправлены. Поза «я не прикасался». Протяжный писк. Как у сканера на кассе. Удар был засчитан. Только кто его нанёс — не понимаю. Всё настолько быстро произошло. Счёт сменяется на «один-ноль». Соперники снова друг против друга.

Костя встречает атаку. Каждое перемещение со скрипом. Шелест трения. То ли ноет костюм, расталкиваемый резкими движениями, то ли скользят их узкие ботинки по прорезиненному полу. Или это провод, раскручивающий катушку.

Противник делает рывок вперёд. Костя уклоняется. Так, будто отступает от человека, который падал к его ногам. Раздаётся писк. Они снова по местам. А счёт уже «один-один». И новая единица появилась за Костиной фигурой. Кто-то из них успел задеть. Ни черта не понятно. Я думала, он лишь поднял руку вверх. А получается, он атаковал?

Отступает. Рука соперника врывается в его личное пространство. Костя целится в плечо. Писк, и они снова на большом расстоянии друг от друга. Но счёт не меняется.

Переступают с ноги на ногу. Будто примеряются к рывку сквозь раскачивающиеся маятники.

Рапира соперника проскальзывает между его рукой и телом, вдавливается в бок и гнётся. Костя заносит своё оружие сверху, укол в локтевой сгиб. Они снова расходятся. И снова идут друг на друга.

Мне кажется, Костя проигрывает. Соперник двигается больше. Его позы очень агрессивные. По крайне мере, я заранее понимаю, когда он не просто переступит с ноги на ногу, а сделает рывок. Он приседает на корточки, целясь в живот снизу. Подпрыгивает высоко, когда заходит за границу своего врага. Всё время смещает его к краю сцены. Костя почти не задействует корпус. Он делает мягкие движения кистью, и плечом, когда наносит удар. Рапира соперника вспыхивает серебряными дугами то сверху, то между их телами. Движений лезвия Костиного оружия я не различаю совсем.

Противник широким замахом в ногах пытается отвлечь Костю, затем переходит в атаку его шеи. Костя уклоняется, и неожиданно делает шаг навстречу. Они налетают друг на друга, плечом на плечо. Скрещенные орудия расцепляются.

Впервые за раунд Костя начинает атаку сам. Теперь он заставляет соперника сдвинуться к краю сцены. По-видимому, физический контакт его рассердил. Шаги стали шире. Много быстрых движений в попытке задеть любую область тела противника. Тот почти разъехался в шпагате, нанося укол в живот. Рапира Кости уткнулась кончиком в грудь соперника. И они застыли в этой позе на целую секунду. Будто в действительности ранили друг друга.

Когда часы стали отсчитывать последние тридцать секунд, начался какой-то трэш. Столкновения происходили только между клинками, их самыми кончиками, на большом расстоянии между соперниками. Схлёстывания перемещались в пространстве, то защищая бёдра хозяина, то атакуя грудную клетку врага. Соперники чередовались в отдалении от центра. И на протяжении двадцати секунд ни разу ни одна рапира не коснулась тела.

Наконец, Костя уколол в бок. В попытке избежать удара его соперник неудачно вывернулся и потерял равновесие. Падения не вышло, но со сцены соскочил. Костя спрыгнул сам под смену цифр электронных часов на три ноля. Участников проводили бурными аплодисментами.

Это странно. Зрелище меня зачаровало. Было интересно наблюдать за Костей. Эта смена степенности и порывов приковывает, манит подойти ближе, и посмотреть ещё. Рассмотреть его как следует.

Он снял шлем. Мокрые волосы у лба. Пригладил назад ладонью. Полуоткрытые губы. Дышит часто. Мощная грудная клетка натягивает белый костюм. Даже отсюда, с последнего ряда, видно, как лихорадочно блестят его глаза.

Ловлю себя на мысли, что хочу услышать его сбитое дыхание близко. Очень близко. И внизу живота начинает ныть при одной лишь беглой картинке, как он склоняется надо мной, и дышит так у моего уха.

Я отвернулась, когда Лисковец проходил вдоль рядов, и не вставала, пока не убедилась, что он ушёл из зала.

Юркнула в дверь, за которой он скрылся. Коридор светлый, вдоль стены рыжие шкафчики с серебряными ручками. Напротив — фотографии под стеклом. Фехтовальщики, разодетые в белое, застыли в красивых позах.

Людей не было, пока я не приблизилась к раздевалке. Оттуда вышли двое, в верхней одежде, и направились к выходу.

И что я собираюсь сделать? В голову закрадывается идеальная мысль. Нужно как-то украсть его телефон. Установить прослушку? Я даже не представляю, как это сделать. Но факт обладания его телефоном становится для меня навязчивой идеей. Более актуальной, но менее захватывающей, конечно, чем преследовать Костю. Знать, что он любит делать, с кем и как разговаривать. Влезть в его жизнь.

— Вам помочь?

Резко оборачиваюсь. За моей спиной мужчина в белом, шлем под мышкой. Волосы у лба взмокли, прилипли к коже. Смотрит с лёгким недоумением.

— Я жду Костю, — отвечаю уверенно.

— Лисковца?

Киваю.

— У него ещё один бой через девять минут. Со мной, — гордо улыбается. — Хочешь взять у него интервью? — оглянув мою фигуру, возвращается к лицу.

Уколол морально. За девушку сына мэра я сойти не могу.

— Да, для спортивного блога, — скрипучие шаги в раздевалке. Приближаются. — Я вернусь в зал и посмотрю, спасибо.

— Не советую. Лучше сейчас, — во взгляде ожидание благодарности. — У нас после тренировки уже договорённость. Ты ведь заранее не спрашивала его? Идём.

Бесцеремонно берёт меня за локоть и тянет к дверному проёму. Оттуда навстречу человек. Сердце в пятки. Почти врезаюсь носом в грудную клетку, обтянутую белым.

— Привет, — человек проходит мимо, кивнув моему «помощнику».

Не Лисковец.

— Подожди минутку, — оставляет меня у двери и проходит вглубь раздевалки. Его фигура скрывается за рядами узких шкафчиков. — Кость!

Я делаю шаг за ним, и сворачиваю в противоположную половину помещения. Прячусь за выступающим аппендиксом стойки с грязными полотенцами. Только бы никто не зашёл. Только бы меня не заметили.

Бедром задеваю один из шкафчиков, и дверца со скрипом отползает. Из разинутой щели запахло грязными носками, потом, и навязчивыми нотками морского бриза.

— Где же она? — удивлённый голос парня, который звал Костю, совсем близко. — Девушка! Только что была здесь.

— Как она хоть выглядела? — Лисковец говорит спокойно, даже мягко.

— Да обычная, молодая, студентка. Я сразу понял, что она по делу. Такие не в твоём вкусе.

— Волосы кудрявые?

— Костя, — новый голос. С отдышкой, хриплый.

— Да я сегодня популярен. Что Вам ещё от меня надо?

— Правду.

— Проблемы? — вопрос от Костиного друга.

— Влад, извини, ты мог бы нас оставить на минутку?

— Уверен?

Шаги удаляются.

— Он будет слышать наш разговор, — мужчина говорит это тихо. — Может, всё-таки, найдём другое место?

— Вы переживаете за мою репутацию?

— Нет, она уже давно испорчена.

— Тогда говорите быстрее. У меня бой через… четыре минуты.

— Ты совсем ничего не боишься?

— Боюсь. У меня оооочень много страхов.

— Ты не воспринимаешь меня всерьёз, да? Я знаю, что Маша была с вами, когда всё произошло. У меня есть доказательства.

— Никаких доказательств быть не может. Потому что это неправда.

— Знаешь, куда я ездил?

— Конечно. Мне ведь так интересно, как проводит досуг человек, обвинявший меня в похищении и убийстве своей дочери.

— Я был в Париже.

— Поздравляю.

— Заходил в гости кое к кому. Квартирка недалеко от бульвара Осман.

— Наверное, красивое место.

— Виделся с Кариной Депуа.

Пауза.

Наконец, Костя выдаёт:

— И что?

— Она помнит, как Маша отменяла бронь.

— Да? Разве в этом было что-то особенное?

— А ты не помнишь? Время, когда она снимала бронь. В это время она была в твоей машине. В твоей, а не таксиста.

— Бред. С чего вы это взяли?

Нервный смешок мужчины:

— На заднем фоне было слышно, как вы разговариваете с твоим отцом.

— Это было до того, как мы её высадили.

— Хватит врать, — цедит. — Есть запись.

— Уходите, Владимир Анатольевич.

— Просто скажи мне, как всё было

— Я уже всё рассказал тысячу раз.

— Вы где-то остановились? На вас напали?

— Перестаньте!

Шаг.

— Каким бы мудаком ты ни был, — мужчина откашливается, — ты бы не высадил Машу одну, поздно вечером, на безлюдном шоссе.

Шаги уже в коридоре.

— Костя! Лисковец! Почему ты не заступился за неё?!