Сокровища моего отца

Анна Горельникова

«Сокровища моего отца» – это его детские воспоминания. Трудное послевоенное детство в маленькой деревне Пензенской области, в котором всегда найдется место и мелким детским шалостям, и большим приключениям.

ЗАПЕЧНЫЙ ТАРАКАН

В детстве больше всего на свете я любил спать и всегда недосыпал. Нужно было помогать маме по хозяйству, то есть, просыпаться рано. Спал я наверху, на печке, а там тепло, спится сладко. Я мечтал о чем-то своем, о чем мечтают в детстве все мальчишки. Представлял, что такого интересного ждет меня в жизни, какие подвиги и открытия предстоит совершить.

Мои мечты всегда прерывал дедушка Никита:

— Вставай, Геняй! Утро уже, хватит лентяйничать, работа ждет.

— Дед, еще пять минут! — сонно бормотал я.

— Дай ты ему полежать, — вступалась за меня мама.

Но дед не унимался:

— Вставай, таракан запечный! Эх, не в нашу ты породу!

Этот упрек-восклицание я услышу от дедушки еще не раз.

Утро в деревенском доме начиналось с запахов. Мама ставила в печку чугунки с едой, было слышно, как фыркает на огне картошка или какая-нибудь похлебка. Еда была самая простая, но такая вкусная, что никакие деликатесы потом мне так и не заменили кружку деревенского молока с печеной картошечкой. Мама доставала ухватом чугунок, ставила на стол. Запах картошки обволакивал уже всю избу и манил. Я сразу вскакивал и бежал за стол.

— Погоди, Гена, руки обожжешь! — восклицала мама.

Но я, одурманенный магическим ароматом, уже ничего не слышал.

— Конечно, как поесть, так мы опервя планеты всей. А так спим до обеду! — ворчал дед Никита.

Он ел картошку по-другому, с трепетом и уважением.

— Картошка — кормилица наша, — задумчиво произносил дед. — Будет урожай, авось и войну переживем, разобьем немцев.

Дедушка Никита все мое детство пытался научить меня драться. Сначала просто так, без цели, играя. А затем по необходимости. Дело в том, что дед делал для пастухов кнуты. А так как практически никаких игрушек в моем детстве не было, то на улицу я гордо выходил с этим самым кнутом. Зачем? Вертеть его в руках, бить им ветки, крутить как скакалку и прыгать… Приходилось придумывать себе развлечения фактически из ничего. И вот каждый раз, как только я выходил поиграть со своим кнутом, мальчишки постарше его у меня отбирали. Максимум через час моей прогулки. Я прибегал к деду в слезах, на что он всякий раз отвечал:

— Как отобрали? А где синяки? Не могут у пацана просто так что-то отобрать! Ты дрался с ними?

— Нет, — опустив голову, отвечал я.

— Пошли, буду тебя учить!

Дед честно пытался научить меня всем боевым приемам. Но в детстве я был настолько щуплым и стеснительным ребенком, что все усилия деда оказывались напрасными.

— Эх, не в нашу ты породу! — традиционно восклицал дедушка.

В следующий раз я уже возвращался с синяками, но без кнута.

— Отобрали?

— Отобрали, — тяжело вздыхал я.

— Ну, теперь хоть вижу, что дрался. Пошли, другой кнут тебе сделаю!

Я очень хотел, чтобы дедушка за меня вступился и наказал обидчиков. Но он считал ниже своего достоинства лезть в детские разборки. А мне было так необходимо тогда всем показать: пусть отец у меня и на войне, далеко, но тут есть, кому постоять за меня.

Но однажды моим обидчикам не повезло. Вместо деда они познакомились с навыками рукопашного боя моей старшей сестры. Зоя, хоть и была старше всего на два года, отличалась, как бы сейчас сказали, совершенно безбашенным и отчаянным характером. В гневе она могла ударить всем, что попадалось под руку, не взирая на тяжесть предмета и на возможность серьезных увечий для человека. Думаю, из нас двоих именно она пошла в дедову породу. Увидев однажды, как старшие мальчишки меня бьют, отбирая кнут, Зоя подбежала и начала кидать в одного камень, в другого тяжелое бревно, а третьего неожиданно стала лупить ногами. Мальчишки совершенно обалдели от такого натиска, плюнули и ушли. Зоя еще долго кидала им вдогонку все, что плохо лежало на проселочной дороге.

— На, держи свой кнут, — отдышавшись от схватки, сказала сестра. — Еще раз отберут — мне скажи, голову им оторву.

Удивительно, но после ее вмешательства мальчишки оставили меня в покое. А потом у меня появились близкие друзья, с которыми мы вечно пропадали на прогулках и уже сами бедокурили напропалую. Но об этом позже. Расскажу лишь, что гораздо позже, в Уфе, я все же понял, что занятия деда рукопашным боем со мной не прошли даром. В студенческие годы я подрабатывал… вышибалой на танцплощадке в парке. Да, да! Каких случаев там только не происходило! Каждый вечер находились не совсем трезвые парни, пристававшие к девушкам, не желающие уходить после закрытия, заказывавшие свою музыку… Всех приходилось останавливать и часто — физически. Наверное, как бы сейчас сказали, таким образом я «закрыл свой гештальт» из детства. «Дед бы сейчас мной гордился», — думал тогда я.

Но вернемся в Зыбино. Был у дедушки Никиты еще один ритуал, который я ненавидел всей душой и всячески пытался избегать, но безуспешно — баня по субботам. «Что может быть такого страшного в бане?» — спросите вы. В самой бане — ничего. Но то, как дедушка Никита парился и хлестал меня веником, я запомнил на всю жизнь! Итак, веник готовился заранее, замачивался особым образом в травяном отваре. Дед топил баню по-черному. Обычно для этой цели использовал березовые или дубовые дрова. Когда баня была готова, стенки окатывал водой из кадушек и давал настояться пару. И вот затем начиналась моя экзекуция. Дед хлестал веником сначала себя, затем брался за меня. Казалось, что он бьет меня розгами или раскаленными прутьями. Но сопротивляться было бесполезно.

— Чаво кряхтишь? Кто из нас дед, ты али я? — кричал он, неистово избивая себя веником. — Смотри, ну, красота же! Здоровье!

Из бани я выходил в полуобморочном состоянии и сразу падал в кровать. Утром всегда смотрел на спину, ожидая увидеть там следы «побоев» веником. Но нет, баня действительно творила чудеса. После крепкого сна я был бодр и полон сил.

— Дед, конечно, прав, — размышлял я про себя. — Но это просто невыносимо! Ненавижу бани!

Как оказалось позже, такая нелюбовь к баням передается по наследству. Когда мы попытались мою маленькую дочь попарить в бане (ей тогда было года три), Аня убежала, как только открылась дверь, откуда на нее пошел густой пар. Убежала и наотрез отказалась идти в «это очень страшное место», как она назвала баню.

— Вся в отца, — вздохнула жена.

— Это точно, — согласился я, вспоминая себя в детстве.

Дорога в деревню

Родные луга

На угоре все дома

Издалёка видно…

Не дворцы, не терема

А душе обидно,

Что стоит давно угор —

Лишь две-три избушки,

Как задумчивый укор

Прежней деревушки.

Все оставили её

По-над Няньгой-речкой,

И нашли себе житьё

Кто трудней,

кто легче.

Никого я не сужу —

Это их решенья.

За себя одно скажу:

Попрошу

прощенья,

Что уехал, как пропал,

О селе не ведал…

Может, крест давно упал

На могиле деда.

Дом — и тот я не найду,

Ни печи, ни сруба…

Погрузилось в лебеду

Всё, что было любо.

Нет избы, что до сих пор

В снах цветных мне снится…

От крыльца — большой простор,

На просторе птицы

Будят землю ото сна,

Землю в дымке талой…

Приходила к нам весна

Раньше всех, пожалуй.

В снах цветных,

в былой поре

Стариков увижу:

— Мы на зыбинской горе,

К солнышку-то

ближе!

Ты, мальчонка, не тужи,

Пусть взгрустнется малость.

Лишь бы солнышко души

При тебе осталось.