Сокровища моего отца

Анна Горельникова

«Сокровища моего отца» – это его детские воспоминания. Трудное послевоенное детство в маленькой деревне Пензенской области, в котором всегда найдется место и мелким детским шалостям, и большим приключениям.

МАМА

В раннем детстве меня не без оснований считали маменькиным сыночком. И действительно, я ходил за мамой везде. Наверное, это происходило по большей части от того, что мне очень не хватало отца. Я почему-то постоянно переживал, что и с мамой что-то может случиться.

Самый яркий эпизод таких переживаний был, в принципе, небезосновательным. Я часто вместе с мамой ходил на дойку. Коров доили возле Пчелейки, небольшой речушки в нашей деревне. Мы брали бидоны, которые наполнялись парным молоком и которые я помогал донести до дома. Помню, что нести их было очень тяжело, но осознание того, что я помогаю маме, придавало сил.

— Сынок, устал ты, давай мне, — беспокоилась обычно мама по пути домой.

Я кряхтел, руки немели, но вслух говорил только:

— Мам, да мне совсем не тяжело!

В тот день, получив молока, мама решила пойти еще и на родник, набрать чистой воды. Родник был в стороне от Пчелейки. К нему вела небольшая тропинка, идущая под гору. Каждый день туда приходило много деревенских набирать питьевой воды себе в дома. В тот день меня с бидонами мама оставила стоять на пригорке. Оттуда до родника было около километра. С утра стояла палящая невыносимая жара, а когда мы шли на дойку, то небо уже заволакивали серые тучи. Все шло к дождю. И вот, как только мама ушла, раздались первые раскаты грома. Сначала где-то вдалеке. Спустя несколько секунд небо озарило вспышкой молнии. Не яркой и пока вовсе не страшной. Но удары грома нарастали, и каждый последующий становился сильнее предыдущего, а между ними неизменно сверкала молния. Дождь никак не начинался. Говорят, что такие сухие грозы — самые опасные. Я занервничал и уже пристально всматривался в сторону родника. Оттуда торопились люди. Все шли с коромыслами, ускоряя шаг. Женщины постарше крестились при каждом раскате грома. Мамы все не было. И мне казалось, что прошла целая вечность. Я начал вспоминать все страшные истории, связанные с грозой. Например, в прошлом году в деревне сгорел дом — хозяева не успели поставить в печке заслонку, и через трубу в дом попала шаровая молния. Дом сгорел за считанные минуты. Хорошо, что никто не погиб. Вспоминал рассказы деда о том, как молния ударила в дерево, возле которого он стоял. И так далее, и тому подобное. Гроза мне стала казаться надвигающейся катастрофой! Стоять на месте я больше не мог. Мамы все не было. Я пошел к роднику, стараясь идти максимально быстро и, при этом, не расплескивая молоко из бидонов. Начался дождь. И вдруг кто-то из пробегающих женщин на ходу бросил:

— Ой, как сверкает. Вот так убьет молнией и все! Бежать надо!

И я побежал. Вместе с бидонами в руках, из которых на ходу выливалось молоко, оставляя за мной белую дорожку. Я бежал к роднику и кричал на всю деревню:

— Ма-а-а-ма-а-а!

На меня оглядывались женщины, но мне уже было не до них и не до молока, которого почти не осталось.

И вот, наконец, я увидел знакомый силуэт. Мама тоже ускорила шаг настолько, насколько это вообще было возможно с коромыслом на плечах. Сцена, как в финале какого-то драматического фильма: я бегу с криком, и мама бежит ко мне. При этом вокруг сверкает, а вся одежда на нас насквозь промокшая.

— Сынок, ты чего это? Чего ты, глупый? — мама обнимает меня, гладит по волосам и даже не ругает за пролитое молоко. Мы вместе спешим домой, и почему-то рядом с мамой мне больше не страшна гроза.

После этого случая упреки, что я хвостиком хожу за мамой, стали слышатся еще чаще, но мне было все равно. Правда, будучи школьником, точно такое же беспокойство уже маме доставлял я сам. Мы уходили с друзьями на речку и могли купаться там даже в грозу. А мама в это время ждала дома и переживала.

Дерево в нашей деревне, в которое когда-то ударила молния

Переживала она за меня и сестру всю нашу взрослую жизнь. А когда маме перевалило за семьдесят, настал наш черед вновь переживать за нее. У мамы обнаружили диабет, а потом и стремительно развивающуюся гангрену. Ей ампутировали ногу, и после этого она очень быстро угасала. Нужно было подниматься и ходить на костылях, но руки, настолько уставшие от работы в деревне и натруженные за всю ее тяжелую жизнь, совсем не слушались. И мама, всегда твердившая всем вокруг, что «движение — это жизнь», вдруг сама осталась без движения и былой энергии. В марте 1989 года мы с сестрой и нашими семьями отметили мамин юбилей — 75 лет, а в начале июля ее не стало. Помню, что в тот вечер никак не мог это осознать. В голове, словно на кинопленке, прокручивались картины из детства, в том числе и этот эпизод со страшной грозой. Верно говорят: пока живы родители, все мы — дети. И как же не хочется становиться взрослыми.

Мама с сестрой Зоей

Семья (Уфа, 1987 год)

Я с мамой часто говорю,

Увы, не лично, а с портретом.

И ощущаю я при этом —

Пришел как будто к алтарю.

И каюсь как перед живой,

Что груб порой, горяч, как пламень…

И чувствую: с души, как камень,

Снимается ее рукой.

И в роднике моей души

Светлее помыслы, надежды…

И мама словно бы, как прежде,

Шепнет: «Сыночек, не спеши».

МАМЫ ОГОНЕК

Мне раньше было невдомек,

Когда любуясь небом звездным,

Шел, не спеша, я ночью поздней

И дома видел огонек.

Тот свет в окне грел душу мне

И, возвращаясь среди ночи,

Я был уверен, между прочим:

Мать ждет в полночной тишине.

Потом, волнуясь и любя,

Твердила: «Я вот только встала,

К окну — и сразу увидала,

Узнала издали тебя».

О матерей святая ложь,

Где радость смешана и слезы!

Ты огоньком в душе, сквозь грозы,

К порогу дома нас ведешь.

НАСЛЕДСТВО

Стихи не вспомню наизусть:

Тоска и грусть, как в день осенний…

Среди житейских потрясений

О маме Богу помолюсь.

И вспомню тихое житье

В избе, где жаркой печки пламя

Лицо опять румянит маме,

Моложе делает ее.

Я мамин слушаю романс,

Что мне поет она меж делом…

Стоит весна, и вишни в белом

Сулят счастливый в жизни час.

…О маме сны приходят вновь

Из давней юности и детства —

Мое богатое наследство,

Где мамы ласки и любовь.