Напокишу. Книга о моем отце
Папа употреблял некоторые слова из диалектов Вологодской области, но постепенно их вытеснил общепринятый русский язык. В детстве эти слова чаще звучали, потом реже. Из тех, что звучали – я уже всё позабыл. Но одно слово помню – напокишу. Это значит – наизнанку. Я так и характеризую всю папину жизнь: напокишу. Не так она прошла, вся была вывернута, можно было по-другому ее прожить.
Оглавление
- НАПОКИШУ. Книга о моем отце
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Напокишу. Книга о моем отце предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
© Вячеслав Смирнов, 2021
ISBN 978-5-0053-5950-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
НАПОКИШУ
Книга о моем отце
Папе стало плохо 16 марта. Пошли с мамой на дачу, но по дороге повернули обратно: он стал задыхаться, тяжело дышать. Вернулись домой, мама его ругала, говорила, что придуряется, и ей самой пришлось нести весь груз.
Надо бы посетить поликлинику. Я предложил пойти с его паспортом и взять в регистратуре талончик к терапевту. У меня перед глазами рецепты, они выписаны 20 марта — значит, сходили позже.
А у меня 17 марта юбилей, и в голове крутилась эгоистичная мысль: как бы папа не умер, это поломало бы все планы.
В последующие дни лучше не стало, но я человек безответственный, поэтому не прилагал усилий к тому, чтобы заняться папиным здоровьем. Были еще попытки сходить на дачу, но затем они прекратились — папе становилось хуже. А тут еще и мама заболела 29—30 марта, и все внимание переключилось на нее, потому что уже привыкли, что старенький папа жалуется на здоровье.
Вчера, 31 марта, мама с папой собрались на дачу. За день до этого жаловалась, что не в силах сходить к врачу. Какая дача?! Еле их отговорил.
Сегодня, 1 апреля, я еще спал. Показалось, что раздался звонок домофона. Показалось, что где-то что-то грохнуло. Но все это было в полудреме. Примерно в 6:10 в комнату заглянула мама и сказала: «Слава, не пугайся. Там скорая приехала. Надо папе помочь». В комнате родителей находилась женщина-врач и две санитарки. Папа сидел на кровати, обложенный подушками, и тяжело дышал.
Папино свидетельство о рождении, дубликат 1953 года
Позже мама рассказала, что папа встал в 5:00 утра, стал метаться по комнате, жаловаться на удушье. Мама спросила: «Тебе скорую вызвать или таблетки дать?» Выпил две таблетки. Нас не стали будить, час прошел в поисках телефона скорой. Наконец медпомощь удалось вызвать через телефон экстренных оперативных служб 112. Я разбудил брата, он выглянул, сказал: «А, понял», — и стал одеваться.
Папа хотел пописать, поскольку принятое лекарство обладало мочегонным эффектом. Но врач запретила ему вставать. Брат взял тазик, врач и санитарки тактично отвернулись, мы с братом подняли и поддерживали отца, но он из стеснительности пописать не смог. Надели рубашку, накинули куртку, джинсы, ботинки. Штаны застегнуть не удалось. Посадили на стул и понесли к лифту. На крыльце передохнули и донесли до скорой. Оказывается, тяжело нести вдвоем. В скорой отца усадили в кресло, я предложил сесть рядом с ним, чтобы придерживать его, чтобы он не упал. Врач сказала: ничего, пусть держится за поручни. Отец тяжело дышал, но держался.
— Куда мы едем? — спросил я.
— В Комсомольск, — ответила врач.
Через минуту спросила:
— Он у вас выпивал?
— Нет, — ответил я.
Мой дедушка Смирнов Иван Николаевич, снимок примерно 1939 года
При высадке из скорой отца пересадили на каталку перед приемным покоем. В приемном отделении к лицу отца присоединили легкую маску с подачей кислорода. Оформили документы, задали мне какие-то вопросы, пришел мужчина-врач и спросил у отца имя, отчество. Отец хотел писать. Принесли колбу, но он опять стеснялся это делать при людях. Затем сказал, что хочет сходить по большому. Речь отца стала несвязной. Меня спросили:
— Он всегда так говорил?
Повезли на рентген. В рентген-кабинете я снял с отца рубашку, ему пришлось встать к рентген-аппарату. Стоять отец не мог, рентгенолог ругалась на него за это. Затем попросила на момент съемки задержать дыхание, но отец все равно тяжело дышал. Я подхватил его на руки и усадил в каталку. Отец сел неглубоко, и я обошел его, чтобы со спины придвинуть поглубже к спинке. Медичка отвлекла меня, попросив снять с отца брюки — все равно его нужно будет раздевать. Отец стал наклоняться вперед и падать. Я разогнул его, склонился к ногам, стал снимать ботинки. Отец застонал и стал изгибаться — типа мостик, сползая с каталки. Я воскликнул:
— Смотрите, что с ним?
Папа сидит на коленях своей матери Екатерины Захаровны, слева от них — папина старшая сестра Зоя, справа — средняя сестра Лида. Снимок сделан примерно в 1939 году
Рентгенолог и медсестра стали помогать мне вытаскивать каталку в коридор. Отцу по внешним признакам становилось все хуже. В его лице я читал панику, ужас и боль. Еще несколько человек медперсонала находились в другом помещении. Я закричал:
— Помогите!
— Не надо кричать, — ответили мне.
В приемном отделении я помог переложить отца на медицинскую каталку-кушетку, ему стали делать массаж сердца, а меня тут же выставили в коридор. Я ходил взад-вперед по коридору, пытаясь подавить нахлынувшие слезы. Это получалось плохо, я утирал платком глаза. Санитарка взяла швабру с тряпкой и скрылась за дверью. Я понял, что папа все-таки пописал, но произошло это непроизвольно и незапланированно. Примерно в 7:50 меня пригласили в приемное отделение. Тихо сказали:
Свидетельство об окончании семилетней школы, 1953 год
— Ваш папа умер. Соболезнуем.
Я глубоко вдохнул, чтобы отогнать слезы. Сел на кушетку. Встал.
— Вы можете подойти, проститься.
Подавляя слезы, я молча вышел в коридор и закрыл дверь. Вдохнул-выдохнул, набрал номер брата Олега, произнес:
— Папа умер.
— Что?!
Мой голос срывался и, наверное, был неразборчивый.
— Папа умер.
Объяснив Олегу, где я нахожусь, стал ждать, что скажут врачи. В моем представлении — они должны были оформить какие-то документы и подсказать насчет похорон. Судя по всему, папа умер примерно в 7:30.
Дежурная врач сказала:
Фото с комсомольского билета, предположительно 1959 год
— А вы что здесь ждете? Можете идти домой. Завтра приходите в 9:00 в морг за документами и за телом.
И еще объяснила, что тело отца два часа должно лежать в больнице — прежде, чем его заберут в морг. Так положено по закону.
Я стал что-то мямлить про похороны, врач набрала телефон представителя ритуальных услуг:
— У нас тут клиент в растерянности и в беспомощном состоянии, надо ему помочь.
Приехал брат, мы кратко обнялись, стали ожидать ритуальщика. Он приехал, мы все обсудили и собрались к нему в контору для оформления.
К 9:00 в приемном отделении сменилась дежурная смена. Мы зашли и попросили проститься с отцом. Он лежал под простыней на кушетке в дальнем помещении. Видно, что челюсть была подвязана то ли бинтами, то ли полотенцем. Я не стал открывать лицо, боясь увидеть его искаженным мукой. Провел отцу рукой по голове, по волосам, брат прикоснутся к его руке через простыню. Отошли, постояли несколько секунд, и пошли оформлять похоронные дела.
Все вопросы решили сразу, я оплатил все сразу, похоронят папу в Выселках 3 апреля, к моргу нужно подъехать к 11:00.
Служба в армии 1957—1960 годы. Фотография впервые попала мне в руки только в 2019 году
Сейчас, когда я пишу эти строки, я понимаю, что еще утром папа был жив. Это было несколько часов назад. Как-то надо научиться теперь с этим жить.
Сегодня зашел в морг, он находится через дорогу от театра. С центрального входа мне сказали, что кабинет заведующего — с правого конца здания. У заведующего я спросил:
— Я завтра забираю отца. Можно мне его сегодня посмотреть? Вот мои документы, — протянул паспорт.
Заведующий взял единственную папку с соседнего стола, посмотрел ее и ответил:
— Нельзя, он в работе.
Мой любимый папин портрет в военной форме: служба в армии 1957—1960 годы
Что такое «в работе» — я сразу понял, и ретировался. По дороге представлял, как моему голому папе вскрывают живот, вынимают внутренности, распиливают черепную коробку. Попутно вспоминал — какие детали я упустил из вчерашнего дня.
Итак, меня попросили удалиться из приемного отделения, я вышагивал взад-вперед по коридору, глотая слезы. Минут через двадцать дверь приоткрылась, меня пригласили. Дежурный врач тихо сказала:
— Ваш папа умер. Мы не смогли его спасти. Соболезнуем. Не хотите с ним проститься? Он в дальней комнате.
Я резко выдохнул-вдохнул, и вышел за дверь — не хотел, чтобы посторонние видели, как я давлюсь слезами.
Обрезок новогодней открытки обнаружил в архиве Сергея Орлова в 2019 году. Съемка 1957-1959 годов
Потом, когда уже пришел Олег и сменилась новая смена, мы с братом попросили попрощаться с отцом. Новые люди не знали нашу реакцию, поэтому, пока мы проходили в дальнее помещение, произнесли в спину:
— Вам нашатырь дать?
Да, простыню с лица отца я не стал снимать — боялся увидеть его лицо, искаженным от боли. Потому что за полтора часа до этого, когда я видел его еще живым, он слабо бился в конвульсиях и слабо кричал. Он испытывал ужас и был в панике. Ему было больно, больно. Распахнутые глаза были похожи на рыбьи — такие, когда рыбу сварят, и при этом сворачивается белок. Он уже что-то видел, чего не увидеть живым.
Комсомольский билет папе вручили в армии, 1959 год
Я понимал, что папе плохо. Но я доверял врачам. Сейчас, задним числом, я уже вижу, что нельзя его было ставить к рентгену. Если бы он не встал с каталки и не стоял около минуты — он был бы жив. Дома, когда его забирала скорая помощь, врачи категорически запрещали ему вставать. А здесь лаборантка рентгенкабинета, не разобравшись в ситуации, допустила оплошность. Да и я растерялся, не разрулил ситуацию, вовремя не сообразил, что происходит. Эта сцена будет стоять у меня перед глазами до конца моей жизни: умирающий папа, который смотрит на меня. И вот — уже не на меня он смотрит.
Надпись на обратной стороне фотографии: «Дорогой сестре Зое от брата Анатолия в честь моей службы в Рузе. 22 III 1958»
Мы все, вся семья, не уберегли тебя. Как мы к тебе были невнимательны. Все могло бы быть иначе.
Сегодня днем позвонил человек из ритуальных услуг, занимающийся нашим вопросом:
— Хороним в Выселках, все верно?
— Да.
— Я сейчас оформляю землю под захоронение. Предлагают два участка в одной оградке, дополнительно 9400.
Я все понял, говорю:
— Да, делаем так.
Мама плохо себя чувствует. Брат плохо себя чувствует. У меня — глаза на мокром месте. Завтра — похороны. Как мы все поведем себя завтра? Я не должен распускаться, должен держать себя в руках. На мне — ответственность за завтрашний день. Господи, дай мне сил. Я тоже хочу плакать и кричать. Вечером собирался сходить к каналу, чтобы на безлюдном берегу кричать в истерике:
Служба в армии 1957—1960 годы, папа справа
— Папка, бедный папка, мой несчастный папка, мой любимый папка!
В итоге просто взял маму, и мы больше часа ходили по окрестностям, спокойно разговаривали. Я ее успокоил, она успокоила меня. Я говорил ей, что теперь наступила другая жизнь, теперь все по-другому, не нужно горбатиться на даче, все эти разносолы и варенья никому не нужны.
В общем, нам еще предстоит оценить, насколько сильно изменится наша жизнь без папы. Это был самый ущемленный член нашей семьи, самый несчастный. Как мне его жалко. Как он жутко умер. Господи, дай мне силы.
Теперь папа из надземного мира перешел в мир подземный. Надо привыкать к мысли, что я больше никогда не увижу его. Перед прощанием я держал его за скрюченные подагрой руки. Затем поцеловал в лоб. Всматривался в лицо. Смерть исказила его черты — это был папа, и в то же время как бы не папа.
Служба в армии 1957—1960 годы, папа справа
Я боялся этого дня — боялся, что все будут не просто плакать, а кому-то из нас может стать дурно. Ритуальная газель стояла рядом с моргом. Мне нужно было передать деньги работнику ритуальной конторы — за дополнительные услуги. Он предложил сделать это в газели. Там уже лежал в гробу папа. Я попросил сопровождающего оставить меня на минутку одного. Взрывных эмоций не случилось, поскольку я уже знал, что увижу папу мертвым.
На кладбище у могилы мама сказала:
— Ты порой в шутку говорил: «Спи спокойно, дорогой товарищ!» Теперь эти слова говорю тебе. И прости за все вольно или невольно нанесенные обиды.
Почва на кладбище в Выселках — суглинок. Пришли домой — еле ноги отмыли. И вот теперь я думаю: как он там, мой папа, под этим толстым слоем земли?
На отдыхе с сослуживцами, 1957-1960 годы. Папа — крайний слева
Вроде я уже успокоился. Когда молчу — все нормально. Но начинаю говорить — и пробивает на слезы. Ладно, домашние рядом, это я с ними общаюсь. А на работу как ходить?
Папа — второй справа, 1957-1960 годы
Вчера не сразу уснул, стало сильно колотиться сердце. Сегодня тоже ощущал давление изнутри грудной клетки. Все эти дни не позволял себе ни успокоительных таблеток, ни даже травяного сбора. Сегодня вечером все же выпил пару таблеток экстракта валерианы — все позади, можно прибегнуть к медикаментозным средствам.
Папу похоронили недалеко от могилы Вадима Леванова. Мог ли я предполагать в 2011 году, когда хоронили Вадика, что спустя несколько лет в эту же землю ляжет настолько дорогой для меня человек? Тетю Тамару похоронили здесь пару лет назад. Теперь — папу. Понимаю, что здесь и буду собирать всех своих.
Папе сегодня 9 дней.
Прими благодарность за то, что всю мою жизнь ты был рядом. Это немало — 50 лет, полвека.
Очень я перед тобой виноват: семью не завел, детей не родил, не дал тебе с внуками понянчиться. Всю жизнь был инфантильным эгоистом, только о себе думал.
За всю жизнь мы с тобой так ни разу и не поговорили. Я даже не успел узнать — что ты за человек? Я не знал, где ты работаешь, кто твои друзья, что тебе нравится.
С сослуживцами, 1957—1960 годы. Папа — сидит слева в первом ряду
Последнее общение дома, 31 марта. Я что-то готовил на кухне. Папа зашел и встал. Я стал перемещаться, обходить его. Он извиняющимся голосом сказал: «Я сейчас уйду».
В том, что ты на самом деле ушел, виноваты мы все. Ты и сам виноват: говорил, что врачи хотят тебя отравить, не принимал таблетки, не хотел идти в больницу, почти никогда не жаловался, не рассказывал о своем состоянии здоровья. Утром 1 апреля было упущено время: папе стало плохо, мама не разбудила нас, долго искала телефон скорой, дала таблетки, которые не нужно было пить. В приемном отделении не сразу определили надвигающуюся трагедию, в рентгенкабинете заставили стать перед аппаратом, хотя врачи скорой не разрешали отцу вставать. Затем, когда он стал «уходить», не смогли его реанимировать. А ведь я его живым привез, он разговаривал. В итоге лишь извинились: «Простите, мы не смогли его спасти». Да я и сам не сориентировался, растерялся. Я не смог тебе помочь, даже когда был рядом, я оказался бессилен.
На боевом посту, 1957—1960 годы
Ты ушел от нас несчастным. Даже слова любви и признательности мы приготовили лишь к твоему юбилею, до которого ты не дожил два месяца. Твоя жизнь была очень тяжелой, и мы, самые близкие люди, ничем не облегчили ее. Все эти 50 лет я был ребенком, ни за что не отвечал. Ты весь дом тащил на себе: оплачивал квартплату, закупал продукты питания. Я даже еще не очень представляю, как мы теперь будем жить без твоего участия.
Я понимаю, что люди рождаются, а потом когда-то умирают. Но как это опустошает и ошеломляет. Все мои мысли с тобой, папа.
Можно сколько угодно заниматься самобичеванием, но папу это не вернет. Ты всегда присутствовал в моей жизни, и ничего другого я представить не могу. Теперь придется научиться жить без тебя.
1957—1960 годы
Я с ужасом оглядываюсь на свою жизнь: ни семьи, ни детей, ни квартиры, ни нормальной работы и, соответственно, заработка. Я с раздражением реагировал, когда папа нередко говорил мне: «Обеспечить себя не можете. Что вы будете делать, когда мы умрем?» Представляю, как я огорчал папу, когда на его глазах я просирал, пропивал, прогуливал свою жизнь. Все его надежды и чаяния в отношении меня не сбылись. Прости меня. Ты меня уже никогда не услышишь, я это говорю куда-то в воздух, для себя, для самоуспокоения. Прости меня, папа.
Возвращаюсь домой — на площадке в подъезде стоят какие-то парни с бумагами, разговаривают с мамой. Я дернулся: в чем дело? Оказывается, идет уточнение данных по детям войны, им будут доплачивать по тысяче рублей.
— Смирнов так ждал эту надбавку, так надеялся на нее. И не дожил совсем немного.
Папа — слева, 1957—1960 годы
Мама называла папу по фамилии еще со времен Лукьяновки, когда тетя Маша вышла замуж за Анатолия Макарова. Так в семье появилось два Толи и, чтобы не путаться, стали называть их не по именам, а по фамилиям — Макаров, Смирнов. Так и прижилось.
Сейчас опять после маминых слов набежала слеза. Папа не дожил… Первые дни как только просыпался — сразу садился на кровати и начинал рыдать. Сейчас это происходит не так истерично, но все равно — в течение дня, когда рядом никого нет, время от времени начинаю плакать или подавляю в себе рыдания.
Не получается смириться с потерей, так все быстро произошло. Ира рассказывает, что мама плачет в мое отсутствие. Очень тяжело сейчас. Все еще тяжело.
Папы нет уже почти месяц, а мы все еще доедаем продукты, купленные им. Только что утром доели два последних яйца. Папа купил целое ведро еще в конце марта. Он и был основным потребителем яиц, потому что их очень просто готовить. Наверное, поэтому остатки яиц так долго не заканчивались: их уже некому было есть.
Папа — второй слева, 1957—1960 годы
Позавчера зашел в подвал, кладовку, принес домой ведро картошки. Тоже заканчивается, но ее хватит до конца мая. И тоже прошлой осенью, кажется, в октябре, картофель на зиму покупал папа.
Я ему помогал таскать на тележке от места продажи к месту хранения. Это всего лишь продукты питания, расходный материал. Но в них есть папино участие.
Я даже пару недель назад покупал творог и кефир с давним сроком изготовления: они были произведены 1-го апреля, когда еще был жив папа.
И вот я ем эти продукты. А папы уже нет. Малейшую ерунду я облекаю в систему символов. Понятно, что это эмоциональная неустойчивость. Своего рода психологическая защита. Я не успел проститься с папой. И теперь таким образом тяжело расстаюсь с ним.
Вроде на радостном событии был, но постоянно приходилось скрывать, подавлять слезы.
Сводил маму в театр. Сегодня у нас шли «Тетки» — самый кассовый спектакль за последние два года, на него до сих пор аншлаги. Он очень смешной и идет три часа.
В наряде по части, 1957—1960. Папа — крайний справа
Завтра поведу маму на «Год змеи» — это о Василии Баныкине. Послезавтра — «Муж и жена снимут комнату» — это о поколении 1970-х.
Я давно собирался сводить маму и папу в театр. Маму и папу. В итоге прособирался. Теперь могу сводить в театр только маму. Оттого и слезы. Все нужно делать вовремя.
Маме сегодня понравилось, она аплодировала и кричала «Браво!», у нее поднялось настроение. Я ее сегодня фотографировал в фойе, на фоне декораций, в костюмерной, на хоздворе, перед театром, в зале. А вот папу за последние 30 лет я всего лишь два раза фотографировал. И теперь, получается, с мамой наверстываю. Даю маме то, что не смог, не успел дать папе. Лишь бы она не заметила, что я все время в слезах, что лицо искажается от подавляемых рыданий. Пусть моя мама радуется.
Папе прислали поздравление с 9-м мая. Он все еще числится в каких-то реестрах. Для кого-то он все еще жив.
Перебираю документы отца. В трудовой книжке неожиданно для себя обнаружил запись.
С сослуживцами на железнодорожном вокзале в Уфе, 1957—1960 годы. Папа — третий справа
1960.XI.20
1961.VII.5
Служил в органах МВД 8 месяцев и 15 дней. Уволен за нарушение дисциплины.
Инспектор ОСЧ УПО Коляда
пр. УПО №77 от 19/XI-1960 г.
пр. УПО №47 от 28/VIII-1960 г.
Слово «дисциплины» жирно подчеркнуто красным карандашом — видимо, чтобы при трудоустройстве инспектор отдела кадров всякий раз обращал на эту надпись внимание.
Что это была за история — так и не узнаю теперь, спросить некого. Первая запись в трудовой книжке после службы в армии на следующий же день после увольнения из СА. Отец никогда об этом не рассказывал.
Сегодня впервые после смерти приснился отец. Он был живой, но… задыхался. Мы, кажется, ехали в каком-то общественном транспорте. Рядом, вроде, были мама и брат. А отец задыхался. И я вспомнил вот это словосочетание: отек легких.
Съездил вчера в Выселки. От Парк Хауса до села — 18 минут на 315-й маршрутке. По селу 15 минут до дома по ул. Победы, 30, и по проселочной дороге еще 15 минут.
Папа — слева, 1957—1960 годы
По селу буквально бежал, в голове пульсировала мысль: «Сейчас встречусь с папой». Ну, не с папой, конечно, а с местом его упокоения.
На папину могилу поставили оградку. Могила провалилась после таяния снега. У соседей попросил лопату, закидал землю в образовавшийся провал, кое-как подравнял могильный холмик. Надо будет аккуратней в следующий раз срезать землю.
Пока живу, я тебя не забуду, папа. Спасибо тебе за все.
Это я сказал у могилы. Несколько раз доставал платок, утирал слезы.
Сложно сказать: это еще служба в армии, или уже послеармейская работа в воинских частях Приморского края? Начало 1960-х годов. Папа — крайний справа
Перед этим подходил ненадолго к могиле Вадима Леванова, она неподалеку. Надгробный камень словно подернулся пеленой, изображение уже не такое яркое.
Пытался найти могилу Тамары Ивановны, но эта часть кладбища неожиданно для меня оказалось затопленной: кресты, могильные плиты — все под водой.
Обратно ехал на 320-й маршрутке. Проезд 30 рублей. Старожилы сказали, что у остановки часто дежурят таксисты, проезд тоже по 30 рублей с носа — до Парк Хауса.
Почему-то военный билет выдан после службы в армии, датирован 1962 годом. Скорее всего, это дубликат — взамен утраченного документа
Давно порывался съездить, навестить папу, побыть рядом с тем местом, где покоится его тело. Через пару дней уже отметим 40 дней. Не удержался, рванул в выходной. Мы же на 9 дней не смогли приехать, село затоплено было. Эта часть кладбища, где похоронен папа, находится на незначительном возвышении, поэтому здесь нет воды. Вадим Леванов похоронен здесь с декабря 2011 года, я часто бывал здесь в разные сезоны. Потом Тамару Ивановну похоронили здесь в начале июня 2015 года. Никакой воды я никогда не видел. Почему в этом году так вышло?
Дед мой, Смирнов Иван Николаевич, скончался в госпитале в декабре 1942 года. Мой папа своего отца не помнил, поскольку был слишком мал, когда тот ушел на фронт. Мне повезло намного больше: отец был рядом со мной ровно 50 лет.
Папина фотография с военного билета, 1962 год
Дед теперь стал как бы ближе: и он, и папа одинаково недоступны. Иван Николаевич покоится на городском кладбище в городе Няндома Архангельской области. Анатолий Иванович похоронен под Тольятти, на сельском погосте в Выселках. Схожесть ситуации в том, что ни того, ни другого я никогда не увижу.
40 дней отцу. Это последняя книга, которую он читал за несколько часов до своей смерти: Иван Бунин, «Антоновские яблоки». Закладка в виде спички лежит в середине рассказа «Господин из Сан-Франциско».
Папа читал книги постоянно, одну за другой. У нас большая библиотека, отец время от времени брал с полок какую-нибудь книгу и ставил ее потом не на прежнее место.
Начало 1960-х годов
Я регулярно делаю заказы книг. Настолько регулярно, что не всегда успеваю их разобрать, прочесть, они стопками скапливаются на столах, шкафах. Папа читал и мои книги, одну, другую, перебирал эти стопки, снова ставил издание не туда, куда нужно.
Ясно, что теперь меня никто не будет раздражать из-за потревоженных книг. Вот ведь здорово, да? Но только — мы с отцом никогда не обсуждали прочитанные книги. Мы даже поговорить с ним не успели за всю жизнь. И тут эта жизнь закончилась, и то, что я откладывал на потом, уже никогда не состоится. Теперь я думаю об этом каждый день. Только об этом.
Возвращение домой с Дальнего Востока, 1961—1962 годы. Папа — второй справа
Такое ощущение, что папа подает мне некие сигналы. Да, я понимаю, что это не так. Просто мне об этом хочется думать. В последние дни со мной происходят вещи, которые раньше не случались.
11 мая на домашнем компьютере полетел жесткий диск. Ладно, сдал в ремонт, стал ждать. Хотя это принесло мне кучу неудобств.
13 мая упал на даче, наступив на незакрепленный брусок. Разбил до крови голову, ушиб копчик. В тот же день сходил в травмпункт. С головой теперь все в порядке, а вот копчик все еще болит.
Вчера вернули из ремонта комп. Вечером обнаружил, что не восстановлена папка со съемкой 3-го апреля, день папиных похорон. Там было небольшое видео — папа лежит в гробу, пока мы едем в машине на кладбище. Уже на кладбище сделал две фотографии перед тем, как навсегда закроется крышка гроба. И еще короткое видео — установка могилы, могильщики забрасывают могилу землей.
Возвращение домой с Дальнего Востока, 1961—1962 годы. Папа — в центре
Ну, не знаю. Может, папа хотел остаться живым в нашей памяти. Не хотел, чтобы он хоть где-то был запечатлен мертвым. Иначе мне придется признать, что я просрал последние отснятые кадры — пока папа еще был не под землей, то есть еще не был закопан.
Может, удастся что-то восстановить с карты памяти фотоаппарата. Но это уже маловероятно.
Почти два месяца в доме не работает радио, просто не включают. Его слушал только папа, больше никто. Вставал каждое утро, чтобы приготовить маме завтрак, и слушал новости.
Папа (слева) в Избоищах с Александром Орловым, мужем средней сестры Лиды, 1962 год
Я плачу каждый день, каждый день вспоминаю папу, ни на минуту не забываю о том, что его уже нет. Неумолимые законы природы. Но мне от этого не легче.
Сегодня доели последнюю картошку, которую мы покупали с папой на зиму еще прошлой осенью. Следы материального мира, хоть как-то связанного с папой, постепенно исчезают.
Учеба в Ленинграде, 1964 год. Папа — в центре
Я вот о чем размышляю последние несколько дней… У папы не было друзей и каких-то знакомых, с кем бы он общался за пределами нашей семьи, кому уделял бы хоть какое-то время. Во всяком случае, мне неизвестно о таких людях. Мы ведь и хоронили папу только семейным кругом. Ну, еще Татьяна Нюнько пришла, поскольку когда-то была нашей родней и знала папу, хорошо относится к маме, хотя бы дистанционно поддерживает отношения. От папы осталось только место на кладбище. Не хочется думать о том, что там, под слоем земли, гниет его тело, которое еще совсем недавно было живым. Существует ли где-то теперь папина душа — этого я не узнаю. А вот память, как и материальный мир, исчезнет очень быстро: умру я, умрет мой младший брат Олег, и больше ни один человек на всем белом свете не вспомнит, что жил в этом мире почти 80 лет Смирнов Анатолий Иванович. Но самое ужасное во всем этом то, что вскоре вслед за папой последует и мама. Я не представляю, как мне это пережить. С папой у меня было отчуждение, мы никогда не общались, лишь на бытовом уровне. И я воспринял его смерть эмоционально, я до сих пор раздавлен и опустошен, до сих пор в течение дня постоянно слезы на глазах. А с мамой у меня был контакт: с самого детства она была моим другом и учителем, я делился с ней радостями и горестями. Когда папы не стало, я стал больше внимания уделять маме, стал проводить с ней больше времени. Так вот, когда и мамы не станет — наверное, умру и я. Во всяком случае, жить уже будет незачем.
Олег сегодня был в Выселках на кладбище, установил в оградке с могилой отца столик и скамейку. Испытываю двоякое чувство. С одной стороны, есть удовлетворение от проделанной работы: столик со скамейкой удалось установить накануне дня рождения папы. С другой стороны, мне не дает покоя мысль о том, что это мы сделали папе такой подарок к его 80-летию. Я думал о папином юбилее, в мыслях готовился к нему, строил какие-то планы. Но еще два месяца назад (чуть больше, да) я и предположить не мог, что мы преподнесем папе к юбилею такой подарок, поздравим его подобным образом. Типа, это все, что он заслужил. В общем, продолжаю себя накручивать, всякие мысли мелькают в голове.
Пропуск в общежитие, Ленинградская область, 1965 год
В понедельник, 4-го июня, поступим так. Мама к 8.00 сходит в поликлинику к неврологу, она записалась на прием еще на этой неделе. После 9.00 за нами приедет машина, я на работе договорился, и мы поедем на кладбище. Олег говорит, что в понедельник будет занят, а Ирина не сможет с нами поехать, болеет. Но завтра еще целое воскресенье — может, возникнут какие-то коррективы. Я предложил в этот день отметить папин юбилей в кафе. Можно или вечером, я после 19.00 освобожусь. Но лучше вариант — приехать после кладбища и сразу направиться в «Ямбург». Уже после обеда Олег сможет отправиться на свою работу.
Фотография на документы, 1965 год
Я хотел отпраздновать папин юбилей именно в кафе, а не за домашним столом. Так уж вышло, что папа не дотянул до этого дня всего лишь два месяца. Мы все-таки отметим твой юбилей, папа. Ты заслужил хотя бы посмертные поздравления. Мы не успели сказать тебе слова признательности при жизни — наверное, откладывали их, берегли для торжественного повода. Торжественный повод наступил, а сказать теплые, добрые слова уже некому. Папа так и не узнал, что мы его любим. Все думал, что его окружают черствые равнодушные люди. Так оно, наверное, и было. Чувство вины просто точит, разъедает меня. И это бессилие разрывает мне сердце. Мы ведь могли, не дожидаясь круглых дат, просто-напросто быть бережней в отношении папы каждый день, а не по праздникам. Понимание этого достигается именно такой ценой.
Папин день прошел без папы. Сегодня отцу исполнилось бы 80 лет. Это просто случайность, что он не дожил до сегодняшнего дня. Так сложились обстоятельства, такие косорукие и неумелые люди оказались рядом в кризисный момент. Я в первую очередь себя, всех нас имею в виду — как мы невнимательны были, как несерьезно ко всему отнеслись.
День свадьбы 7 августа 1965 года, Устюжна. На переднем плане папа и мама. Сзади свидетели Нина Мясникова и мамина сестра Клавдия Петровых
Утром съездили с мамой на кладбище, цветы на могилу положили. Там Олег установил столик со скамейкой, очень хорошо все сделано. Я саперной лопаткой еще немного подравнял могильный холмик, мы с мамой пропололи растительность внутри оградки. Там земляника растет, ее можно оставить, а вот чертополох вымахивает огромный и занимает всю площадь, там нужно корни вырубать. После обеда поехал на работу, зашел поблизости в «Ямбург», заказал обед на четверых. Работа на вчерашнем праймеризе оказалась кстати: я оплатил все расходы сегодняшнего дня. Мама, Олег, Ирина приехали, мы пообедали вместе. Пофотографировались с мамой.
Свадьба папы и мамы, Устюжна. На обороте фотографии надпись, адресованная младшему брату Александру Петровых: «Сань, это мы с Толиком в день записи. Это было 7 августа 1965 г. С этого дня я стала Смирновой Галиной Ивановной. 24/VIII-1965 г.»
Хотелось сказать, что все я это делал для того, чтобы сегодняшний день запомнился, это ведь папин день, это его юбилей. Но сказать в течение дня хоть что-нибудь о папе я не смог, подступают рыдания. Не хотелось, чтобы мама видела, как я рыдаю, это ее расстроит. Поэтому никаких торжественных речей и слов благодарности сегодня не звучало. Впрочем, мама сегодня немного поговорила с папой на кладбище. В смысле, мы стояли у могилы, а мама произнесла в сторону креста:
— Видишь, Толя, мы пришли поздравить тебя со Славой. Олежка раньше был, он тебе столик со скамейкой поставил. Прости за все, Толя.
Лукьяновка, 1968 год. Слева направо: мамина сестра Клавдия Петровых, мамина мама, моя бабушка Мария Федоровна Петровых, коллега по работе Нина Скрипа, папа
Утром, до всех передвижений, написал в FB пост под старой фотографией:
— Слева — Зоя, старшая папина сестра. Справа — средняя сестра Лида. Папа, самый младший в семье, сидит на коленях у своей мамы, моей бабушки Екатерины Захаровны. Снимок сделан примерно в 1939 году. Сегодня, 4 июня 2018 года, папе исполнилось 80 лет. Он по-стариковски радовался грядущей дате: должны были дать возрастную прибавку к пенсии. Я тоже строил планы насчет дня рождения, обдумывал, как его провести. Папа не дожил два месяца до своего юбилея.
Был сегодня у папы на кладбище. Не могу смириться с папиной смертью. Говорил какие-то слова над папиной могилой. Обращался к папе, но он, конечно, меня не услышит, это я для себя разные слова проговаривал. Те слова, которые не успел сказать папе при жизни. Опять плакал. Когда-нибудь это надо прекращать и брать себя в руки. Не знаю, может, к осени полегчает. Ведь с момента папиной смерти прошло всего лишь два с небольшим месяца. Эта внезапность меня просто уничтожила, до сих пор не могу опомниться.
Лукьяновка, 1968 год. В первом ряду — мамина сестра Клавдия Петровых, бабушка Мария Федоровна Петровых, папа. Сзади — мамина сестра Тамара Хазова
Папа болел, конечно. Но это была обычная межсезонная простуда, мы все осенью и весной простужаемся. Я упустил из вида, что папа — уже старик. Он не воспринимался как старик. Еще прошлым летом мы с ним тащили железнодорожную шпалу на дачу. Я всегда был недоволен этой процедурой, шпала очень тяжелая, с пропиткой. Папа набрасывал на шпалу веревку и брал всю тяжесть на себя. Осенью мы покупали несколько мешков картошки, они тяжелые, по 50 кг. Папа помогал мне их перекидывать в подвале. Ну и, самое главное, он не лысел и не седел. То есть — внешний вид даже меня вводил в заблуждение, папа не выглядел развалиной, я забывал, что ему вот-вот стукнет 80 лет. Он всю жизнь пахал, и окружающим было привычно, что он и в старости не берег себя.
Я на руках у мамы, справа папа, внизу стоят мои двоюродные братья Александр и Сергей Хазовы. Лукьяновка, 1968 год
Да, я в курсе, что у папы жутко болели колени, суставы были разрушены, он прикладывал подорожник, мучился от боли, но к врачам не шел, уговаривать его было бесполезно. При диспансеризации обнаружили простатит, что неудивительно в таком возрасте. От лечения и от операции папа категорически отказался, он стеснялся этого недуга, стеснялся врачей. По ночам вставал несколько раз, ходил в туалет. Похоже, это мучило его.
В общем, папа все-таки постепенно разрушался. Я с тревогой ожидал, когда он посыплется, когда он перестанет функционировать. Он станет беспомощным, за ним придется ухаживать, он будет медленно угасать. Ведь у него было крепкое сердце, и я не мог подумать, что простуда так тяжело отразиться на легких и, разумеется, на сердце тоже.
Я с папой и мамой. Лукьяновка, 1968 год
Леша Алексеев, приводя в пример своего отца, умершего на три дня раньше, говорил, что это, пожалуй, хорошо, что отец (его отец) умер стремительно, не мучил окружающих своим недугом. Я не знаю, что было бы, какие бы я испытывал чувства, если бы мой отец был немощен и тихо угасал месяцами, годами, мы бы ухаживали за ним, бесконечно покупали лекарства, выносили продукты жизнедеятельности. Папа избавил нас от этого ужаса, он ушел внезапно, стремительно. Я не успел морально подготовиться к его уходу.
За день до папиной смерти я сказал Ирине, что, скорее всего, папа умрет уже в этом году. То есть — какие-то предчувствия все-таки были. Мама каждый день ругала папу, унижала, оскорбляла на пустом месте. Могла даже ударить. Ну, как может ударить один старый человек другого старого человека. Мне было тяжело это наблюдать, иногда я все же вмешивался, говорил, что они раньше времени загоняют друг друга в могилу. Но чаще всего не вмешивался, взрослые же люди, это их дело. Иногда с каким-то нехорошим чувством, со злорадством ли, с горечью ли, думал, что папа скоро сбежит от мамы, умрет, и прекратится весь этот ад, эти помыкания и унижения. Сейчас мама пишет воспоминания, и я вижу, что это безобразное отношение к папе началось с самого первого дня их семейной жизни. Мама разлучила папу с семьей, настояв на переезде сначала в Лукьяновку, а потом в Тольятти. Папа был одинок и несчастен.
Я с мамой и папой рядом с нашим домом. Лукьяновка, 1968 год
Даже от нас, сыновей, он не дождался участия, поддержки и доброго слова. Олег поэмоциональней меня, он порой что-то резкое выговаривал папе. Я пытался все как-то сгладить, говорил, что папа уже старый человек, нужно учитывать это, относиться с пониманием. И какой в итоге подарок получил папа от своей семьи на свой юбилей — за всю свою тяжелую беспросветную жизнь? Он получил столик и скамейку внутри оградки на кладбище. Все это убивает меня. Просто убивает.
То, что я выше написал о маме — не мне ее осуждать, она прожила свою жизнь. Мы теперь каждый день волнуемся, переживаем за нее, трясемся над ней. Мама стала часто болеть, недуги все разнообразней, я с ужасом и слезами жду, что все это тоже стремительно кончится, как с папой. Но чуть маме становится легче — она мчится на дачу, работает там по много часов. Первое время, когда не стало папы, я старался никуда ее одну не отпускать. Сейчас немного успокоился, но все равно созваниваюсь по нескольку раз в день. Когда-нибудь это тоже закончится, мама перестанет чудить, изводить нас, беспокоить. Придет ее время. Я не знаю, когда это случится. Господи, пусть продлятся ее дни.
Сегодня исполнилось 30 лет со дня моей демобилизации из армии. Но дембельских фоток сейчас не будет.
Я с мамой и папой. Слева виднеется прихожая в нашу квартиру в двухэтажном доме. Лукьяновка, 1968 год
На фотографии — мой отец, он читает мое самое первое письмо из армии. Значит, это июль 1986 года. Мама рассказала, что папа 17 раз перечитывал это письмо.
Чуть позже, 27 августа 1986 года, он написал мне уже в своем письме: «Кажется, что ты находишься близко, вот-вот зайдешь в квартиру. Помни родительский дом, мы тебя любим, ждем».
Даже не знаю, как это выскочило из глубин моей памяти, но неожиданно для себя вспомнил, что в 1980-е годы у папы по работе намечалась длительная командировка в Эфиопию — там в то время разворачивалось какое-то крупное строительство.
Я с мамой и папой. Лукьяновка, 1968 год
Я, малолетний дурачок, увлекался тогда филателией и радовался, что папа будет слать нам из Эфиопии письма, а я с этих писем буду отклеивать невиданные экзотические марки.
О степени моей глупости свидетельствовало то, что когда в 1981 году мой двоюродный брат Сашка Хазов подал рапорт в Афганистан, я тоже радовался, что буду получать из далекой страны письма с марками этой страны.
На работу в Эфиопию тогда ехали за повышенным заработком. К тому же была возможность приобретать заграничные товары, которые поставлялись в эту африканскую страну, но не поставлялись в СССР. Некоторые просто привозили из рабочей командировки бытовую технику и продавали ее здесь.
Кажется, мама стала говорить папе, что в Эфиопии жарко и это тяжело скажется на сердце. А может, об этом говорили на медкомиссии, или этим делились коллеги по работе.
Второй слева — папа, далее мама и мамины сестры Мария Петровых и Тамара Хазова. Лукьяновка, конец 1960-х годов
Кончилось тем, что мама запретила папе ехать в эту командировку. Дескать, знаем мы, чем занимаются мужчины вдали от семьи. Якобы, вы там будете пить, у вас там будут доступные женщины и т. д. Моя мечта об эфиопских марках рассыпалась в прах.
Вообще, мама регулировала папину жизнь, он был зависимый человек, сильно ограниченный в поступках. Почему сложилась такая система отношений — я не знаю.
Сегодня переплывал озеро, возвращался в сторону дачи, и подумал: «Нужно запомнить этот день».
Я был где-то посередине водоема. От калитки к воде спускалась мама. Пока я плыл, она искупалась и поднялась наверх.
Мама жива, и я ее вижу. А папы нет. Хотя еще прошлым летом я вот так же переплывал озеро, и издали видел, как родители спускаются к воде.
Папа с мамой рядом со своей квартирой. Лукьяновка, 1968 год
Папа не умел плавать. Его детство прошло вдалеке от водоемов. В армии служил на берегу океана, но тоже не до плавания было. Дача у нас уже 40 лет, но тоже, находясь вблизи озера, так и не освоил навык плавания. Поэтому просто окунался у берега. Иногда мыл голову с мылом. Когда купались кто-то посторонние, папа не спускался к воде, а принимал душ во дворе дачи.
Хотя дача переделана, там остался дух папы. Всякий раз, когда я от Комсомольского рынка иду на дачу, у меня в голове крутится словосочетание «дорога отца» — папа именно по этим дорожкам и тропкам десятилетиями ходил на дачу.
Я каждый день думаю об отце. Каждый день.
Папа уходит медленно. Какие-то приметы пребывания его в этом мире все же остались.
На даче нашел сегодня старую папину рубашку. В нагрудном кармане обнаружил пожеванную спичку — он ковырялся ею в зубах.
Шел с дачи домой, мама положила мне в пакет картофель из погреба. Его в прошлом году на даче собирал отец. Папы уже нет, а я все еще пользуюсь плодами его трудов. Сейчас дома поставил вариться картошку, которую папа перебирал своими руками.
Папа с мамой рядом с нашей квартирой. Лукьяновка, 1968 год
А вчера я в кладовке снял с вешалки папину осеннюю кепку. С внутренней стороны можно заметить в разных местах несколько срезанных волосков — они остались после визита папы в парикмахерскую. Возникла мысль собрать вручную или пинцетом эти волоски и положить в специальный пакетик или футляр — как частичку папы.
А еще дома в маминой (раньше бы написал — в родительской) комнате стоит шкаф, в котором хранятся папины вещи — пиджаки, рубашки, брюки. Я каждый день приоткрываю шкаф и прикасаюсь к развешенной на вешалках одежде.
Все это тоже постепенно исчезнет: что-то — естественным образом, а с чем-то придется расстаться. Пройдет какое-то время, и от папы останутся только воспоминания. Но и они будут понемногу расплываться, уходить. Надо как-то мобилизоваться и хотя бы для себя записать все то, что я помню об отце. Лет через десять я скажу самому себе сегодняшнему спасибо за это. Больше ведь никому не понадобится такая информация.
Даже не знаю, как это выскочило из глубин моей памяти, но неожиданно для себя вспомнил, что в 1980-е годы у папы по работе намечалась длительная командировка в Эфиопию — там в то время разворачивалось какое-то крупное строительство.
Слева направо: папа, мама, Клавдия Петровых, Мария Федоровна Петровых, Мария Петровых. Лукьяновка, 1969 год
Я, малолетний дурачок, увлекался тогда филателией и радовался, что папа будет слать нам из Эфиопии письма, а я с этих писем буду отклеивать невиданные экзотические марки.
О степени моей глупости свидетельствовало то, что когда в 1981 году мой двоюродный брат Сашка Хазов подал рапорт в Афганистан, я тоже радовался, что буду получать из далекой страны письма с марками этой страны.
На работу в Эфиопию тогда ехали за повышенным заработком. К тому же была возможность приобретать заграничные товары, которые поставлялись в эту африканскую страну, но не поставлялись в СССР. Некоторые просто привозили из рабочей командировки бытовую технику и продавали ее здесь.
Кажется, мама стала говорить папе, что в Эфиопии жарко и это тяжело скажется на сердце. А может, об этом говорили на медкомиссии, или этим делились коллеги по работе.
Слева направо: папа, мама, Клавдия Петровых, Мария Петровых, Мария Федоровна Петровых, Тамара Хазова, ее муж Борис Хазов, на переднем плане их дети Александр и Сергей Хазовы. Лукьяновка, 1969 год
Кончилось тем, что мама запретила папе ехать в эту командировку. Дескать, знаем мы, чем занимаются мужчины вдали от семьи. Якобы, вы там будете пить, у вас там будут доступные женщины и т. д. Моя мечта об эфиопских марках рассыпалась в прах.
Был сегодня в Выселках, навестил могилу отца. Появляюсь там почти каждую неделю. Ну, или раз в десять дней. Приеду, поплачу, и потом на некоторое время отпускает. Но примерно через 7—10 дней вновь тянет к тому месту, где покоится папа, беспокоюсь, рвусь туда. Надо сократить поездки хотя бы до одного раза в месяц, душу это выматывает. 1-го октября исполнится полгода со дня папиной кончины — и попробую сделать паузу.
Сегодня вспомнил, как папа в последние годы часто заходил в мою комнату. Стоит, молчит у меня за спиной. Я сижу за компьютером, беспокоюсь, раздражаюсь оттого, что он сзади маячит. Ничего ему не говорю, но время от времени поворачиваю в его сторону голову. Папа, видя, что я нервничаю, говорит извиняющимся голосом:
— Я сейчас уйду, — и уходит.
Иногда заставал меня на кухне или в комнате и начинал выговаривать:
Папа и Мария Петровых. Лукьяновка, 1968 год
— Что вы будете делать, когда нас с матерью не станет?
Имелось в виду, что мы бестолковые какие-то, ничего без родительской опеки не в состоянии сделать, не в силах себя материально обеспечить.
Я страшно раздражался на это, резко уходил в другую комнату, закрывал за собой дверь. Прежде, чем уйти, зло бросал в сторону отца:
— Не переживай, я раньше умру.
Отец с ужасом и огорчением смотрел мне вслед.
Вот что я сегодня подумал.
Отец был в поле моего зрения всю мою жизнь, всегда был рядом. Конечно, я и не думал о том, что так будет не всегда, когда-нибудь это закончится. А отец об этом думал. Отец знал об этом. Он уже пережил смерть своей матери, смерть сестры Лиды. Я, черствый и невнимательный человек, этого не замечал. А вот Ира, жена моего младшего брата Олега, видела, как переживал папа, как горевал, по нескольку дней не вставал с кровати, думал о чем-то своем.
Так вот, отец уже готовился к смерти, пока я, балбес, был занят своими никчемными проблемами. Еще в конце 1990-х он уже забеспокоился, когда попал в больницу с кистой почек (или что-то в этом роде), хотел оставить завещание. А сейчас, в последние годы, мучился от кучи болячек, понимал, что становится немощным, силы оставляют его — а значит, скоро его покинет и жизнь. И он заходил посмотреть на меня, как в последний раз. Он заходил, и всякий раз молча прощался, впитывал глазами мой облик, последние воспоминания.
Я с мамой и папой. Лукьяновка, 1968 год
Может, я все это придумал, и были другие причины подобных сцен. Но я ни разу не повернулся к отцу, не пошел ему навстречу, не обнял, не поговорил. Сейчас так не хватает этого, чувствую опустошающее одиночество. Мне даже с родными одиноко: брат занят бесконечной работой, мама спряталась на даче, и чтобы увидеть ее раз в день, нужно откладывать дела, работу, идти на эту дачу. В доме нет разговоров о папе. И на кладбище кроме меня никто не ходит. Иногда я говорю домашним, что был у папы в Выселках. А иногда умалчиваю об этом, потому что вижу немой вопрос: зачем?
Мне не с кем было выговориться о потере, некому было рассказать о своей утрате. С домашними я не мог это сделать. Потому что на похоронах я не проронил ни слова. На 9 дней, на 40 дней и на 80-летии отца я тоже ничего не сказал. Потому что душили слезы при любой попытке сказать хоть слово. Я знал, что маме и брату ничуть не легче, чем мне, и поэтому не мог позволить себе слез.
Записываю на видео мамины рассказы, воспоминания. Думаю, как бы так подгадать под настроение, чтобы уговорить ее рассказать о папе. Только боюсь, что во время записи начну плакать. А надо записать. Надо записать.
Слева направо: Машина подруга Галина Рогожина, Мария Петровых, папа, мама и я. Лукьяновка, зима 1970 года
В общем, я чувствую, что папа бесконечно одинок, брошен. И я по возможности спешу на встречу с ним. Но понимаю, что это нужно только мне. Папы больше нет, его тело лежит глубоко под землей и разлагается. Сегодня подумал, надо поискать в интернете: стадии разложения человеческого тела. И все равно: над толщей земли над трупом я прихожу и плачу, и разговариваю с этим местом, обращаясь к отцу. Даже о своем горе я могу рассказать только могильному холмику. Больше никому это не интересно.
И вот еще что. Все время упускаю этот момент дня смерти моего отца, 1-го апреля.
Как только в мозг поступила информация о смерти — сработал защитный механизм, произошел выброс адреналина, организм стал работать в усиленном режиме.
Свадьба Анатолия и Марии Макаровых. Слева направо: мама, папа, Анатолий Макаров, Мария Макарова (Петровых), Клавдия Петровых. Лукьяновка, июнь 1970 года
Оформили документы в ритуальном бюро, я все оплатил, вернулись с братом домой, там нас встретила зареванная мама. Все было сделано на текущий день, оставалось ждать два дня до похорон.
Меня словно распирало изнутри, сердце выпрыгивало из груди, колотилось где-то в горле, мозг выскакивал из головы. Я не мог усидеть на месте. В возбужденном состоянии я вышел прогуляться на улицу. В этот день шел сильный снегопад, все тротуары были засыпаны снегом. Тротуар, соединяющий магазины «Магнит» и «Пеликан» рядом с нашим домом, все-таки чистили. В округе это было единственное свободное от снега место. И я стал шагать там взад-вперед как заведенный — раз, другой, третий, десятый, пятидесятый раз взад-вперед на узком участке асфальта.
Дети — мой брат Олег Смирнов, я, наша двоюродная сестра Алена Макарова. Взрослые — мама, папа, мамина сестра Мария Макарова. Лукьяновка, 15 декабря 1971 года
Потом я ринулся в наш Молодежный драматический театр, чтобы посидеть на вечернем спектакле, показывали «Без меня меня женили». Впрочем, я подъехал чуть раньше, даже успел подготовить релиз для департамента культуры и отправил его, поскольку в ближайшие дни меня ожидали траурные хлопоты, и я не мог исполнять служебные обязанности. Спектакль я посмотрел 15 минут, возбуждение не проходило, я не мог находиться на одном месте, и поэтому я побежал домой. Я смотрел на сцену, смотрел на людей в зале, и не мог осознать, как-то уложить в голове: еще несколько часов назад мой папа был жив, а теперь он мертв, и я знаю об этом, а окружающие меня люди ничего этого не знают, у них все по-другому, я словно окунулся в иной мир. Какие странные это были ощущения. Мне хотелось кричать о своей беде, но вокруг веселились люди, и я понимал, что никому до меня нет дела. А уж тем более никому нет дела до моего папы, который еще утром находился у нас дома и был жив.
Удостоверение народного дружинника. Тольятти, конец 1970-х годов
Я переживаю эти мгновения, эти часы вновь и вновь. Я ничего не хочу забывать. Во всяком случае — не сейчас. Пусть еще поболит. Я имею право на свое горе, я никого им не допекаю, никому не надоедаю. Это мое личное дело.
Долго готовился к сегодняшней записи. Я и маму попросил написать мемуары по этой причине. А затем еще и штатив купил, чтобы удобней было записывать на видео мамины воспоминания. В общем, мне хотелось, чтобы мама рассказала мне о моем отце.
26 июня мама прекратила писать мемуары, а с 3 июля я стал записывать ее устные рассказы на видео. Начал с нейтральных, не болезненных тем. Но постоянно думал о том, как бы перейти к разговору об отце.
В Центральном парке всей семьей: папа, я, Олег, мама. Тольятти, 1 мая 1977 года
Дело в том, что у нас в семье не принято проявлять эмоции. Я боялся, что начну плакать во время записи. К тому же я не знал, как мама отреагирует на предложенную тему, что будет происходить с ней.
Мама отреагировала спокойно, сразу начала рассказ. У меня изредка подкатывали слезы, но я держался, чтобы все не испортить. Настал момент, когда и у мамы дрогнул голос, глаза повлажнели, в уголках глаз стали скапливаться слезы. Я боялся, что она все же заплачет, а я вслед за ней. Но мама и с мокрыми глазами продолжила рассказ. В итоге запись длилась более полутора часов.
Мама рассказала, что нынешней ночью ей приснился папа. Он зашел в наш дачный домик и сказал:
— Галя, я больше не могу работать на солнце.
— Тогда зайди в помещение, посмотри пока телевизор, — сказала ему во сне мама.
А еще сегодня во сне она видела свою маму, что иногда бывает, своего отца, что бывает крайне редко, и свою сестру Тамару. Ее мама видит часто, потому что с Тамарой Ивановной было связано много конфликтов и переживаний. А папу видит совсем редко, потому что он был спокойным человеком, и никаких огорчений не доставлял. Я с момента смерти отца видел его во сне только один раз. Хотя, конечно, хоть во сне хотел бы его увидеть.
Верхний ряд: Сергей Хазов, Александр Петровых, папа. Средний ряд: Тамара Хозова, Клавдия Петровых, Мария Макарова, мама. Нижний ряд: Александр Хазов, Юрий Макаров, Алена Макарова, мой брат Олег, я. Тольятти, 1978 год
В общем, такого никогда не бывало, но сегодня маме во сне пришли все ее умершие близкие. Я тут же вспомнил примету: дескать, они зовут ее с собой.
Ох, какие это нелегкие темы. В приметы я не верю. Но мама уже в таком возрасте и у нее такое состояние здоровья, что начинаешь обращать внимание на все подряд.
Но все же маму задел нынешний разговор, разволновал. Вечером с дачи вернулась Ирина, которая была не в курсе этой беседы, и рассказала, что мама с ней продолжила обсуждать затронутые темы, пересказала некоторые моменты того, что рассказывала мне. Завтра спрошу, как ей спалось. Наверняка ведь разволновалась. Но я так хотел ее расспросить о моем отце. Когда-нибудь это нужно было сделать.
Вечером приготовил борщ с телятиной. Очень вкусный. На мгновение подумал: «Нужно папе оставить, сейчас придет домой и поест».
Но это на доли секунды промелькнуло. Не придет папа, не с кем разделить ужин.
Верхний ряд: Анатолий Макаров, Александр Хазов, Сергей Хазов, папа. Средний ряд: Юрий Макаров, Алена Макарова, Олег Смирнов, я. Нижний ряд: Мария Макарова, Клавдия Петровых, Тамара Хазова, мама. Тольятти, 1980 год
Был период, когда за рабочими буднями я вроде немного успокоился. Сейчас опять несколько раз в день набегают слезы. Каждый день. Это верный признак того, что папа меня зовет: нужно сходить на кладбище, навестить могилу. Я уже обратил внимание: после посещения могилы я ненадолго успокаиваюсь, наплачусь там, выговорюсь, и вроде как какое-то кратковременное обязательство выполнил. Скоро уж три недели, как я не был на кладбище. 1-го октября исполнится ровно полгода со дня смерти отца, тогда и навещу. Пока не знаю, составят ли мне компанию мама и брат. Накануне напомню им о полугодовой дате, но настаивать не буду.
Кажется, я как-то писал, что радиоточка в квартире так и не включалась со дня папиной смерти. Он рано вставал по утрам, готовил маме завтрак и включал радио. Кроме него эту радиоточку и не слушал никто.
Я редко обращаю внимание на радиоточку, но когда вспоминаю о ней, натолкнувшись взглядом, то вот о чем думаю. Она молчала полгода с момента папиной смерти, и сейчас, когда я включу радио, что-то должно случиться. Или я услышу папин голос. Или вообще услышу то, что не должен был слышать. Кстати, папин голос не сохранился ни в каком виде — ни на видео, ни на аудио. Мне остается только вспоминать звучание папиного голоса. В последние годы жизни он был уже сиплым, скрипящим. Таким родным.
Профсоюзный билет, 1985 год
Есть еще одно место, где «скрывается» (в кавычках) папа. Когда от Комсомольского рынка идешь на дачу мимо гаражей, там есть железная дверь в бетонной стене. Здесь была папина сторожка, когда он последние годы подрабатывал по выходным электриком на гаражах. Как-то раз папа сказал, что устал, и с тех пор, с весны прошлого, 2017 года, он уже больше нигде не работал. Рядом у бетонного забора стоят мусорные контейнеры, там постоянно скапливается мусор. Раньше папа его сжигал, присматривая за огнем. Сейчас это некому делать, мусор никто не увозит, не сжигает. С той поры, как папа перестал здесь работать, его каптерка закрыта. По пути на дачу я не каждый раз прохожу мимо этой дверцы, там две дороги, по которым можно пройти. Но иногда я сворачиваю к этой бетонной стене с железной дверью, подхожу, прикасаюсь к замку, к ручке двери. И говорю:
— Папа, хватит прятаться! Выходи!
Мне кажется, папа скрывается за этой дверью. Он обиделся на нас, и теперь уже никогда не выйдет. Я знаю, что он там, но стараюсь его часто не беспокоить. Совсем редко, даже не каждый месяц подхожу, произношу буквально одну-две фразы, и иду дальше.
Фото на документы, 1980-е годы
А еще у меня на рабочем столе лежат папины наручные часы, которые он носил в последние годы своей жизни. У них короткий завод, хватает примерно на сутки. Ой, сейчас я взял их в руки, и секундная стрелка прошла половину циферблата. В основном они лежат без дела, стоят. Крайне редко я завожу их, они оживают, прикладываю часы к уху, пытаюсь вслушаться в тиканье механизмов, но ничего не слышу. Я словно в папино сердце вслушиваюсь, а оно молчит. Ремешок на часах скреплен медной проволокой. Внутренняя сторона ремешка засалена от пота и кожных выделений. На ней ДНК папы. Часы редко, но оживают, повинуясь моей воле и моему механическому воздействию. А папа оживает только в моей памяти, больше нигде. Все внимание, которое мы не додали папе, мы теперь направили на маму. Она даже, я вижу, утомилась от нашего к ней внимания. Да, мы беспокоимся за маму. И еще мы словно компенсируем потерю папы. В общем, маме достается от переизбытка нашей запоздалой любви и заботы.
О том, о чем я сейчас напишу, я стал размышлять много позже после смерти отца. При жизни я видел все это, но визуальная картинка не способствовала мыслительной деятельности, в тот момент я думал о другом.
1980-е годы
Отец стал сохнуть, худеть. Его глаза впали, скулы обострились, взгляд стал пронзительней и безумней. Он смотрел на меня с жалостью и страданием, но ничего не говорил, словно боялся ранить, или считал, что мне не нужно знать то, что он мог бы сказать.
В марте нынешнего года я несколько раз встречал его на улице, когда направлялся на остановку, следуя на работу. Мы сталкивались взглядами и молча расходились, не проявляя никаких эмоций, словно незнакомые люди. Отец действительно стал похож на чужого мужика, череп все отчетливей проглядывал сквозь лицо. Где-то на задворках памяти крутилось понимание, что отцу осталось совсем немного, что это ненормально, когда человек так выглядит. Но мысль эта не развивалась, я ничего не предпринимал.
Дома, в отличие от улицы, я не мог рассмотреть отца. Квартира тесная, с трудом расходишься друг с другом на кухне или в коридоре. А в комнату к родителям я не заходил, там и без меня уже не было места.
Отец высокий, выше меня, ходил по дому в трико и в рубашке с короткими рукавами, шаркал по полу ногами в тапочках. Ну, просто фигура проходит рядом в тесном коридоре, где там чего разглядишь?
Он часто вставал ночью в туалет. Несколько раз падал в коридоре. Мама вставала, поднимала его. Утром все было, как ни в чем не бывало.
1980-е
В прошлом году осенью я в октябре проболел полтора месяца, тяжелая форма простуды. Мама как раз на месяц уехала к сестрам в Лукьяновку. А в совместной квартире раз один болеет, то и все остальные тоже от него заражаются. Папа тяжело кашлял, категорически не хотел принимать никакие лекарства, уговоры не действовали.
Перед смертью он тоже в последние дни и недели кашлял. Врач Борис Скотневский потом рассказал, что происходило в момент смерти. Жидкость заполнила легкие, дыхательные пути стали пережаты, и человек стал испытывать такое же удушье, как при утоплении.
Я снова и снова возвращаюсь к тому моменту, когда отец умирал у меня на глазах. Но даже в эти секунды у меня не было предчувствия, что все, сейчас все закончится.
Словом, всем своим видом, своим состоянием папа показывал, что жить ему осталось чуть-чуть. Я почему-то думал, что это нормально для старого человека, он и должен так выглядеть, и должен быть не очень здоровым.
Чувство вины не дает покоя. Отец мог еще немного пожить. Не уберегли мы тебя, папа. Даже не пытались уберечь.
1980-е
У нас никогда не было разговоров по душам. Все наше общение сводилось к бытовым репликам: «Сходи на дачу», «Сходи в кладовку за картошкой». Была такая отстраненность: папа жил своей жизнью, я — своей. Лишь после смерти я понял, как отец был дорог мне. И я не ожидал, что теперь мне станет настолько одиноко.
С утра поехал на кладбище: сегодня полгода со дня смерти отца.
Химия, которой я потравил сорняки, оказалась эффективной: ничего в пределах оградки не растет. Бархатцы на могиле вымахали здоровенные, и в разные стороны склонились к земле от собственного веса. Я срезал два цветка, чтобы засушить и зимой смотреть на них. Это ведь первые цветы, выросшие на могиле отца. Перед уходом уложил бархатцы в сторону креста: пусть зимой высохшая ботва прикрывает посаженные мной летом цветы, мясистые такие, типа алоэ или кактусов — не знаю, как называются.
2 марта 1986 года. Папа и мама на кухне нашей квартиры по ул. Победы, 70
К концу дня зашел к маме на дачу, Олег с Ириной тоже пришли. Напомнил, что сегодня полгода, что был на кладбище, что вечером возьму пироги, посидим, попьем чай, вспомним папу.
Пирогов не было, «Миндаль» сегодня закрыт. В «Пеликане» взял блины с разной начинкой.
О папе за столом не говорили. Да все и так в курсе, что за повод почаевничать, к чему еще какие-то речи? Папина смерть становится обыденной. Кажется, все понемногу привыкают к ней. Мне ведь тоже надо становиться спокойней. Эта боль разрушает.
Сегодня День учителя. Чтобы порадовать маму и поздравить ее, сходили всей семьей в Sushi`n Roll. Потом прогулялись в «Люблины» и там съели по блинчику с грибами. Пришли домой, и я взял в «Пеликане» еще блинов с разными начинками.
2 марта 1986 года. Папа в нашей старой квартире по ул. Победы, 70
Ну, такая вот психологическая компенсация. Наверстываю то, что за всю жизнь недодал маме любви и внимания, не уделял ей достаточно времени. Ну, и как психологическое самооправдание — рассматриваю это как своего рода компенсацию за папу. Мы так были невнимательны к нему. Он так и не дожил до того дня, когда мы стали проводить время всей семьей. Папина смерть подтолкнула нас к этому. Неужели нужно умереть, чтобы все поняли, что нужно дорожить близкими, нужно ценить время, проведенное вместе, рядом?
Все забываю написать: несколько дней назад папа передал еще один привет.
В ванной сломался выключатель, и поэтому приходилось мыться, включив свет в коридоре и в туалете, чтобы тусклый свет пробивался хотя бы сквозь щели. Это длилось с неделю, наверное: я ленился, а у брата не было времени.
Наконец у Олега дошли руки, чтобы устранить эту поломку. Даже для такого мелкого ремонта нужно в коридоре при входе в квартиру открыть электрощиток и отключить там электричество.
Оказывается, папа сделал так, чтобы одним выключателем отключался свет во всей квартире. Например, при возникновении пожара это удобно — одним движением обесточить все помещения. А вот при ремонтных работах нужно, чтобы в соседних комнатах можно было или включить свет, или подсоединить к розетке светильник.
Сфотографировал папу спящим — в так называемом зале нашей старой квартиры, 19 марта 1986 года
В общем, прежнее участие папы в нашей жизни все еще аукается такими вот мелкими деталями. Настанет момент, когда и это все полностью исчезнет, не останется ничего даже от механического участия, одна лишь память.
Сегодня съездили в димитровградскую типографию, привезли тираж 41-го выпуска литературного журнала «Город». Там на 130-и страницах опубликованы воспоминания мамы. Дома по этому поводу устроили маленькое пиршество. Хоть Олег уехал в Казань на выставку, я купил торт, мы почаевничали с мамой и Ириной. Я поздравил маму с первой публикацией, поблагодарил за то, что она откликнулась на мою просьбу написать воспоминания.
У мамы хорошее настроение, она рада выходу публикации, спрашивает, сколько можно взять экземпляров журнала, чтобы подарить знакомым и родственникам.
Папа спит, 19 марта 1986 года
Хотя все это организовано мной, но для меня это удивительно: папа умер считанные месяцы назад, а воспоминания о нем уже напечатаны на бумаге. Словно доказательство, подтверждение мне, Фоме неверующему: да, он умер, всё.
Мама сегодня еще раз подтвердила, что хочет сделать в квартире ремонт. Ну, хотя бы в своей комнате. Говорит, что ей тяжело находиться в этой обстановке, давят воспоминания. Папин диван нужно отвезти на дачу.
— А то, — говорит мама, — просыпаюсь, смотрю: Смирнов, что ли, лежит?
19 марта 1986 года
Шкаф, где висела папина одежда, уже перебран, одежда висит в другом порядке, ее стало меньше. Мама тоже хочет все постепенно увезти на дачу. Олег предлагает выкинуть. А я пока не могу расстаться с личными вещами отца. Хотя практического применения они не будут иметь.
1-го ноября собрался к папе на кладбище. Вышел на улицу в 7.00 утра и понял, что одет я не по сезону. Уже в транспорте обнаружил, что забыл дома телефон, без электронных часов неудобно ориентироваться с рейсовыми автобусами. Поехал на работу, сканировать семейные фотографии, это тоже определенный эмоциональный фон. Для поездки к папе решил выбрать другой день. Сегодня завтракаю с мамой, с трудом сдерживаю слезы. Два раза ходил умыть лицо. Словно папа зовет, словно ждет меня, ведь я не пришел.
Пока погода хоть чуть-чуть терпимая — поехал сегодня в Выселки, навестить папу на кладбище, а то дальше еще хуже с погодой станет. С тех пор, как не стало папы, это было самое длинное расставание: один месяц и 10 дней. Зимой, наверное, эти промежутки станут еще больше: все-таки холодно, да и снегом там все занесет.
На многих случайных фотографиях этого периода папа запечатлен с книгой или газетой в руках, март 1986 года
На кладбище снял два видео, поговорил над папиной могилой, поплакал. Пусто там все и голо уже, листья опали, и вся зелень погибла от недавних холодов, земля покрылась ледяной коркой.
У мамы вчера сломался телевизор, она его водой залила. Олег на 20 тысяч ей подарок делал, теперь телевизор восстановлению не подлежит. И тут еще один «привет» от папы: видать, он как-то поворачивал с силой телевизор, и в самом углу продавил жидкокристаллический экран. Теперь даже на такие вещи обращаешь внимание.
Мой комментарий в сети:
Март 1986 года
— Почему-то вспомнил своего отца: он во время войны вставал зимой на лыжи, закидывал ружье за спину и на целый день уходил в лес. На хуторе три дома, одни старики, других детей не было. Это потом уже, когда стал учиться, в интернате впервые увидел детей.
Еду на малую родину вместе с мамой, не был там 43 года. Это село Лукьяновка Омской области Одесского района (райцентр называется Одесское, а не Одесса). Через полчаса садимся в такси и едем в Самару на железнодорожный вокзал.
Помню, во второй половине 1970-х жили в Тольятти в Комсомольском районе на гаражах. На какой-то из праздников, — кажется, 8-е марта, — подписал маме поздравительную открытку со всякими пожеланиями и обещаниями. Одно из обещаний, которое, как мне казалось, должно было поднять маме настроение, было таким: «И еще: я больше никогда не буду проситься в Лукьяновку!»
Папа и я в большой комнате: фотоаппарат был поставлен на стол со взведенным автоспуском, март 1986 года
Там родился я, там родился Олег. Там мои папа и мама прожили долгие 10 лет. Там, наверное, они были счастливы. Я вижу фотографии, где они вместе, где они улыбаются. От тех мест за почти полвека мало что осталось. Но что-то осталось. Я хочу увидеть эти места, хочу увидеть старые здания, которые я, наверное, не узнаю. Чтобы что-то почувствовать. Я не знаю, что я хочу и могу почувствовать. Просто хочу там вспомнить папу: там он был молод и еще жив.
Заканчивается поездка на поезде №134 Анапа-Томск. Наш путь был короче: Самара-Омск, всего 31 час 05 минут.
В детстве несколько раз проезжал этим маршрутом, Анапа-Омск, мы с мамой ездили на море. Олег ездил с нами редко, я только один раз помню. Папа с нами никогда не ездил, он оставался дома за хозяина.
Папа и я, середина марта 1986 года
Сейчас стал вспоминать: мы никогда в жизни никуда не ездили отдыхать всей семьей. Не знаю, в чем была причина.
Последний раз я проезжал этим маршрутом 43 года назад. Пейзаж за окном я, конечно, не узнаю, я его не помню. К тому же, когда мы ездили, я и не смотрел никогда в окно, было не до этого. И все же сейчас вижу старые здания, старую кирпичную кладку — значит тогда, почти полвека назад, эти строения тоже были, я случайно мог их видеть.
Не в самое удачное время года я решил посетить места своего детства. Ну, так получилось. Едем с мамой. С папой таких поездок больше не будет никогда. Все теперь соизмеряю с папой, ничего другого не остается.
Я в Лукьяновке. Не утерпел, и ночью пошел посмотреть на «наш» дом. Он виден из окон Машиной квартиры, где мы сейчас живем. Мама вызвалась проводить — оно и лучше, так мы быстрей сориентировались. Погода мягкая, снежок под ногами, полнолуние.
Март 1986 года
Да, вот здесь мы жили. Теперь в этой квартире никто не живет. В семейном альбоме есть фото, где мама держит на руках меня, младенца. Есть фото, где мама с папой стоят рядом. Вот оно, то место, где были сделаны эти фотографии — напротив нашего крылечка, там еще на заднем плане соседний дом. А есть фото, где у стены стоят мой папа, мама, наша бабушка, тетя Тамара, дядя Боря, тетя Клава и Сергей с Сантером маленькие. Это, наверное, 1968 год. Подошли мы и к этой стене.
Подошли к клубу, я его помню, рядом памятник павшим воинам, я по рукам и коленям этих скульптур ползал в детстве. Справа — старая школа, двери в нее все те же, что и 43 года назад, только покрашены многие сотни раз после того, как я входил в них последний раз.
А вот детского сада поблизости уже не осталось, там теперь новое здание.
Такой мой сегодняшний вечер.
Март 1986 года
На обратной дороге не выдержал, вернулся к нашему дому, минуту постоял на том месте, где полвека назад фотографировались мои папа и мама. Это удивительные ощущения. Папы уже нет, но рядом мама, и она проводит экскурсию по местам моего детства.
Вчера, когда выехали из Омска и уже подъезжали к Лукьяновке, неожиданно пришла своеобразная весточка от папы. Из Тольятти мне дозвонились из нотариальной конторы, они посылали запрос на папину родину, чтобы получить подтверждение-уточнение о месте его рождения. Как я понял, необходимый документ получен, по возвращении из Сибири мне нужно зайти к нотариусу, продолжить оформление наследства.
Сегодня днем с мамой и тетей Машей наконец-то бродили по Лукьяновке, я много снимал видео. Зашли в школу, где работала мама, в учительскую, в ее класс. На крылечке нашего дома заснял соседа, он рассказал, кто здесь жил после нас и куда они делись. Последняя хозяйка погибла, квартира два или три года как выставлена на продажу.
После обеда половину дня провели у Аленки. Там писал совместное видео с Машей, тетей Клавой, мамой. Переснял у Клавдии Ивановны некоторые фотографии и документы. Сфотографировал некоторых Аленкиных внуков, всех сразу не получится застать. Наконец-то познакомился с Серегой — мужем Аленки.
Папа за чтением газеты, март 1986 года
Как я понимаю, наш бывший дом, двухэтажную квартиру, можно теперь купить за смешные деньги. Мелькнула такая мысль, но для чего мне эта недвижимость? Мне бы внутрь попасть, посмотреть на родные стены. Серега рассказал, что там внутри перепланировка, на первом этаже сломаны перегородки, теперь там большой зал. Да и с улицы явно видно, что квартира перестраивалась: на задний двор вместо окна выходит крыльцо.
Маша меня сегодня стала благодарить за то, что я поддерживаю маму. У меня потекли слезы. Надо было заниматься этой поддержкой не сейчас, хотя и сейчас тоже, а десятилетия назад — может, папа бы еще чуть-чуть пожил, а не сбежал от нас в небытие, устав от этой ежедневной нервотрепки, которая продолжалась долгие годы.
В центральной части села уже немного ориентируюсь. Завтра попытаюсь пройтись один, чтобы молча постоять там, где я захочу остановиться и поплакать, пока никто не видит.
С самого утра пошел к Аленке в парикмахерскую, она мне состригла машинкой начисто волосы на голове, состригла бороду, оставив одну щетину. Будет теперь на малой родине где-нибудь на помоечке валяться часть меня, мои буйные вихры.
После пошел снимать окрестности, много заброшенных квартир: в одном доме могут жить люди, и тут же в соседней квартире выбиты окна, двери, разворочено все внутри.
В домашней обстановке, март 1986 года
Немолодой мужчина принял меня за корреспондента, но я в который раз за эти дни рассказал, что жил здесь 43 года назад, приехал посмотреть, что стало с малой родиной.
— А как фамилия?
— Смирнов.
— Я помню Смирнова, электриком работал.
— Да, это мой папа, — говорю. — Можно вас на видео снять?
Часть разговора я записал на камеру.
— Александр его звали.
— Нет, моего папу звали Анатолий.
— Я уже забыл. Мы с ним вместе работали.
— Мы жили в доме №2.
— Да, помню этот дом: вы справа жили, а слева жил Губа.
— Да, вон он, наш дом.
— Я и не знал, что у Толи дети были. Но я же у него не был в гостях, только по работе общались.
По моей просьбе собеседник представился. Говорит, что родился здесь и прожил часть жизни. Когда работал, жил в другом месте. Потом стал жаловаться на нынешнюю ситуацию, на разрушающееся село. В общем, у меня все есть на видео.
Папа и мой младший брат Олег, март 1986 года
Опять зашли с мамой в старую школу, зашли без проблем в две комнаты, где теперь хранятся экспонаты когда-то существовавшего музея. Двери без замка, заходи кто хочешь. В одной из комнат — стенды, фотоальбомы. Переснял мой детский сад, который давно снесен. Переснял фотографию моей воспитательницы, в которую был влюблен детской любовью. Переснял еще ряд различных фотографий. Вглядывался в фотографии, надеясь увидеть если уж не себя, то хотя бы папу, маму. Нашел коллективное фото с тетей Клавой, она все-таки здесь 55 лет прожила, работала в школе.
Днем записывал на видео рассказы тети Клавы о войне, о маме и бате (моих бабушке и деде), о сводном брате Александре, погибшем на шахте в 1943 году, и о родной сестре Александре, с которой жизнь навсегда развела в 1964 году после того, как еще один родной брат, Александр, убил батю.
Зашел в библиотеку в клубе, скачал подборку фотографий из прежней жизни села.
Март 1986 года
В течение дня неоднократно подходил к дому, где мы когда-то жили — и один подходил, и с мамой. На доме — ржавый номер, оставшийся с той поры, когда мы тут жили. Все напоминает о папе: он ходил по этой улице, я стою именно на том месте, где он запечатлен на старой фотографии полвека назад. Удивительно это. Слез нет, но есть масса других эмоций. Завтра последний полный день, когда я здесь. Может, это последний раз в жизни. Надо с утра совершить одиночную прогулку, погрузиться в собственные мысли.
С утра съездили с Аленкой в Одесское. Там я, конечно, ничего не помню — возможно, в детстве редко бывал.
В Лукьяновке все-таки заснял проходку вокруг дома, где мы жили в 1970-е.
С Машей и мамой пошли к Аленке, перед этим прошлись по селу, подошли к месту, где когда-то стоял роддом, в котором я родился. Постояли на месте, где был садик, в который я ходил. Да понятно: пройдут еще годы, и исчезнет даже то, что я с трудом, но все же помню.
Март 1986 года
В гостях я записывал интервью с тетей Клавой и Машей. Спросил про своего папу. На видео слышно, как я пару раз шмыгаю носом. Не получается отстраненно, без эмоций слушать о родном человеке.
Попросил Клаву и Машу рассказать, какого они мнения об опубликованных маминых воспоминаниях.
Еще попросил рассказать о Сашке Петровых-младшем. Клава рассказала, а на Маше закончился объем карты памяти, а это 64 ГБ. Впервые снимаю такой большой объем. Впрочем, за эти дни я снял довольно много видео.
Вчера или позавчера узнал, что в Лукьяновке открыли дом престарелых. Про себя я подумал, что когда состарюсь, а в Тольятти умрут все мои близкие, то я вернусь на малую родину и буду доживать здесь, тут меня и похоронят. Откуда пришел, туда и уйду.
Папа на кухне, март 1986 года
Нет, вы что, это не пафосное решение. Это просто мысли, которые промелькнули в голове. Я ведь даже представить не могу, как оно все случится на самом деле. Может ведь так повернуться, что я не смогу проконтролировать свои последние годы, месяцы, дни. Вот папа, к примеру, еще за день до смерти и знать не знал, что завтра его не станет. Такие вещи мы не в силах планировать, да.
Последний день в Лукьяновке. Попрощался с Клавой. Боюсь, видел ее последний раз в жизни. Возможно, и в родных краях больше никогда не побываю, раз уж появился здесь 43 года спустя.
Обошел еще раз село — в основном те места, которые хоть чуть-чуть помню. Зашел в одну из заброшенных квартир в соседнем доме, поднялся на второй этаж. Какие все-таки крохотные были комнаты.
Подошел к окнам квартиры, где недолгое время жили мои мама и бабушка — тоже все заброшено, стекол нет, окна зашиты металлом.
У нашего дома стоял долго, подходил то с одной, то с другой стороны. За домом у стены сорвал сухой стебелек, так называемая «трава у дома». Хотел хоть какую-нибудь ерунду привезти с родины. Часть стебля прикопаю в папину могилу, такой символический жест. Часть оставлю у себя.
Да, пребывание на родине волнительно. Когда-нибудь это нужно было сделать. Аленке пообещал, что приеду сюда летом на условный сенокос. Но летом — мама на даче, ее одну не оставишь. О-хо-хо: я буду свободен в перемещениях лишь после маминой смерти. Пусть она поживет подольше, в Лукьяновку я еще успею.
И снова на кухне, 23 марта 1986 года
Вчера после обеда поехал на маршрутке из Лукьяновки в Омск. Там Сергей Пестрожуков меня встретил и отвез домой к своей семье — моей сестре Тане.
Опять разбирались с отсканированным альбомом тети Клавы, часть альбома я все-таки переснял, предварительно скинув с фотоаппарата на флэшку два видеофайла, чтобы освободить место.
Вечером Таня устроила мне экскурсию по Омску, в течение часа прошлись по улице Ленина, сестренка немного рассказала об объектах, которые здесь находятся.
В целом вся поездка за эти дни оставила много впечатлений. Я понял, что мне было бы плохо здесь жить, но я бы к этому привык.
Я был удивлен, что здесь еще помнят моего отца. Я пару дней назад писал, как случайный прохожий сказал:
— Смирнов? Электрик, помню.
И Аленка рассказывала:
— Вашего папу здесь помнят. Кто-то рассказывал, что у него самые чистые свиньи. В свинарнике дощатый пол, устланный соломой. Ни у кого такого не было.
14 апреля 1986 года
Тетя Клава рассказала:
— Толе здесь было плохо, он мучился. Он же электриком работал, постоянно на улице, а здесь такие бураны. Когда мы приезжали уже к вам в Тольятти, Толя постоянно спрашивал: «Да как же вы там живете, в Сибири?»
Вот еще о чем я думал последние недели. Этот год мог стать самым ярким и запоминающимся для меня, ведь пошла череда юбилеев, круглых дат. В марте мне исполнилось 50. В июне готовились отметить 80-летний папин юбилей. И тут что-то пошло не так: за два месяца до этого радостного события, которое мы все так ожидали, папы внезапно не стало. Потом в июле исполнилось 30 лет со дня моей демобилизации, а в последний день июля исполнилось 20 лет со дня моего бракосочетания. Семьи давно нет, даже штампа в нынешнем паспорте нет, но все равно вспоминаю эту дату.
В итоге год стал самым трагическим, самым горестным для меня. Год, полный непрекращающегося отчаяния. Больше горя, чем сейчас, у меня никогда не было. Папина смерть стала заметным водоразделом: до и после.
14 апреля 1986 года
В связи с папиной смертью я стал хвататься за остатки нашего общего прошлого. Попросил маму написать воспоминания. В кои-то веки, чего я никогда не делал, съездил на свою малую родину. В следующем году на майские праздники хочу съездить в Избоищи на родину отца, посетить могилы бабушки Екатерины Захаровны, могилы папиных сестер Лиды и Зои. Впрочем, о смерти Зои сведений нет. Все это я хочу сделать через своего брата Сергея Орлова. Есть там у меня и еще родня. Мы всю жизнь не общались: когда у папы появилась наша семья, со своей родной семьей он уже общался совсем редко, всюду следовал за мамой то в Лукьяновку, то в Тольятти, где и окончил свой жизненный путь.
Далее в следующем году исполняется 50 лет со дня смерти маминой мамы, нашей бабушки Марии Федоровны, это будет 1-го августа. Затем с мамой сразу отправимся в Устюжну на ее малую родину, она так хочет там побывать. Напоследок. Перед смертью. В Устюжне побудем пару дней, и отправимся в Ленинградскую область, в Вопшу, у тети Люси будет юбилей, 90 лет. Хоть бы она дожила до этой удивительной даты. К этому времени у меня заканчивается отпуск, но ничего, попробую договориться о смене графика.
Папа перед сном читает книгу, 1986 год
Милый папа, ты подвигнул меня и всех нас на такие поступки и действия, которыми мы пытаемся доказать, что ты жил не зря, что все это было не напрасно, что мы не забудем тебя, пока мы живы, что мы постараемся сделать так, чтобы о тебе знали и помнили другие люди. Прости, что при жизни так были невнимательны к тебе, так равнодушны. Все могло бы быть по-другому. Теперь ничего не изменить, остается только доступными способами компенсировать свое чувство вины. Спасибо тебе, папа, за нынешнюю поездку в Лукьяновку. Если бы не твоя смерть, я бы никогда сюда не собрался. А так хоть посмотрел на места своего детства, что-то вспомнил, постоял в тех местах и побродил по тем улицам, по которым ты когда-то ходил с мамой.
1986 год
Еще несколько месяцев назад я и не предполагал, что такая поездка когда-либо осуществится. Кстати, в Омске я вообще ничего не вспомнил, хотя мы с мамой бывали там часто, там жила Маша с семьей. Вот только на железнодорожном вокзале, уже на перроне, что-то шевельнулось, какие-то совсем забытые воспоминания: отсюда мы с мамой ездили в Анапу, здесь я точно бывал в детстве несколько раз.
Такое ощущение, что я тренируюсь, репетирую мамину смерть, привыкаю жить без мамы. Я вернулся в Тольятти, а мама осталась в Сибири, в Лукьяновке, приедет 23-го декабря. Все эти дни я захожу в комнату родителей. В пустую комнату родителей. Здесь нет никого — ни папы, ни мамы. Я на минуту сажусь на папин диван, осматриваю обстановку, которую он мог видеть своими глазами, затем встаю и иду жить своей жизнью.
И снова на камере установлен автоспуск, 1986 год
Но мама вернется. Она ведь в гостях, а оттуда возвращаются. Не думал, что со слезами буду ожидать ее возвращение. А вот папа не вернется. Тут уж плачь — не плачь.
Купили маме новый телевизор, раз уж прежний она залила вместе со своими цветами. Заодно, пока мама в отъезде, навели некоторую ревизию в квартире. Все навесные цветы сложили в пакет, а также отдельные мелкие горшки. Разобрали хлам в коробе под папиным диваном. Сам диван ждет отправки на дачу. Рядом с диваном стоял самопальный шкаф с папиной одеждой — часть папиной одежды я оставлю на память, надо футляр для одежды купить, часть отнесу в театр в костюмерку, это и не папина одежда даже, он ее не носил. Сам шкаф и остальной хлам вынесли с братом на помойку. Постепенно нужно все вещи в квартире перебрать, там много чего еще выкинуть можно. Вот так, спустя восемь месяцев после папиной смерти, наконец-то стали расставаться с вещами, которые нам никогда уже не пригодятся. Это закономерный процесс. Немного грустно, конечно, но завтра эта грусть забудется: что сделано, то сделано.
Папа и я, 1986 год
Есть папина фотография, где он на документы сфотографировался в бежевом пиджаке — наверное, это было последнее фото на паспорт, а значит, папе на нем 45 лет и это 1983 год. В нагрудном кармане пиджака Олег нашел два билета в кино по 70 копеек и автобусный билет по 6 копеек. Наверное, это осталось с того момента, как мы жили до 1989 года на улице Победы, относительно недалеко от кинотеатра «Космос». Быть может, папа так с тех пор и не надевал этот костюм, не было необходимости. Это и грустно, и трогательно одновременно — находить какие-то ничего не значащие приметы папиной жизни. Для посторонних они не имеют никакой ценности. Для меня же это — воспоминания, эмоции.
Утром сел на папин диван, говорю:
— Сегодня за Галенькой твоей поеду.
После обеда приезжает мама, вчера она выехала из Омска, съезжу за ней в Самару. Мы не виделись почти месяц. Она словно умерла, а теперь возвращается оттуда, откуда не возвращаются. Вот папа, например, не вернется.
Папа, я и Олег, 1986 год
Свозил маму в Литературную гостиную библиотеки Автограда, там сегодня прошла презентация литературного журнала «Город» №41, где опубликованы мамины мемуары «Касьяниха». Мама была счастлива, что увидела меня в каком-то ином, может быть, свете: я был ведущим программы. Для меня была важна прямая связь с читателями: и на самом мероприятии, и после о маминой публикации сказали много хороших слов, люди подходили, благодарили, надарили маме шоколадок и коробку конфет. У мамы хорошее настроение, это ее поддерживает.
Когда выйдет отдельная книга, я организую серию мероприятий, чтобы мама почувствовала свою востребованность, это тоже поддержит ее.
Весь этот проект я затеял ради папы, ради его памяти. Но и ради мамы, конечно. Просто папа теперь уже ничего не сможет рассказать. Вся надежда только на маму: она жива, и излагает свою версию всей нашей жизни — как до моего рождения, так и после. Я благодарен маме за то, что она откликнулась на мою просьбу написать мемуары.
О папе на сегодняшней встрече мама сказала несколько слов:
Осталось много кадров, запечатлевших папу за чтением, 1986 год
— После смерти мужа образовалась пустота, которую нечем было заполнить. Я благодарна своему сыну за то, что он заставил меня писать воспоминания, это отвлекло от грустных мыслей.
Спасибо тебе, мама, что ты взялась за эту работу.
Через несколько часов отец навсегда и безоговорочно станет фактом прошлого. То есть, сейчас я могу сказать, что в этом году у меня еще был отец. А вот завтра, 1-го января, я могу лишь произнести: в прошлом году у меня был отец. В прошлом…
Я каждый день вспоминаю о папе, каждый день думаю о нем. Некоторые мысли гоню прочь, потому что сразу наворачиваются слезы. Да они и так каждый день наворачиваются. Ко всему этому нужно привыкнуть. Я не знаю, сколько лет должно пройти, чтобы смириться с потерей. Я меня есть опыт потери близких. Но чтобы речь шла о настолько близком человеке — такого еще не было.
1986 год
В новогодние каникулы следует мобилизоваться и как-то систематизировать на бумаге все то, что я помню о папиной жизни. Потом не будет времени, опять начнется текучка. Это нужно сделать скорее, пока меня и отца не разделяют годы, потом многие вещи забудутся или трансформируются в памяти.
Никому, кроме меня, эти воспоминания не нужны. Но пока я жив, это важно для меня. Из своей несовершенной памяти я постараюсь выудить все, что было связано с моим папой.
Если говорить об итогах года, то они, конечно, катастрофические. Да, я понимаю, мы каждый год кого-то теряем, это печально. Но настолько значительной потери у меня еще не было. Я надеюсь на время, оно должно пригасить эмоции. Ведь не может быть все время так бесконечно больно.
1986 год
В новогоднюю ночь Ирина рассказывала о том, что папа словно предчувствовал свою смерть.
— Может, врачи ему что-нибудь сказали, — говорила она.
Папа вообще был пессимист. Он страдал оттого, что мы живем в нищете. В последнее время он часто заводил разговор на эту тему, поскольку, наверное, понял, что пора подводить итог жизни, и он неутешителен.
Папа нередко оговаривался по тому или иному поводу, — к примеру, насчет своего юбилея:
— Если доживу.
Или повторял:
— Когда я умру, как вы будете жить без меня?
Сейчас уже понятно, что он все тащил на себе, до самого своего последнего дня. И он был прав, когда беспокоился о таком будущем. Мама у нас беспокойная, и папа все удары принимал на себя, возился с ней. Продовольственное обеспечение, какие-то дела по дому — тоже все на нем.
Мама и папа после работы или в выходной день, 1986 год
Нас он обманывал, когда его отправляли в поликлинику: говорил, что был у врача, а сам не ходил. Говорил, что сделал флюорографию, а сам не делал. С осени 2017-го стал покашливать, да так и довел все до летального исхода. Мы, конечно, тоже беспечны были, не углядели.
Я не думаю, что врачи что-то сказали папе, что он что-то знал или предчувствовал. Это было обычное старческое ворчание, когда понимаешь, что ты старый и умрешь раньше, чем твои сыновья. Это сейчас мы наделяем папины слова каким-то особым смыслом. Они действительно звучат иначе, воспринимаются по-другому после его смерти.
У Ирины сегодня день рождения. Сидим в моей комнате за столом. Мы уже отужинали, сделали перерыв, пьем чай с тортиком.
Я посмотрел на папин портрет, а он смотрит на нас строго, с укоризной: дескать, что же вы без меня-то едите? Я в мыслях готов был сказать: «Вот, кушай, папа», — и подвинуть ему чашку.
Слезы подступили. Мама увидела мое напряженное лицо и спросила:
Мама, папа, Олег, 1986 год
— О чем задумался? Из чего торт состоит?
Я покивал головой. Потом еще раз взглянул на папин портрет. Потом пошел в ванную умыть лицо, смыть слезы. Потом еще раз ходил смыть слезы.
А про себя думал: я же взрослый мужик, могу плакать, когда захочу. Даже прилюдно могу плакать. Кто мне что скажет?
В прошлом году уже после смерти отца обнаружил в бумагах письмо, которое папа написал мне почти 43 года назад. Послание написано на почтовом бланке для денежного перевода — очевидно, что было под рукой. Это удивительно: прошла жизнь, а какой-то листок бумаги сохранился, остался цел.
Я тогда учился в Сергиевске в интернате санаторного типа, родителям сложно было приехать, и они писали письма.
Папа пишет мне:
Здравствуй, Славик!
Посылаем тебе сапоги, яблоки, варежки, в сапогах конверты.
Пиши свои новости, как твое настроение.
Шапку теплую и шубу привезем в следующий раз. Учись хорошо, старайся, будь внимателен.
У нас был ежик, мы держали его три недели, ухаживали, а потом выпустили в лес.
Мама, папа, Олег, 1986 год
Сегодня суббота, у меня с мамой выходной.
Пиши, Славик, как твое здоровье, самочувствие.
До свиданья!
Твой папа.
2.10.1976
Сегодня ночью приснился отец. Это бывает очень редко, всего лишь второй случай после смерти. А я бы так хотел увидеть его хоть во сне.
Но нынешний сон был нерадостным: отец лежал голый, лилового цвета, с откинутой головой, ему было дурно, я утирал с его лица и груди обильный пот. Он, кажется, сказал что-то короткое, но я не запомнил.
В предыдущем сне он и вовсе приснился мне задыхающимся.
Господи, даже в моих снах его ждут лишь мучения.
Надо бы сходить на кладбище, навестить могилу. Но сейчас обильные снегопады, не пройти туда. Да и морозы стоят. Это отговорки, конечно, было бы желание. Но и в отличную погоду на погост не так просто добраться своим ходом.
Каждый день вспоминаю отца. А в последнее время стал все чаще плакать. Это не отпускает, не проходит.
Папа на даче. Сзади слева видно склонившуюся маму, 1986 год
Мама с утра позвонила Маше в Лукьяновку, рассказала свой сон:
— Толя всю ночь снился. Как хорошо, оказывается, со Смирновым на дачу ходить! (Мама всю жизнь называла папу Смирновым.) На даче приготовил Толя яичницу из двух яиц. Я говорю: «Почему два яйца? Нас же четверо». Потом Толе говорю: «А как ты будешь ходить, ребята же всю твою одежду выкинули?» А он мне: «Да ничего страшного, она все равно старая была».
Это удивительно: папа даже во сне, даже из потустороннего мира заботится о маме. Только вот завтрак приготовил не на всех нас, а лишь на себя и на нее. Словно ждет ее ТАМ.
Дорогой папа, сегодня твоей Галеньке исполнилось 79 лет. Теперь вы стали ровесниками. Прошу: не зови ее к себе, не торопи, пусть она еще побудет с нами. Я понимаю, тебе было трудно с ней. И нам с ней нелегко. Но она наша мама, и мы не хотим ее отпускать. Да, когда-нибудь это случится. Я не представляю, как мы будем жить после этого.
Еще год назад мамин день рождения встречали вместе с папой. Он всегда говорил примерно одно и то же: «Годы идут». А один раз в честь дня рождения написал стихотворение, посвященное маме. Я не нашел этот текст, он не сохранился.
Папа на даче, 1986 год
Мы всегда праздновали дома, в семейном кругу. Теперь празднуем в ресторанах и кафе. Я так решил. Маме осталось совсем немного, пусть хоть порадуется казенной кухне. Папа два месяца не дотянул до этих застолий: я хотел сводить всех в «Ямбург» на его 80-летие. Пусть хоть мама за него посидит за красивым столом. Сегодня идем в «Сосновый бор».
Папа не дает нам покоя.
Сегодня вернулся с работы за документами, в течение дня два раза был у нотариуса, два раза в ЗАГСЕ и три раза в Комсомольском районном суде.
Все никак не могу вступить в наследство. Нотариус предлагает то один вариант решения проблемы, то другой. Так и проходят месяц за месяцем. Все дело в простой закавыке: во всех ранних папиных документах указано одно место рождения, а в свидетельстве о смерти — другое.
В ЗАГСе предложили написать в суд заявление о подтверждении родства. В нотариальной конторе согласились принять такой документ. Подал заявление, будем ждать результат. Так и гоняют меня уже полгода между нотариусом и ЗАГСом.
Папа обедает на кухне, 1986 год
В общем, я и так каждый день в думах о папе. А с подобными хлопотами точно его не забудешь. Получается, что эта канитель меня не раздражает, а я даже благодарен ей: вроде как папиными делами занимаюсь, что-то делаю для папиного блага, папа бы это одобрил и т. д.
На самом деле, конечно, безобразие, что мне через суд придется доказывать, что я являюсь сыном своего отца. Но, может, этот итоговый странный документ будет иметь какой-то смысл, и вся эта непрекращающаяся ходьба по различным конторам закончится?
Через три недели годовщина папиной смерти. Вроде стал успокаиваться, если это так можно назвать, поэтому боюсь приближающейся даты: опять буду терзаться, самобичеванием займусь. До чего же папу жалко. Какие же мы черствые, равнодушные люди. Мучает все это. Но ничего уже не вернуть, приходится с этим жить.
Сегодня спонтанно сходили с мамой в наш театр на спектакль «Без меня меня женили» — это немецкий шванк, простонародная комедия.
Олег и папа, снова чтение перед сном, 1986 год
Именно этот спектакль я смотрел в прошлом году 1-го апреля, в день смети моего отца. Меня разрывало от всплеска адреналина, я метался по улице, не мог усидеть дома, поехал в театр, заполнил какие-то бумаги, посмотрел начало спектакля, буквально 20 мнут. Очень хорошо помню этот день.
Естественно, сегодня перед спектаклем на глаза постоянно наворачивались слезы. Я знаю этот психологический механизм: не нужно окружать себя символами, которые ассоциируются с тяжелыми воспоминаниями. Но что делать, я и сам не готов расставаться с отцом, цепляюсь за все, что можно, лишь бы это хоть как-то было с ним связано.
Какой я дурак: ведь был же рядом живой отец, и я этим не пользовался. Теперь выдумываю черт знает что, чтобы хоть чем-то восполнить утрату, заполнить образовавшуюся брешь. Конечно, из этого ничего не получается.
Ровно год назад в этот день папе стало плохо. Он пошел тогда с мамой на дачу, дорога трудная, старому человеку было тяжело.
Сфотографировал папу перед отправлением домой, сзади расположено наше дачное озеро, 1986 год
Ничего нас не насторожило, черствые мы, равнодушные люди. Это когда не видишь человека 20—30 лет, а потом вдруг встречаешь — тогда да, изменения заметны. А папа жил все эти годы с нами, менялся изо дня в день медленно, незаметно, старел, его одолевали недуги, а для нас это было привычно, потому что происходило постепенно, не вдруг.
Каждый день думаю о том, что все могло бы быть иначе. Хотя папа, конечно, все равно бы когда-нибудь умер. Но если бы не наше наплевательское отношение — он, быть может, прожил бы еще несколько недель, месяцев, лет. Вот о чем я думаю всегда.
Теперь уже я хожу с мамой на дачу — вместо папы. Правда, отношусь к этому с некоторым раздражением, поскольку вопрос продовольственной безопасности не стоит, а ходить на дачу — долго, утомительно и бессмысленно.
Папа закрывает ворота на даче, 1986 год
Мама на обратной дороге, помимо рюкзачка, взяла ручную кладь — пакет с какой-то морковкой, чем-то еще. Всю дорогу пытался у нее забрать груз, чтобы она не несла его. Мама уворачивалась, не давала мне взять пакет. Все время говорит, что она выносливая. Я ей говорю, что она старая, и не нужно бахвалиться своей мнимой выносливостью, кому-то что-то доказывать. Но разве маму убедишь? Упрямая она. Не заметила, как загоняла папу до смерти, а теперь и себя выматывает. Нет смысла в этих нагрузках и трудовых подвигах. Даже не знаю, как с ней еще разговаривать.
Порой подступают мысли, что мама умрет на даче или по дороге на дачу. Тут даже экстренную помощь посреди чистого поля не окажешь. Невеселые, в общем, мысли.
Наступит лето — опять каждый день придется следить, чтобы мама не упахивалась на грядках, не перерабатывала. Не работать заставляем, а, наоборот, настаиваем, чтобы она не работала. Что за поколение такое?! Словно цель перед собой поставила: умереть от тяжелого непосильного труда.
Вечер, на заднем плане мама готовится к урокам. Возможно, снимал Олег, я в это время уже был в армии, 1986 год
Утро. Пока домашние не проснулись, пытаюсь выровнять эмоциональный фон, чтобы они не видели моих слез. День моего рождения начался для меня с того, что я вспомнил прошлогоднее застолье, на которое мы собрались еще с отцом. Тогда он был жив.
Накануне, 16-го, я отпраздновал свой юбилей с коллегами из театра: директором, режиссерами, художницами. Затем отправился к Сергею Давыдову: у него дома устроил застолье для друзей-журналистов. Всем дарил свои только что вышедшие книги, двухтомник. Следом, уже в свой день рождения, я сначала провел творческий вечер на Голосова, 20, и лишь затем отправился к домашним. А в воскресенье собрались в «Ямбурге» с писателями. На этом юбилейные мероприятия закончились.
Чем запомнился последний день рождения с отцом? Да ничем не запомнился. Сели, покушали вместе. Кажется, отец произнес свою мантру последнего времени: «Как вы жить будете, когда мы с матерью умрем?» Слова эти воспринимались с раздражением, но по случаю праздника никто не делал замечаний.
Это был последний раз в моей жизни, когда мы вместе с отцом сидели за одним столом.
Сегодня день рождения отметим без папы. Его больше нет.
Олег решил снять интересную композицию: мамин портрет, обрамленный читающим папой, 1986 год
На день рождения мама подарила мне 50 тысяч рублей. «Только бы не на похороны», — шепчу я про себя.
Мама сказала, чтобы я купил себе на эти деньги летнюю обувь, куртку, футболки и т. д. Дескать, если не хватит — она еще добавит.
Я покупаю маме одежду, обувь, еду. Разумеется, и себя я тоже обеспечиваю. Такая форма подарка сделала меня мнительным.
Год назад на день рождения мне подарили 25 тысяч рублей. Я потом посмотрел — они были сняты с папиной сберкнижки. Я включил эти деньги в издание собрания сочинений Вадима Леванова. Когда папы не стало, а двухтомник доверстывался, я включил отца в небольшой список жертвователей в выходных данных издания. Это было уже мое, а не папино решение: хотелось оставить папу частью истории.
Вот и сейчас — конечно, я не буду тратить мамины деньги на личные нужды. На что именно они будут потрачены — сейчас я не могу знать.
Пью виноградный сок с нашей дачи — урожай 2017 года. Тогда был жив папа. Может, он тоже принимал посильное участие в приготовлении этого сока.
И снова папа за чтением, 1986 год
Это очень странная для меня ситуация: какая-то жидкость сохранилась с того момента, когда папа еще хозяйничал на даче. Пью концентрированный сок, разбавленный холодной водой, и думаю об отце.
Сейчас сок закончится, и не станет последнего материального свидетельства 2017 года.
Какие-то банальные вещи воспринимаются теперь по-другому.
Сегодня утром был суд об установлении родственных отношений между мной и отцом. Судья все разрулил за 15 минут. Хотелось хлопнуть себя по лбу и воскликнуть: боже, почему же я до этого не додумался?!
У отца место рождения в свидетельстве о смерти отличается от всех ранних документов. Нотариус пошел изначально по неверному пути: стала слать запросы в Устюжну: городской архив, ЗАГС.
Но мы же 44 года прожили в Тольятти, и все замены паспортов происходили только здесь. Вот судья и дал распоряжение своей помощнице сделать запросы по Тольятти туда, где все подобные записи фиксировались и могли быть искажены.
Как это все было близко.
Папа в дверном проеме, 1986 год
Следующий суд 8-го апреля, можно приходить уже без мамы и брата Олега. Надеюсь, точка будет поставлена.
Сегодня родительская суббота.
Сегодня Тамаре Ивановне Хазовой, маминой сестре, исполнилось бы 82 года.
Сегодня пошли с утра с мамой на дачу. По дороге она сказала мне:
— В этот день ровно год назад с Толей ходили на дачу.
Приближается годовщина папиной смерти. Год назад он был еще жив, и мы ничего не ожидали, не предполагали.
Ровно год назад папа сказал мне последние в своей жизни слова:
— Я сейчас уйду.
Контекст, в котором произнесены слова, был совершенно бытовой. Я что-то готовил на кухне, метался от стола к плите, от плиты к холодильнику. Папа зашел на кухню и стал молча на меня смотреть. Я ему ничего не сказал, но, видимо, всем видом выражал недовольство, поэтому папа как-то виновато и сказал мне эти слова.
В контексте того, что случилось на следующий день, эти слова воспринимаются теперь по-другому.
Неформальное фото перед отходом ко сну, 1986 год
Год назад счет пошел на часы.
С самого утра сегодня было солнечно, температура плюс семь.
А год назад — метель, обильный снегопад, по тротуарам не пройти, по дорогам не проехать. Я метался между магазинами «Магнит» и «Пеликан», там был небольшой участок с расчищенным тротуаром. Я не мог оставаться на месте, адреналин в крови гнал меня, требовал движения. Я весь словно разрывался изнутри. Умер отец.
Нынче встал в 6.00, в 7.00 отправился к Парк Хаусу, в 8.00 на пригородном автобусе поехал в Выселки.
Домашние предполагали (судя по прошлому году), что там будет непролазная грязь, до кладбища не добраться, а если и добраться, то на самом кладбище по снегу нельзя будет пройти к могиле отца. Честно говоря, и я так думал. Но, несмотря на пугающие перспективы, принял решение хотя бы предпринять попытку приблизиться к месту папиного захоронения.
По селу и по проселку дорога была нормальная, я без остановок и окружных путей быстро дошел до кладбища. Центральная аллея на кладбище была влажная, но тоже приемлемая. И главное — тропинка в сторону могилы отца была протоптана в снегу. Мельком обратил внимание, что перед Новым годом тут были захоронения. Скорее всего, посетители натоптали дорожку.
Большим сюрпризом стал обнаруженный среди слайдов забытый кадр: папа, я и Олег напротив дачи, середина мая 1986 года
В сторону могилы Тамары Ивановны снег хоть и осел, но туда никто не ходил всю зиму, тропинки не было. Я не рискнул идти туда по снегу, пусть он и растаял изрядно.
Больше четырех месяцев не был у папы. Это хорошо, что сегодня так все сложилось, и я без проблем мог до него добраться.
Вернее, не до него, конечно… А до места его захоронения. Папы уже нет на этом свете, и я навещаю лишь участок земли, под которой покоятся папины останки. Все же проговорил несколько фраз вслух, адресуя их папе.
Я благодарен тебе за то, что ты был в моей жизни. Я не понимал, какое это счастье. Тебе было одиноко долгие годы, ты находился в зоне отчуждения. Мама ежедневно бранила тебя, я не понимал, зачем она это делала, но не вмешивался. Если и вмешивался, то в тех случаях, когда ругань просто зашкаливала. Брат Олег дистанцировался от отца, не общался с ним. Да и я за всю жизнь не поговорил с отцом ни разу, мы не были близки. Как мне стыдно сейчас за все и тяжело от этого: мы могли сделать папину жизнь намного легче и ярче. Но не сделали этого. Что толку, что я теперь тысячу раз повторяю: «Прости, прости, прости»?! Я говорю это в никуда, папа меня уже не услышит. И не простит.
Похороны моего двоюродного брата Александра Хазова. Слева направо: папа, мамины сестры Клавдия Петровых и Тамара Хазова, за ними Татьяна Нюнько, справа сзади Алена Макарова и Олег Нюнько, за ними, вроде, Сергей Хазов, ноябрь 1986 года
Кладбищенская калитка и ворота распахнуты настежь. Я закрыл калитку. А когда покидал кладбище, закрыл одну створку ворот, вторая была прижата горкой льда и не закрывалась. Вероятно, распахнули ворота в снегопад, когда завозили хоронить очередного покойника, да так до весны и не смогли закрыть.
За оградой кладбища оставил слезы и угрюмо пошел на остановку. В конце проселочной дороги перед выходом на сельскую улицу мне посигналил автомобилист, попутно подвез к выезду из Выселок. Там к остановке почти сразу подъехал следующий автомобиль, я за 35 рублей доехал до Парк Хауса. Пригородный автобус теперь тоже стоит 35 рублей.
Заехал позавтракать-пообедать домой. Мама, кажется, испытала облегчение, когда узнала, что я без затруднений смог добраться до папиной могилы, навестил его, передал, скажем так, привет. Позвонила сестрам Клаве, затем Маше, рассказала детали моей поездки с моих слов.
Папа, Олег и мама приехали ко мне в гости в воинскую часть. Белоруссия, Падневичи, 27 декабря 1986 года
Ненадолго заехал на работу. Затем с Борисом Скотневским и Володей Мисюком отправились к Виктору Стрельцу в «Солнечное» — у Вити сегодня юбилей, 70 лет. Год назад по понятным причинам я не смог лично поздравить Виктора. Сегодня даже отвлекся в компании, поднялось настроение. Все-таки на людях держишь себя в руках, не позволяешь себе погружаться в мрачные мысли.
Вечером дома помянули папу обыденно. Я купил пироги, попили чай. Мама просто сказала: «Помянем Анатолия Ивановича». У нас как-то не принято рефлексировать, обсуждать эти темы. Все равно я до сих пор в кругу семьи не могу говорить об отце. Я, конечно, в состоянии себя контролировать. Но я не в состоянии себя контролировать. Поэтому лучше молчать. Начинаешь говорить — начинают литься слезы.
Папа, я и мама, 27 декабря 1986 года
Дорогой папа, весь этот год каждый день я вспоминал о тебе. Почему человек умер для того, чтобы я, дурак, начал хоть что-то понимать?! Но это лишь я один считаю, что я начал что-то понимать.
Еще одна веха: ровно год назад в этот день папа из надземного мира перешел в мир подземный. То есть был похоронен.
Попробую вспомнить этот день поэтапно.
Кажется, тело из морга нужно было забирать в 10.00. Возможно, в 11.00, сейчас уже не помню. Решили вчетвером ехать на такси. Я сбегал в киоск за цветами.
Такси к назначенному времени не появилось, я стал нервничать, названивать в диспетчерскую. Мы стояли, ждали на улице у подъезда. В итоге пошли на остановку, поехали на маршрутке.
Было три звонка. Уже на подъезде к Комсомольску позвонил таксист и сказал, что он прибыл на место. Я ответил, что мы уже уехали. Потом позвонил курьер и сказал, что сейчас доставит мне книги. Я ответил, что в данный момент нахожусь на похоронах собственного отца. В Тольятти в службе доставки книги пролежали 17 дней, ситуация была нервная. Если звонил курьер — значит, время приближалось к 10.00, а не к 11.00. Следом позвонил похоронный агент, обеспокоенный, что никого нет у морга. Я сказал, что мы уже переходим дорогу, через пять минут будем.
Я, мама и папа, 27 декабря 1986 года
Перед моргом стоял катафалк — обычная газель. Агент предложил зайти в нее от посторонних глаз и там произвести окончательный расчет. Дело в том, что я за все заплатил еще 1-го апреля. Но в процессе выяснилось, что на кладбище можно оформить участок на два места, нужно лишь доплатить 9 тысяч.
Зашли в газель, я отдал агенту деньги, попросил его оставить меня одного — внутри уже находился гроб с телом моего отца, я хотел побыть рядом один.
Я боялся какого-то интенсивного проявления эмоций при виде мертвого тела родного человека. Но, на удивление, увидев отца, я даже не заплакал. Через минуту-другую пригласил своих близких в салон, и мы поехали на кладбище в Выселки. Слева от меня сели мама, Татьяна Нюнько, бывшая жена Сергея Хазова, мы с ней остались в хороших отношениях. На переднее сиденье сели Олег с Ириной. Больше никто не пришел проводить отца. Мы никого не звали, да и не знали, кого можно пригласить.
Папа, Олег и мама, 27 декабря 1986 года
Хотя рубашка на папе была туго застегнута, было видно, что на его теле зашит огромный шов до самого подбородка. Почему-то вздулось горло, словно тело было чем-то набито или накачано изнутри, отчего отец не был похож на себя. Возможно, это и стало причиной его удушения.
По дороге я достал камеру и стал снимать видео — статичный план гроба с покачивающимся на кочках телом. Никто не отреагировал на это, не сделал мне замечание. Мама с Татьяной о чем-то разговаривали рядом. В видоискатель было видно, что мы проезжаем по улицам Старого города, пересекли перекресток с кинотеатром «Буревестник».
На кладбище было солнечно, но все завалено снегом после первоапрельского снегопада, также было много грязи. К разрытой могиле мы шли как-то в обход, комья суглинка прилипали к обуви.
Было солнечно. Я подошел к папе, что-то прошептал на прощание, поцеловал в лоб, сделал два снимка. Была мысль вырвать листок из блокнота, написать на нем прощальные слова или какое-то обещание и положить в гроб перед его закрытием. Мама сказала прощальные слова. Татьяна прочла молитву.
Папа, Олег и мама, 27 декабря 1986 года
Мы разошлись по обочинам, потому что кругом была жирная грязь. Олег с Ириной поддерживали маму, она рыдала. Я заснял на видео, как кладбищенские рабочие закапывают могилу и формируют могильный холмик. Эти фото и видео были безвозвратно утрачены после поломки компьютера. Единственные файлы, которые не удалось восстановить.
Подошел рабочий, стал клянчить деньги: «Подайте ребятам сколько можете — на помин души». Я промолчал, к этой теме больше не возвращались.
На этой же газели нас довезли до дома. Чтобы помянуть отца, я сбегал в «Миндаль» за пирогами. С этого момента мы и стали есть покупные пироги, раньше никогда их не брали.
Дома пили чай, ни капли алкоголя. Положены какие-то слова прощания, но я не мог говорить, самые простые слова вызывали слезы. Любое слово вызывало слезы.
Я, мама и папа, 27 декабря 1986 года
Несколько дней, начиная со 2-го апреля, следующего дня после смерти отца, я, просыпаясь каждое утро, начинал с того, что садился на кровати и начинал рыдать. Лежа рыдать было тяжело. И еще было трудно есть: когда рыдаешь, ты не можешь ни жевать, ни проглотить пищу.
Вечером попробую подвести итоги: что это значит — год без отца? Оказалось, он занимал большое место в нашей жизни. Но в первую очередь, конечно, это значительная эмоциональная потеря.
Вечер наступил, но, кажется, ничего сейчас не напишу, все было проговорено ранее: мы не замечали, но папа держал весь дом на себе — покупал продукты, что-то ремонтировал, вовсюда ходил, оплачивал коммуналку и т. д. У нас после отца даже пищевой рацион заметно изменился. Папы очень не хватает в моем пространстве, нечем заполнить эту пустоту. Хочется все бросить и сосредоточиться только на своем горе.
Папа, я и мама, 27 декабря 1986 года
Вчера с мамой возвращались с дачи. Мама заговорила о заборе, который расположен в проходе в сторону соседской дачи. Мол, забор сгнил, нужно заменить. Осенью 2017 года папа заменил там несколько жердей, а сам забор хотел установить весной 2018 года. Планам не суждено было сбыться, папы не стало. Он как-то планировал свою и нашу жизнь: наверняка еще множество бытовых вещей ушли вместе с ним, мы уже об этом не узнаем.
Вчера был суд по поводу установления места рождения отца. Пришли ответы на запросы из Омска, Устюжны. Из Тольятти ответы пришли только частично. Казалось бы — ближний свет, но что-то мешает людям исполнять свои обязанности в срок. Даже суд им не указ. Впрочем, и судья тоже вздыхал, что в свидетельстве о рождении написан хутор Заручевье, а в свидетельстве о браке — деревня Заручевье. А это уже разные административные деления. В свидетельстве о смерти вообще указано село Вологодское. Которого никогда не было на карте России. Суду еще предстоит выяснить, на каком этапе произошла эта ошибка, искажение. Возможно, это случилось при обмене паспортов в 2002 году. Следующее заседание перенесли на 23 апреля.
Олег, я и папа, 27 декабря 1986 года
Мама сегодня на даче упала в теплице, отлежалась и пошла домой. Я уходил из дома и не заметил, что она вернулась. Позвонил лишь по дороге на остановку, а она говорит: «Я уже дома!» И ведь ни слова о травме не сказала.
Через пару часов позвонила Ирина, спросила, не собираюсь ли я домой. Я ответил, что еще надо поработать.
Затем Ирина позвонила еще через пару часов, и только тогда сказала, что мама получила ушиб, они вдвоем съездили в травмпункт, перелома вроде нет, мама одна на автобусе отправилась домой, но что-то телефон ее не отвечает. Я заспешил домой, тут же Ира перезвонила опять: мама взяла, наконец, трубку.
Прошлым летом мама часто падала на даче, получала синяки, ушибы. Стараемся ее не отпускать одну, какое-то время все идет нормально, мы теряем бдительность, и опять что-то происходит. В этот раз (да и в предыдущие тоже) она даже не позвонила, отлеживаясь на даче. Вернувшись домой, пыталась скрыть травму. Когда Ира увидела ее обвисшую руку, она просила никому не рассказывать об этом.
Мемориальный комплекс Хатынь. Папа — второй слева, мама — третья слева, конец декабря 1986 года
К даче у меня двоякое отношение. С одной стороны, мама рвется туда, в теплое время года старается там жить. Опять же — минимальная двигательная активность на свежем воздухе — полезна. Но ведь минимальная же! Постоянно заставляем ее не работать, не перетруждаться. К тому же, вон чего, из-за старости вестибулярный аппарат уже не тот, что в молодости, случаются травмы.
Папа тоже на этой даче и последнее здоровье подорвал, и остаток жизни развеял, потратил. А ведь не стоит вопрос продовольственной безопасности и даже продовольственного обеспечения. Для кого все это? Мы уже давно выросли и можем купить в магазине что угодно. Что за упертость такая? Гори огнем эта дача! Лишь бы мама была жива.
Папу она вымотала всего, жизнь забрала. Это не стало для мамы уроком. Не слушается нас.
Но жива пока мама, активничает. Пусть хоть так. Что с ней поделаешь?
Серия фотографий, снятых Олегом или мной незадолго до моей отправки в армию: папа на даче, 5 июня 1986 года
Вот какой был сегодня день.
Из Самары приехал Шамиль Хусаинов, он будет верстать мамину книжку. То есть — с сегодняшнего дня официально началась верстка. Год назад я попросил маму начать писать воспоминания — с тем расчетом, чтобы она написала и об отце. На начальной стадии я не предполагал, во что это выльется.
Сегодня разместили в печать в Ульяновскую типографию книгу воспоминаний о Вадиме Леванове. Большой труд проделан, я занимался этим проектом бок о бок с маминой книгой. Не удержался, в своей главе написал про отца, упомянув полностью его фамилию, имя, отчество.
К концу дня стало известно, что умер Валерий Шемякин. Позвонил Саша Гремин и сослался на Михаила Куракина. Я не поверил такому ненадежному источнику и стал узнавать по своим каналам. К сожалению, это оказалось правдой. С Шемякиным была эмоциональная связь, поэтому всплакнул несколько раз за вечер. Валерий Константинович был у меня в гостях с компанией лет 15 назад. Сейчас сижу в комнате, где мы пировали тогда. Не помню, пересекался ли он с моим отцом.
Папа возле нашего прежнего дачного домика, 5 июня 1986 года
На самом деле, радость по поводу очередного этапа в создании этих двух книжек — она особая: все же оба проекта связаны с человеческой смертью. Но и от кончины Шемякина есть светлое радостное чувство: умер во сне, как праведник. Не мучился, просто не проснулся.
Раз уж суждено умереть, и выбора нет, то хотелось бы покинуть этот мир как Шемякин. Или хотя бы как мой папа: там тоже все произошло достаточно быстро. Я ведь до сих пор не в силах опомниться, так внезапно это случилось.
Вчера исполнилось 30 лет с того момента, как мы живем в нашей квартире по ул. Куйбышева, д. 36, кв. 45. Мне эту дату папа напомнил когда-то. Так и засело в голове: 15 апреля.
Была мысль сходить в этот день на старую квартиру: мы жили на ул. Победы, д. 70, кв. 57. Так и не собрался. С той квартиры осталось изрядное количество фото с папой. Олег, наверное, снимал. А может, и я несколько кадров сделал. С нынешней квартиры папиных фотографий негусто: два кадра в 2005 году и четыре кадра в 2017-м.
Папа возле мини-теплицы, 5 июня 1986 года
Несколько дней назад обнаружил на сайте ТЛТтаймс свою давнюю запись от 4 августа 2011 года. Среди прочего там было следующее:
— Погиб мой папа. Он мыл окно (пластиковое, между прочим!), оперся на него, и вывалился с 6-го этажа. В своем сне я видел папин труп, я звонил друзьям, рассылал по социальным сетям это сообщение. Мне было так горько, так ужасно.
Я этого страшного сна совсем не помню. Очевидно, эмоциональных последствий он не оставил. Папа мне вообще не снится: ни в ностальгическом контексте, ни в трагическом. Хоть бы во сне его увидать, хоть бы во сне.
Сейчас полшестого утра. В семь поедем с мамой на кладбище, навестим наших, приберемся после зимы. Пора уже.
Сегодня состоялось третье заседание суда. Пришли ответы на все запросы, но в документах наблюдалась все та же путаница: нельзя было достоверно определить, на каком этапе в папины документы вкралась ошибка с неточным указанием места рождения. Несмотря на то, что на основании имеющихся документов нельзя было сделать однозначный вывод, судья вынес решение в мою пользу. Это не значит, что заменят свидетельство о смерти и непременно укажут, что отец родился в Заручевье, а не в каком-то ином месте. Вывод суда — лишь о том, что я действительно являюсь сыном своего отца. Пока не знаю, устроит ли такая формулировка нотариуса. Судебное решение можно будет получить через пять дней.
Папа отдыхает в дачном домике, 5 июня 1986 года
Насколько я понял, когда в 2002 году проходила единая замена всех российских паспортов, папе в паспорт в графе места рождения вписали несуществующий населенный пункт — село Вологодское. Впрочем, в ответе на запросы указано, что в Чагодощенском районе Вологодской области села Заручевье тоже не существует. Что неудивительно: села не стало после войны.
Я никогда не был близок с отцом, хотя и жили вместе всю жизнь. Даже воспоминаний не осталось: не было совместных игр в детстве, не было общих дел в более позднее время. Мы даже ни о чем не разговаривали: не обсуждали книги, фильмы, спектакли, не говорили о политике, спорте. Даже погоду не обсуждали.
При всем при этом смерть отца стала для меня тяжелейшей травмой, от которой я не могу оправиться до сих пор.
В моей жизни с самого детства всегда присутствовала только мама: и как наставник, и как друг, собеседник.
Если смерть отца была воспринята мной так эмоционально, то что же со мной будет, когда не станет мамы?
Наконец-то сегодня приснился отец. Но, правда, в дискомфортной, конфликтной ситуации.
Папа моет картошку на обед, 5 июня 1986 года
Прихожу домой, а домашние на моем рабочем столе навели бардак: вывалили все из ящиков стола, рассыпали в беспорядке. Олег, например, какой-то сухой суп с вермишелью рассыпал по полу, я его горстями собирал. На столе среди завала бумаг и предметов лежал пакет с метолом или гидрохиноном — вскрытый, содержимое вывалилось. Рядом на краю дивана, опершись о спинку, сидел отец. Я в гневе схватил разорванный пакет с содержимым и швырнул отцу в лицо. Тот сидел молча, обсыпанный порошком, и смотрел на меня. Я заплакал, бросился извиняться, стряхивать химреактив с папиного лица. Папа молча пошел в ванную смывать порошок. По планировке это было похоже на нашу квартиру на ул. Победы, 70, где мы жили 30 лет назад, как раз в апреле исполнился этот тридцатник. Вот пока папа мылся, я и собирал с пола вермишель с приправами и сушеными овощами, которую рассыпал Олег.
Весь сон не помню, там еще какие-то детали были. Странный, непонятный сон. Беспокойный.
Был вчера в травматологии, суде, управляющей компании и в нотариальной конторе. В травматологии — потому что моя старенькая мама уже такая хрупкая, что сама себе наносит увечья, если оставить ее без присмотра. В управляющей компании — потому что в маминой комнате нужно заделать щель под подоконником, всю зиму дуло, дует и сейчас.
Папа на даче, 5 июня 1986 года
Час просидели в суде, ждали, когда выдадут судебное решение. Суд установил факт родственных отношений между мной и моим отцом. Вынужден заниматься такими странными процедурами, чтобы вступить в наследство. Но у нотариуса мою радость остудили: решение суда в законную силу не вступило, может быть обжаловано в течение месяца. О-хо-хо.
Сегодня мама в разговоре напомнила слово дянки — так папа называл рукавицы. Мы завтра идем на дачу, мама собирается надеть рабочую рукавицу на свою травмированную руку, и так работать — вот и вспомнили это папино слово. Папа употреблял некоторые слова из диалектов Вологодской области, но постепенно их вытеснил общепринятый русский язык. В детстве эти слова чаще звучали, потом реже. Из тех, что звучали — я уже всё позабыл.
Но одно слово помню — напокишу. Это значит — наизнанку. Я так и характеризую всю папину жизнь: напокишу. Не так она прошла, вся была вывернута, можно было по-другому ее прожить. Сейчас читаю мамины мемуары, разговариваю с мамой — жизнь могла по-другому повернуться, мы могли поехать жить в какое-то другое место, папе необязательно было расставаться с семьей, с близкими, и ехать вслед за мамой на край света. Но папа не обладал даром убеждения, и всюду следовал за мамой. А когда появились сначала я, потом Олег — папа не мог нас оставить, был рядом. Так вся жизнь и прошла напокишу. И закончилась напокишу.
Папа рядом с теплицей, 5 июня 1986 года
Сегодня после дачи зашли с мамой на рынок. В продовольственном ангаре заглянули в отдел с конфетами и печеньем. Слышу, продавщица заговорила с мамой:
— А я сразу поняла, что у вас муж умер: давно вас не было. Я по вашему виду поняла.
— Да, уже год, — говорит мама. — Теперь с сыном прихожу.
Папа с мамой затаривались продуктами на рынке. Здесь, в конфетном отделе, им часто давали продукцию со скидкой. Просроченную продукцию и вовсе бесплатно отдавали. Сегодня тоже продавщица взвесила на свой выбор конфет, и еще один кулек дала бесплатно. Просрочка нормальная: продавать ее уже нельзя, но есть можно.
Папу запомнили, и для кого-то он весь этот год был жив, только сегодня узнали о его смерти.
По разным дачным делам тоже сегодня вспоминали папу. Часто его вспоминаем, почти каждый день.
Папа на фоне нашего дачного домика, 5 июня 1986 года
Гоню от себя мысли об отце. Днем просто набегают слезы, порой в самое неподходящее время, когда рядом люди. А ночью все сжимается, организм активизируется, как при опасности, и не уснуть, так больно. Психика неуравновешенна: спектакль, жизненная ситуация, да что угодно — вызывают ассоциации, слезы. Но наличие окружающих все-таки мобилизует. Когда надолго остаюсь один — все же позволяю себе погрузиться в собственное горе. Я не знаю, сколько должно пройти лет, чтобы я воспринимал это не так эмоционально. Похоже, так теперь все время и будет. Потому что я готовлюсь уже к маминой смерти. Но смерть отца меня научила, и я теперь запасаюсь мамой впрок, если можно так выразиться: стараюсь каждый день проводить с ней, все время куда-то ходим, посещаем мероприятия, на дачу вместе, в магазин вместе. Это когда-нибудь закончится… Господи, когда-нибудь закончится.
Перед обедом возвращались с мамой с дачи, переходили железную дорогу.
— Мы со Смирновым как-то рано утром здесь шли, — рассказывает мама, — смотрим — на бугре бабулька лежит, уже чем-то укрытая. Ходила на дачу, с тележкой рельсы переходила — видать, глухая, поезд не услышала, ее и сбило. Обратно с Толей возвращались — ее уже увезли.
Папа возле нашего старого дачного домика, 5 июня 1986 года
Я в который раз прочитал маме нотацию, что перед железной дорогой нужно посмотреть налево-направо, не идет ли поезд, и лишь потом идти.
В автобусе мама почувствовала себя плохо, говорит, жарко стало, душно. Да и мест сидячих не было. Не стали даже в магазин заходить, сразу пошли быстрей домой.
Но в театр на юбилейный вечер Коренного все же сходили.
После представления возвращаемся домой, переходим перекресток по диагонали — у мамы посреди дороги отказала нога, верно, мышцу свело, как она говорит. С большим трудом добрались домой.
Мама даже в моем сопровождении «ломается»: две «аварии» за один день — это слишком много. Что будет, если меня рядом не окажется? А ведь были уже всякие случаи, когда меня действительно не оказывалось рядом. Невольно вспомнился утренний рассказ о бабульке, попавшей под поезд.
С другой стороны, когда умирал папа — я был рядом. И что, сильно я ему помог?!
Кажется, потребность высказаться, что-то проговорить становится все меньше. Во всяком случае, уже не столь быстро стремлюсь изложить свои мысли и описать события, так или иначе связанные с отцом. Но начну с сегодняшнего дня.
Папа на даче, 5 июня 1986 года
Еле удалось убедить маму не ходить на дачу — с ее-то больной ногой. Пошел сам — полить участок перед работой. Это был удачный повод остаться наедине с мыслями о папе. Вот он шел по этой тропинке, вот он здесь, за этой дверью, работал в этой сторожке. Вот я иду «дорогой отца»: сосны те же, что и при нем, они не менялись последние сорок лет. Думал, в домике поплачу, порефлексирую. Но работа закрутила, нужно было уложиться в определенное время, чтобы использовать часы полива. Но все равно я отмечал: вот по этой тропинке, по этим ступенькам папа ходил, вот здесь он стоял, сохранилось фото.
А вчера получил судебное решение, которое наконец вступило в силу — о признании родственных отношений с отцом. У нотариуса документ приняли. Мне пришлось задавать наводящие вопросы, чтобы выяснить: что должно произойти дальше, чтобы история закончилась, и я вступил в наследство? Прием по нашему вопросу назначен на пятницу, 31 мая, 10.00. Нужно будет маму привести. Не совсем понял: зачем я в прошлом году оплачивал 3000 руб., чтобы мама и Олег написали отказные заявления в мою пользу? Я полагал, что теперь им не нужно будет всякий раз ходить со мной. Теперь нужно будет заплатить 5000 руб. Это, верно, пошлина какая-то. Но я очень недоволен работой нотариуса: почти год длилась эта тягомотина. Еще не факт, что в пятницу все наконец-то закончится. Папа даже посмертно вовлекает в выяснение его жизненных обстоятельств довольно большое для такого ерундового вопроса количество людей.
Обсудил с братом Олегом предстоящий день рождения папы. Ну, там, посещение кладбища, уборка, затем выбор кафе, посиделки — то ли поминальный, то ли праздничный обед.
Папа и моя двоюродная сестра Алена Макарова на даче, август 1988 года
Сказал Олегу, что мама уже несколько раз возвращалась к теме того, что неплохо бы на могиле уже установить памятник.
Я сказал, что мне не хотелось бы спешить с этим. И объяснил, что имеет смысл заняться обустройством территории тогда, когда и мамы не станет. Не знаю, цинично это звучит или жестоко, но я об этом думаю. К тому же и мама постоянно дает поводы об этом думать, уж слишком она активна: то руку сломает, то ногу подвернет, то ей худо в автобусе становится. У меня сердце сжимается, когда я думаю о том, что это может случиться внезапно, буквально прямо сейчас или со дня на день, вдруг.
Олег к этому с пониманием отнесся, тоже предложил мне не спешить с памятником, имея в виду те же соображения, что и я. Он, верно, тоже об этом думает. Да и как тут не думать. Тем не менее, предложил хотя бы территорию облагородить, есть у него специалист. Посмотрим. Вот такие наши планы на будущее. Вот такие перспективы.
История с нотариусом сегодня наконец-то закончилась: я стал собственником ¼ папиной части квартиры, в которой мы живем, и получил накопления с его пенсионной сберкнижки 74457,46 рублей: оказывается, за этот год почти 4 тыс. руб. проценты набежали. Пошли с мамой в Сбербанк и перевели деньги сразу же мне на сберкнижку. Финальный документ по недвижимости будет на следующей неделе.
Август 1988 года: возможно, это последний папин снимок, сделанный в нашей старой квартире по ул. Победы, 70
Папы уже давно нет, а документооборот, связанный с его именем, продолжает множиться. С другой стороны, сейчас были аннулированы ряд документов, закрыты две карты и одна сберкнижка: папиных следов на этой земле становится все меньше и меньше, скоро от его присутствия совсем ничего не останется.
Утром ехал на работу и обдумывал предстоящие в этот день процедуры, потому что не было уверенности, что все разрешится благополучно. В мыслях об отце опять слезы на глаза наворачивались. И тут в тему увидел в окно маршрутки микроавтобус с надписью «Похороны».
В папином военном билете был заложен листок с телефоном и адресом. Адрес был без фамилии (г. Пикалево, там, верно, жила его старшая сестра Зоя), а рядом с телефоном было написано Сергей. Я полагал, что это Сергей Орлов, мой двоюродный брат, сын Лиды, средней папиной сестры.
Конец ознакомительного фрагмента.
Оглавление
- НАПОКИШУ. Книга о моем отце
* * *
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Напокишу. Книга о моем отце предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
