Возвращение в Атлантиду

Андрей Дорофеев

Атлантида — на пороге гибели. Принц острова, желающий сохранить свой народ, пускается в тяжелое путешествие, чтобы найти место спасения. Недоверие, безответственность, сомнения — вот недруги, что стоят на его пути. Однако воля к победе, помощь друзей и любовь к Родине помогают найти выход. Параллельно перед читателем проносится череда отступлений, где описывается, как искажалась истина об Атлантиде. Это — повесть о чести, любви к жизни, преданности и силе, которые так требуются нам и сейчас.

Отступление четвертое, 12440 год до рождества Христова

Камасади внимательно рассматривал находку. Каких только вещей обезумевшие толпы мародёров не навезли в новую столицу цивилизованного мира Нанпу — старые бронзовые и стальные мечи, изумруды, вечные спутники Ушедшей В Волны, измочаленные обломки кораблей.

Понятно, что искали не в океане, а в землях окружных. В скальных кладовых Нанпу валялись в беспорядочном множестве шлемы, щиты и клинки со знаком Оз, ещё не позабытым после потопа, атлантская утварь, бог знает каким путём занесённая в прибрежные кочевые племена рыболовов. Там же были сложены золотые слитки, гранёные изумруды и даже полуразложившийся механизм неивестного назначения.

Нанпу покупала остатки цивилизации — или меняла на пищу и пресную воду. Мародёры приходили на чёрных от плесени кораблях, в том числе атлантских Кариатидах, но сразу их было не узнать — никто не снимал бережно налёт водоросли с облуплявшейся краски, и краска была съедена ржой, навсегда скрыв принадлежность к Атлантиде.

Мародёры причаливали, вываливали нарытое и награбленное у уцелевших племён добро, и загружали на корабль установленное регламентом Нанпу продовольствие.

Но вот письмена прибыли впервые. Терракотовые таблички частью поискромсались, частью имели отломанные края, но они были читаемы. Около пятидесяти. Не столь много. Камасади приоткрыл окно в невысокой покатой крыше из листьев папоротника и стал разбираться.

Пятую табличку спустя полчаса он зло кинул на утоптанную песчаную землю хижины и вышел наружу. Успокоиться. В табличках было что-то не так.

Вид на горы и океан всегда настраивал мудреца и философа на вечное. Хижина находилась на высоте около двадцати тысяч локтей над уровнем моря, теперь уже успокоившегося и видневшегося вдалеке-вдалеке несколькими отблесками восходящего солнца. Горы, горы вокруг, сине-серые снежные вершины с гуляющими между ними обрывками облаков. Земля и вестники не знают более высоких гор на Земле, чем эти. И никого…

Здесь, на Нанпу, издавна не было городов, как на Атлантиде. Мудрый Камасади видел внизу, в долинах, маленькие серые точки, рассыпанные словно бисер там и сям. Посёлки были центрами кустарничества, земледелия, а стены — стен не было, потому что завоёвывать в Нанпу было нечего. Деревянные плуги были не нужны жадным до побрякушек да доспеха воинов, земля — ноги сломаешь, пока заберёшься сюда. А мудрость веков да умение жить в мире и согласии — и вовсе не та монета, которая нужна диким племенам.

Да и не много их теперь, диких. Камасади задумался.

Он ещё помнил те времена, тридцать лет назад, когда по огромной шарообразной планете людей ходили океанские волны размером в три тысячи локтей. Камасади было тогда двадцать пять, и земля содрогалась под ногами. Дышать в тот год было тяжело — словно сам воздух стал давить на виски виноградным прессом, тучи носились по небу неприкаянно, рывками, в разные стороны, и не живительная влага падала с небес, а пепел сгоревшей земли.

Собственно, о волнах на другой стороне он лишь догадывался, но логическая мысль говорила о том, что так оно и было, и спасённые с Атлантиды были тому доказательством.

Макасади вернулся в хижину и снова сел на циновку, подогнув ноги. Таблички повествовали, что Атлантида была завоёвана могучим воином, который позже вызвал землетрясение ударом кулака. Бред.

Разбить их и прах рассеять по ветру? Нет. Согласиться и попытаться найти логику в триумфальном шествии абсурда?

Макасади зло завернулся в белое полотнище, традиционно приличествующее мудрым учителям, но холодное и не защищающее от пронзительного ветра вершин. Зашёл обратно в хижину, трением запалил очаг и вскипятил густое варево из чахлой травы акитанаси, что росла пучками в скальных карманах.

Эти странники, говорящие, что они дети Ушедшей В Волны и спаслись от потопа… Они не шли из головы Макасади. Он уже собирался записать для неведомых поколений их правдивую историю, историю Великого Острова, чья судьба прервалась так нежданно и трагично.

Но теперь… Эти письмена… Да, они лгут, да, они не обманули Макасади! Но теперь — где гарантия, что эти странники в своих историях не преподнесут ему очередные бредни о падении Атлантиды или сотворении мира в угоду каким-то своим низменным интересам или в память о поверженных давно идолах?

Макасади считал себя свидетелем судеб, вестником истины. Ему не нужны сплетни, искажённые верованиями в злых божков или идеологией носителя. Ему не нужны просеянные через сито страха или предпочтений псевдодокументальные рассказы, в которых самим рассказчиком, не говоря уж о слушателе, будут пропущены важнейшие детали, которые были сочтены крамольными или непопулярными.

И Макасади отверг своё намерение. История всё рассудит. Он оставит в закромах этот бред — не он его создал, не ему его и растрачивать. Он не будет записывать слова странников. Они прошли через много ударов стихии и многие потери дорогих людей и родины — в их умах нет порядка. Им нет доверия.

И мудрец с посеревшим сердцем и сжавшейся душой сжал кулаки. Где теперь в подлунном мире, измочаленном морем и злыми людьми, в этих обломках цивилизаций, найти сияющее зерно истины? Не в сундуках ли мародёров? Не в скудной ли земле пахарей Нанпу, которую они усердно и честно скребут в низинах плугом, пытаясь выжать хоть крупицу жизненной силы?

Макасади горько усмехнулся и сильнее укутался в свою ветхую плащаницу. Наступали тёмные, злые, дикие времена.