Возвращение в Атлантиду

Андрей Дорофеев

Атлантида — на пороге гибели. Принц острова, желающий сохранить свой народ, пускается в тяжелое путешествие, чтобы найти место спасения. Недоверие, безответственность, сомнения — вот недруги, что стоят на его пути. Однако воля к победе, помощь друзей и любовь к Родине помогают найти выход. Параллельно перед читателем проносится череда отступлений, где описывается, как искажалась истина об Атлантиде. Это — повесть о чести, любви к жизни, преданности и силе, которые так требуются нам и сейчас.

Отступление третье. 12468 лет до рождества Христова

Микитири в полубессознательности висел на нижней ветви кармагона. Ноги в грубой верёвочной петле перестали ныть ещё вчера. Микитири понимал, что умрёт. Сначала пленный барахтался, пытаясь согнуться в талии и поднять голову выше пояса, но так получил по черепу грязным волосатым кулаком, что это желание испарилось, словно утренняя роса.

Скванги, столь мирные последние два года, напали вчера и перебили половину города. Но не он ли, Микитири, с Кетланом присутствовал в Хетинако на встрече вождей, где они своими боевыми заслугами и сотнями убитых мегаторов и мамонтов клялись о взаимозащите? Тогда волосатые мужи в золотых и изумрудных, с Атлантиды, регалиях, стояли грудь к груди, лицом к лицу и пили перебродившее кислое молоко. Обменялись боевыми каменными топорами с позолоченными рукоятями. Микитири не был знатоком миротворческих церемоний, но было ясно, что там, где стоит знак Оз, церемония не имела большого практического значения — попробуй-ка напади. Завтра же напавшее племя будет висеть на ветвях кармагонов.

Но Кетлан шепнул — элементы братания слизаны с Атлантских церемоний пятидесятилетней давности, ибо Атлантида была первой страной в недавней истории, кто вообще имел идею миротворчества. Гляди вон, — показал Кетлан Микитири корявым пальцем на воткнутую в песок палку с голубым лоскутом, что разделяла двух злобного вида вождей, — прут видишь? Умора. Они её втыкают каждый раз, когда проголодались и начинают эту показуху. Первая церемония проходила на западном берегу, на ярмарочной площади, где между камней намертво врос металлический штырь от разборной палатки. На штыре болтался обрывок палаточного шатра, который не потрудился убрать столь же разболтанный владелец. Красные люди с Восточной земли братались тогда, и это им у большого озера Посейдон ставил веху со знаком Оз. Красные рассказали длиннобородым, те — кому-то ещё, и теперь мир уж и позабыл, зачем эта палка. А не больно-то и хотелось знать.

Кетлан призадумался тогда и сказал:

— Вся история такая.

Микитири тогда не понял, а Кетлан и не пояснил.

Но факт был фактом — вот они, скванги, и вот их мечи, скопированные с атлантских, и бородатые слюнявые ряхи, скопированные с собственных предков.

Трое сквангов подошли к висящему Микитири, один сплеча рубанул по веревке, и Микитири узнал, что его тело всё ещё может чувствовать боль — оно кулём шмякнулось на пепел. Двое сквангов безучастно взяли тощее тельце паренька с выступающими ребрами под руки и потащили к походному шатру из тёмных, грубо скроенных шкур, что стоял неподалеку.

В шатре горел костёр, дым выносило через отверстие сверху, и Микитири, щурясь от боли во всём теле, разглядел ещё одну возлежащую на груде тряпья бородатую харю, судя по всему, местного царька. Царёк звериными глазами смотрел на Микитири, на волосатой груди поднимались от нетерпеливого дыхания бусы из позвоночных костей, а локоть одной руки возлежал на отрезанной наспех голове. И голова была Микитири знакома. Агертос, сотник охраны Тиахуанако.

— Ты жрец, — утвердительно хрипанул царёк, выпростав палец с длинным, чёрным от грязи ногтем.

Микитири, сжав губы, с трудом покачал головой.

— Милосердный, я лишь недостойный ученик…

В глазах Микитири сверкнуло, и из его рта на песок шатра выплыла склизская лужа крови. Микитири выплюнул со слюной её остатки и несколько зубов.

— Ты жрец, — ощерившись в чёрно-жёлтой улыбке, прохрипел снова вождь, — что это?

Вождь небрежно кинул под нос лежащего пластом Микитири три коричневых предмета, и сердце Микитири ушло в пятки — перед ним лежало живое время из бесценного хранилища, переданного Кетланом Микитири на извечное служение. Голова Микитири начала работать быстро. Это — не то, что должно пропасть в разгаре пьяной варварской гулянки.

— Это плитки для покрывания крыш, могучий…

Мгновенный отблеск меди где-то справа, и красная стена жгучей боли закрыла со всех сторон сознание Микитири, а спасительное забытье на этот раз не пришло. А когда он, измочаленный и вымотанный, весь в смеси грязного песка и собственной крови, увидел просвет в сознании, его правая нога, отсечённая у колена, лежала перед его собственным лицом. Надо же… Микитири и не знал, что она такая худющая, как трость.

— Ты, отродье вонючего скунса! Прими ещё раз великого воина Куала-Балу за своего сородича, перед которым ты можешь изрыгать вонючую ложь, и твоя голова будет пищей дикого койота! — это выкрикивал краснолицый бугай, один из тех, кто притащил сюда Микитири.

Вождя это, как кажется, никак не касалось. С прежней невозмутимой миной он рыкнул снова:

— Это тайные знаки, свидетели судеб древних. Что там выбито?

Микитири смотрел на табличку перед собой, и прощался со своим прошлым и будущим, которых теперь не было и быть не могло. Табличка… на ней был фрагмент записи бракосочетания Посейдона и Паллады, светлоокой царственной девы с большой реки на Восточной земле, где цари были мудры, а простолюдины — трудолюбивы. Дева шла, и ленты в её волосах…

Микитири не стал дочитывать.

— Здесь, о мудрый, речь идёт о доблести Куала-Балу, о том, как сотня разъярённых волков набросилась на него, и как сильный Куала-Балу разметал их одной рукою, и ускакали они, заскулив, как молочные щенки. Здесь речь о том, как духи предков Куала-Балу склонялись к его изголовью и давали ему силу и…

«Великая Оз… Сохрани знаки времени, прошу тебя, ушедшая в пучину, но вечно живущая в волнах, прошу, не дай погибнуть памяти мира в тёмных веках раздора…»

— Здесь речь о том, как непобедимая сила Куала-Балу идёт по землям подобно могучему мамонту и попирает ногами недостойных червей…

Вождь вдруг поднял руку, и Микитири остановился. Вождь ощерился снова и несколько раз медленно хлопнул ладонями друг о друга.

— Коли бы не был жрецом, был бы знатным воином, жрец!

И зло отдал приказ:

— Вытащить эти куски глины на площадь и растоптать на ксиланах, чтобы вольный ветер разнеё пыль памяти мира, — он хрипло хохотнул, — во все его уголки!

— Нет!… — Микитири рванулся всеми оставшимися силами к вождю, елозя культей по комковатой, с песком, крови, — Нет, прошу! Я лгал, я буду говорить правду! — Он плакал, подпозая к тряпью вождя и пытался схватить его ногу, — Я буду говорить правду! Отзовите, отзовите же!

Вождь едва заметно ухмыльнулся. Он правит своими людьми, и он будет править миром…

— Прижгите жрецу ногу.

Через два часа Микитири, побеждённый, бессильный, потерявший волю перед столь суровым испытанием, сидел за столом Кетлана и писал пиктограммы. Сзади, как тот самый дух предка-завоевателя, что укреплял силу Кетлана, стоял воин клана Куала-Балу и играл бронзовым мечом. Перед Микитири, на сооруженном из кровати Кетлана мягком соломенном насесте, восседал Куала-Балу и мечтал вслух.

Микитири записывал, ничего не изменяя — страх был слишком велик, ему постоянно казалось, что сделай он неверное движение… Память мира, жалобно хрустнув, рассыплется сухарем под жёстким роговым копытом ксилана.

Микитири писал, как несметные полчища бессмертных воинов высыпали с величественных кораблей, число которых было несчислимо, как листьев в западном лесу, и как атланты, презренные в своей слабости и бесчестии крысы, лежали под ногами могучих воинов, прося пощады. И как великий Куала-Балу, посланец высокой горы на другой стороне мира, ударил стену атлантскую стальным кулаком, и как расступилась стена, открывши Великому богатства свои…

Много писал, не думая…

И наступил момент, когда Куала-Балу удовлетворил ненасытную жажду славы и, приказав подать кислого молока, чтобы прополоскать высохший рот, закончил.

— Жрец, предки твои тебя не забудут, но моя слава переживет тебя! — довольно прохрипел он, сделал знак рукой, и медный дротик во мгновение ока прервал жизнь измученного отрока, пройдя через правую глазницу и впившись в заднюю стенку черепа.

Воины Куала-Балу уходили, устлав трупами песчаные дороги между каменными зданиями Тиахуанако, и кровь ручейками в канавах стекала в тихий морской прибой. Уходили, чтобы через четыре дня быть искромсанными в кашу воинами клана Боевого Рога.