Грани реальности

Анатолий Ростиславович Науменко

Сущность, не имеющая конца и забывшая о своем начале… Это и есть реальность. Колоссальных размеров многогранник, составленный из несчетного количества жизней, каждая из которых – история.Так что есть мы? Цепная реакция для чего-то боле значимого или же частица вечности?..

БЕСПОЩАДНОЕ СОВЕРШЕНСТВО

В тесно заставленном кабинете стояла невыносимая тишина, лишь изредка нарушаемая скрипом бегло скользящей ручки. Крупицы пыли витали в удушливом воздухе: незримые и бестелесные, являющие свой лик исключительно в маленьких прямоугольниках света, пробивающегося через изогнутые старые жалюзи.

Мужчина, сидящий параллельно тыльной стороне стола оглядывал интерьер долгим неморгающим взглядом. Внешне он не представлял собой ничего особенного, в отличие от ранее появлявшихся здесь неописуемо красочных типажей. На нем были низкие сапоги, украшенные серыми пятнами засохшей грязи, затертые коричневые брюки, свитер темно-зеленого цвета и дешевый пепельно-серый плащ. Короткие каштановые волосы были всклокочены, а выпученные голубые глаза плавно перекатывались из стороны в сторону — единственное, что добавляло его образу определенной загадочности.

— Прекрасно, не правда ли? — Разрушил он, наконец, тишину со странными отзвуками разочарования в шепчущем голосе.

Полицейский, сидящий за столом слева от мужчины, поднял на него заинтересованный взгляд:

— Вы о чем?

— Об этом, — стиснутыми в наручники кистями мужчина указал прямо перед собой. — О тепле полуденного солнца, ниспадающего идеальными линиями на это бездонное хранилище мгновений и воспоминаний, в котором многие видят лишь мебель…. О пыли — безжизненных крупицах нас самих, оживотворенных фантомным касанием любопытного ветра, и карнавальных плясках, что она устраивает в жарких лучиках света, порхая на своих призрачных крыльях. Об эфемерной гармонии и красоте, вспыхнувшей здесь, точно пламя в безвоздушном пространстве. Вы… вы видите это?

Полицейский окинул комнату изумленным взором, точно в ней на секунду появился и тут же исчез шестиметровый слон, после чего усмехнулся и вновь сконцентрировал свое внимание на бумагах.

— Вы — Питер Хармон, все верно? — спросил он спустя какое-то время.

Мужчина устало кивнул.

— Я лейтенант Барри Уэлч. Прежде чем вас отправят за решетку, мне бы очень хотелось задать вам пару вопросов. Это не обязательная процедура, но я буду очень признателен, если вы согласитесь… Что скажете?

— Спрашивайте на здоровье, — пожал плечами Питер. Теперь отчего-то он настойчиво отводил взгляд от того, чем ранее восхищался.

— Прекрасно! — улыбнулся Уэлч, делая короткие пометки на исчерканном листе бумаги. — Знаете ли вы, почему вас задержали?

Питер кивнул, гипнотизируя неотрывным взглядом лежащий на столе моток канцелярского скотча.

— Хорошо. (Пауза) Согласны ли вы с предъявленными вам обвинениями?

— Разумеется.

— Так. (Снова пауза и раздражающий скрип ручки, вычерчивающей на листе кривые односложные предложения) Люблю протекающие в подобном ключе беседы. Теперь, если не возражаете, я последовательно зачитаю совершенные вами деяния, а вы, ну… поведаете мне о целях, которые вы перед собой ставили… Если таковые конечно были.

— У всего, что я сделал, был лишь один мотив, — со странной ухмылкой сказал Питер, впервые за все время разговора взглянув на своего собеседника.

Уэлч рассмеялся:

— Интересно, какая же, в вашем понимании, связь может объединять разбой, порчу чужого имущества, а также многочисленные акты вандализма и хулиганства?

— Совершенство! Все, на что, в той или иной степени, были направлены мои действия, было совершенно.

— То есть вы похитили и уничтожили картины стоимостью свыше нескольких сотен тысяч долларов, потому что…

— Да!

–… Разбили по пути домой несколько десятков скамеек и фонарей, вручную уничтожили больше пяти частных участков искусственного газона из-за того, что…

— Разумеется!

–… И даже устроили пожар, выбили и заколотили досками окно в арендуемом вами доме, потому что…

— Все это было совершенно! — всплеснул руками Питер. — Именно! Ох, мистер Уэлч, если бы вы только видели пейзажи за тем окном, вы бы поняли, почему я это сделал.

— Сомневаюсь. — Хмыкнул лейтенант. — Что ж, следуя вашей логике, я могу понять порчу картин и даже — бог с ними — уничтожение окна и дома, отделанного в винтажном стиле. Но как, черт возьми, ко всему этому относятся газоны, эти дорогостоящие общественные туалеты для животных, старые, едва горящие фонари и грязные скамейки с облупившейся краской?

— Как же поверхностно вы смотрите на мир, мистер Уэлч, — сочувствующе произнес Питер. — Вы когда-нибудь гуляли по городу ночью? Как можно не наслаждаться этим прекрасным нежно-оранжевым светом?! Боже милостивый, это не просто свет, это концентрированный поток гармонии и умиротворения! Связующая нить между элементами пейзажа, которая и создает атмосферу! Бальзам для глаз… Вишенка на торте, если так будет яснее!

Этот свет одухотворяет все, на что ниспадает: машины и асфальт при нем в ночи уже не грязные и шумные порождения прогрессирующего общества, а замершие в меланхоличных тонах элементы мира, в корне отличающегося от того, что мы видим при дневном свете. Маленькие и тесные ларьки и киоски уже не рудименты вечно растущего города, а таинственные стражи прошлого, хранящие в себе куда больше секретов, чем может себе представить разум заурядного человека. Что же до скамеек и газонов, если не углубляться в поэтическое описание всех сторон, делающих их превосходными, то они прекрасны лишь тогда, когда остаются неприкосновенными.

— Что же, по-вашему, теперь и мусор, лежащий в стороне от людей с их вездесущими прикосновениями, будет чем-то прекрасным?

— Вы утрируете, — добродушно улыбнулся Питер, — но — да. Представьте себе свалку. Это, если вдуматься, бескрайнее кладбище исчерпавших себя человеческих желаний, в виде неношеного брендового тряпья навязанного нам телевидением, пороков — бесчисленных жестянок от газировки и упаковок фаст-фуда, олицетворяющих наше бесконечное обжорство, и мечтаний, похороненных там в форме пробитых баскетбольных мячей, поломанных лыж или набора для фокусов, подаренного нам в детстве… Скажите мне, мистер Уэлч, разве это не прекрасно?

Лейтенант сконфуженным и изумленным взглядом смотрел на Питера, который, в свою очередь, переводил сосредоточенный взор с предмета на предмет, избегая той части комнаты, в которую падал солнечный свет.

— Быть непостижимым — вот основная цель всего прекрасного в этом мире. Если вещь, какой бы низменной или возвышенной она не была, становится доступной, то ее значимость непременно теряется. Позвольте человеку каждое утро касаться холста, и картина померкнет от частиц кожи и грязи, что он на ней оставит, разрешите сорвать цветок, что растет у вас в огороде, и тот неизбежно иссохнет, дайте ему прочесть оригиналы священных рукописей, и те лишаться своей уникальности или, того хуже, истреплются настолько, что превратятся в труху. Что бы вы ни созерцали, каким бы старинным или современным ни было бы творение, насколько бы простым или замысловатым оно ни казалось и к какой из областей культуры и творчества ни относилось, неизменным всегда будет оставаться лишь одно — если материя непостижима, мы начинаем ей восхищаться.

Лейтенант Уэлч поднялся и зашагал по комнате с глупой улыбкой. В какой-то момент он замер, долгое время наблюдая за стоящим в противоположном конце комнаты диваном, после чего подошел к окну, приподнял жалюзи, позволив свету поглотить большую часть мебели, затем отошел в сторону и принялся наблюдать за изменившейся композицией.

— Я одного не пойму,… — сказал Уэлч со звонким смешком. — Если вы такой ярый ценитель прекрасного, различающий совершенство в самых обычных вещах, отчего же вы вдруг решили его уничтожить?

— Я устал, — произнес Питер особенно тихим голосом. — Видеть красоту во всем, что тебя окружает, далеко не дар, как некоторые могут подумать, а сущее проклятье. Совершенство по природе своей поистине беспощадно. Созерцание его сравнимо лишь с безответной любовью к прекраснейшей деве, что живет с тобой по соседству. Только представьте себе, вы можете лицезреть ее ежечасно, наслаждаться ароматом шелковых локонов, изучать каждый контур безупречного тела, все его изгибы, линии и тени, но не можете прикоснуться. Вы видите эту деву повсюду, едва ли не каждое мгновение своей жизни, но, как бы вам не хотелось, она никогда не станет частью вашего мира, а вы — ее.

Улыбка лейтенанта угасла. Теперь он смотрел на Питера все тем же заинтересованным, но куда менее недоумевающим взглядом. Паззл в его голове наконец-то складывался.

— Я устал, — повторил Питер уже с нотками ярости. — Извечно прекрасные виды на парк, нежащийся в холодных, но ласковых объятьях тумана. Это великолепно, но стоит мне отправиться туда на прогулку, случается катастрофический когнитивный диссонанс, и я обнаруживаю там не что иное, как полупрозрачную дымку — жалкая пародия тумана — и неустанный поток галдящих прохожих. И это, поверьте, меньшая из всех бед! После вечерних прогулок я временами и вовсе не возвращаюсь домой до утра, так как не могу оторваться от великолепия ночного города, но и в нем я лишь сторонний наблюдатель! Стоит мне присесть на одну из скамеек, войти в пятно завораживающего света, как все их великолепие меркнет у меня на глазах. Я на мгновение становлюсь частью этой фантастической композиции, но, точно застрявший в чистилище дух, не могу ни почувствовать ее, ни коснуться… Это мой ад… И я устал.

В удушливом воздухе вновь повисло молчание. Питер, опустив голову, разглядывал свои наручники, в то время как лейтенант Уэлч с потерянным и задумчивым видом прохаживался по комнате. Последний думал о том, сколько безумных личностей прошло через его кабинет. Сколько надломленных голосов звенело здесь, отражаясь эхом от тонких стен, излагая свои сокровенные, терзающие душу истории… «Разве это не прекрасно? — Произнес в его голове голос Питера Хармона и Барри Уэлч мысленно ответил: «Да!».