Лето, в котором снова ты

Анастасия Борисова (2024)

Еще вчера невеста — сегодня уже вдова. Страшная авария разделила жизнь Оли на "до" и "после". Пытаясь смириться со своей утратой, девушка проводит ночь на реке, неосознанно проведя ритуал прощания. Магия особой ночи уносит Олю во временную петлю, которая выбрасывает девушку прямиком в средневековую Россию. Сможет ли Оля выжить в новых условиях, обрести счастье и вернуться домой?

Глава 5. В тёмный омут

1440 год

В покосившейся избёнке раздавался душераздирающий вой. Изба стояла на отшибе, за околицей деревни, и народ не решался подходить даже к околице, не говоря уж о самой избе. Однако любопытство не давало кучкам людей окончательно разойтись. В сгущающихся сумерках в руках людей горели несколько факелов, освещали дорогу. До заката солнца ещё оставалось немного времени, а значит — было безопасно.

— Ишь, извелася, старая! — пробегали в толпе людей шепотки.

— Мается, никак отойти не может.

— Долгонько ей ещё уросить-то…

— Внучку зовёт, силу не передала ей. Как передаст — отмучается.

Юная девушка с пшеничного цвета косой, торчащей из-под лёгкой косынки, сидела за избушкой, поджав ноги к груди, и мелко дрожала, размазывая слезы по чумазому личику. Внучка деревенской ведьмы.

Груня все детство провела с бабкой. Мать померла, когда Груне было всего 2 года. Она её и не помнила даже. Бабушка Феклица вырастила её и научила всему, что знала сама: как врачевать да заговаривать, как урожаи увеличить, как человека извести, как человеком управлять, как зачаровать так, чтобы сам делал то, что ведьме нужно. Сама она людям никогда не вредила, но знания передать было нужно. Грамоте только не научила, потому как и сама не была обучена. Девушка не тешила себя красивыми иллюзиями: она знала, кем она станет, и что её ждёт. Именно поэтому было так страшно слушать, как отходит в мир иной и мучается её бабушка.

Ведьму не ждёт рай, не ждёт и покой, а только вечные непроходящие муки. Такие же, как перед невыносимо страшной смертью. И это же самое ждало однажды её саму, если решится принять дар. Однако, ведьмою она уже рождена, даже хвост есть, как у чёрта, и сила рано или поздно сама в ней проявится. А если бабушка отойдёт, не передав своей силы, тогда быть беде: выкопается из могилы, будет по деревне метаться, искать кому силу ведьмовскую передать. Бедная та женщина, кого она настигнет, а уж сколько ночами народу напугает до смерти…

Груня вздрогнула. Посему выходило, что некому кроме неё помочь ведьме Феклице упокоиться да деревню уберечь от неупокоенной старухи.

Стянув косынку с головы, Груня встала, вытерла платком лицо и вышла из-за избы. Шёпот стих, народ молча смотрел на неё и ждал, что будет дальше. Нечеловеческий вой в избе не прекращался ни на минуту.

Груня открыла дверь и вошла внутрь.

На лавке среди скомканных грязных простыней лежала ведьма. Потухшие бельмастые слепые глаза смотрели в пустоту, а беззубый рот кричал, искажая лицо в безобразный и жуткий оскал.

"Смотри, глаз не отводи!" — говорила себе Груня, — "вот твоё будущее, чёртова ведьма! Угораздило же родиться такой…"

Груня налила в кружку колодезной воды и подошла к бабушке. Старуха затихла и будто посмотрела на внучку, повернув в её сторону голову. Та помогла ей присесть и напоила. Феклица жадно набросилась на воду, выпила всё до дна и просипела:

— Дай ещё пить!

Груня только шмыгнула носом, продолжая беззвучно плакать, молча налила ещё кружку и подала бабке. Та выпила половину и отдала кружку обратно Груне.

— Теперь твой черёд.

Груня пригубила и почувствовала, как от бабкиной кружки в руки что–то тёмное потекло, липкое, злое… Хотелось нутро своё вывернуть наизнанку от этого ощущения, но оно вскоре прошло. Впиталось, прижилось. Не чужое ведь.

Глаза Феклицы прояснились, будто и не было ни бельма, ни слепоты. Она посмотрела на Груню и прошептала:

— Ну вот и все. Беги, ласточка моя, беги быстрее ветра! Не будет тебе жизни тут! Погубят ведь!

С этими словами ведьма испустила дух.

Груня закрыла глаза умершей, тихо поцеловала её в лоб и вышла на крыльцо.

Люди на улице увидели её и ахнули: у молодой совсем пятнадцатилетней девчонки волосы стали седыми, как серебро.

Народ осмелел, когда крики умирающей ведьмы затихли, и стал подтягиваться ближе к избе, подглядывать да подслушивать, что в ведьмином логове происходит.

— Умерла она, — проговорила Груня, — похоронить бы надо.

— Ишь чего удумала, дьявольское отродье да рядом с христианами в одну землю класть!

— В лес её уноси, пускай звери дикие растерзают! — мужики стали потрясать принесенными вилами и факелами.

— Да вы что, люди, она ж вам помогала! — испуганно заголосила Груня, — никому худого не делала! Тебе, Влас, кобылу твою серую вылечила. Много бы ты без неё хлеба смог посеять? А ты, Матрона, уж и забыла, кто детям твоим чахотку заговаривал?

— Дьяволово отродье! Ещё бродить начнёт, если закопать! Давайте сожжем вместе с избою, да и молодую туда же! Все одно — ведьма!

Самые озлобленные от страха мужики кинулись заталкивать Груню в избу. Изловчившись, двое забросили её внутрь, а третий захлопнул дверь и закрыл на толстый дубовый засов снаружи.

— Выпустите меня! Я уйду и не увидите больше! — Груня в панике колотила кулачками в дверь, пыталась открыть окно — ничего, ставни были плотно закрыты.

— Очистим землю от такого проклятия, чтоб не рождалось вас тут больше!

Снаружи дома послышался треск занимавшегося возле крыши пламени. В щели потянуло дымом.

Груня потерла седые виски в попытке сосредоточиться и вспомнить, что поможет ей спастись. Вспомнилось ей, как бабушка волчицей обращалась да в лес бегала зверям лесным помогать да трав и кореньев собирать для снадобий. Груня вспомнила заклинание, поменяла в нем одно слово и обернулась не волчицею, а медведицей, огромной да сильной. Отошла к печи, разбежалась и в прыжке выбила ставни наружу, кубарем вылетев на улицу.

На этот раз не стала ждать реакции людей и даже не оглядывалась: два раза кувыркнувшись через голову, обернулась она горлицей и взмыла к небесам. Беззаботная жизнь под крылом у бабушки Феклицы закончилась. Теперь ей предстояло самой найти свое место в этом мире, начиная с чистого листа.

***

Усталая горлица летела всю ночь и весь день, не останавливаясь даже чтобы попить. Ведьмина водица ещё ощущалась на языке, а страх подгонял двигаться дальше. Только когда окончательно изможденная она зацепилась в полете крылом за верхушку ели, она смогла остановиться, и камнем упала вниз, цепляясь слабыми лапками за колючие ветви.

Ручей остался далеко позади, впереди насколько хватало взгляда простирался лес.

Упав на мягкую землю под деревом, горлица вновь обернулась девицей и тихо застонала. Бок был отшиблен, рука болела. Груня зашипела от боли и встала. Помощи ждать было неоткуда. Хочешь — лежи умирай, хочешь — вставай и дерзни жить. Умирать Груня не планировала. Пришло время вспоминать бабкину науку и помогать себе самой.

Заговор от ушиба и боли был лёгким, его Груня делала и раньше, он не требовал особых умений. Однако проговорив его аж трижды, Груня с удивлением обнаружила, что он не работает.

"Верно, сама себя ведьма не заговорит. Ослабла я, нет силы совсем. Авось хоть воду смогу призвать…" — подумала юная колдунья и, вздохнув, запустила пальцы в землю рядом с собой.

Под ладонью стало сыро, а через несколько мгновений в том месте, где пальцы коснулись земли, забил родник.

Груня удовлетворённо улыбнулась. Вода помогла пополнить силы.

Девушка встала, нарисовала возле своей ночной стоянки круг и несколько защитных рун. Затем с помощью новых ведьминых сил натаскала лапника для лежанки и хвороста для небольшого костерка.

"Поесть надобно… Где в лесу ночью пропитания сыщешь? Грибов не видать, волки на охоту вышли, воют… Нет, нельзя идти. Придется украсть."Решив, что требуются отчаянные меры, ведьма вновь принялась колдовать. Ломоть тёплого хлеба да чашка склизкой каши — вот и все, что удалось стянуть, переместив заклинанием еду прямо с крестьянского стола, откуда–то из недалекой деревни. Поев, Груня легла на настил из еловых лап и заснула в своём магическом убежище крепким сном.

***

Пробуждение было тяжёлым, будто она и не спала совсем. Глаза не хотели открываться, ноги не хотели идти, а руки опускались. События прошлого дня на удивление не вызывали тоски и уныния. Юная ведьма приняла себя и свою силу, но отсутствие живого опыта в магии однако ж сыграло с ней злую штуку.

"Не колдуй попусту. Почти всё на свете можно решить без колдовства", — говорила бабушка Феклица, — "а коли колдуешь — помни: чудо ты творишь из себя самой. Погляди на мои руки," — старая ведунья закатала рукава. Тощие крючковатые пальцы с шишками, торчащие вены, кожа тонкая, сухая и в пятнах.

"Болезни и уродство тела — это цена, которую ведьма платит за то, что может творить чудеса. Чем больше колдуешь — тем больше себя отдаёшь. Сперва уходит юность и красота, затем здоровье, а потом и рассудок".

"Неужели тело такое тяжёлое потому, что я вчера колдовала?" — озадаченно думала Груня, — "я ведь совсем немного…"

Между тем, нужно было вставать и идти туда, где есть люди. Там, где люди, там и кров, и пища. Найдётся место и ей. Только бы дойти. Только бы знать, куда идти.

Снова лететь она не могла. Не сейчас, когда силы на пределе. Очистив после себя место стоянки, Груня отправилась в путь, куда глаза глядят.

Дремучий лес постепенно стал светлеть, а потом и вовсе закончился. Груня шагала по луговой дороге, наблюдая по пути и подмечая, как пчелки гудят над кашкой, как весело щебечут птички на деревьях вдоль кромки леса. Недалеко в траве стрекотали сороки. Две крупные, красивые птицы мощным движением крыльев взвились из травы и полетели вперёд. Одна из птиц улетела, вторая же осталась. То присаживалась на дорогу, то снова взлетала, но не улетала, а будто сопровождала.

"Не то от гнезда уводит, не то дорогу показывает," — подумала Груня и продолжала идти за сорокой.

Вскоре вдалеке показалась высокая и красивая белокаменная церковь, с куполами цвета глубокого синего моря, отделанными сусальным золотом. Церковь окружал высокий забор, за которым виднелось ещё несколько зданий пониже. Подойдя ближе, Груня у ворот увидела молодую девушку. Простое платье, волосы покрыты платком. Увидев Груню, девушка пошла ей навстречу.

— Доброго здоровья, путница!, — поклонилась она, — Меня зовут Аграфена, я послушница этого монастыря. Мне велено было встретить тебя и проводить к матушке настоятельнице. Она ждёт тебя.

"Зачем ведьму ждут в монастыре? Откуда они знали, что я приду? И что будет, если я войду внутрь?"

Заметив сомнения на лице Груни, Аграфена улыбнулась и протянула к ней руку, призывая идти за ней:

— Не бойтесь, матушка Анисья добрая! Она и мухи не обидит! И зверя лесного приласкает, что не укусит! Сорока утром ей сказала, что путница идёт. Помочь надобно.

Будь у Груни силы убежать, она бы убежала. Было бы ей куда бежать, она бы уже была там. Но по всему выходило, что предложение заглянуть в монастырь — лучшее, что произошло с ней за последние сутки, и надо соглашаться. В крайнем случае — из последних сил перекинуться в горлицу, и снова — в бега.

Груня кивнула и пошла следом за послушницей в монастырь.

Внутри монастыря по двору, будто маленькие муравьи, шустро ходили монахини и другие послушницы. Работа кипела: одна водила за собой стайку маленьких девчонок и показывала, как выполнять работы в монастырском огороде, вторая с девушками постарше занималась вышивкой, ещё несколько послушниц носили воду. Аграфена вела её сквозь двор, ловко лавируя между жителями монастыря, внутрь невысокого здания с беленными стенами, что располагалось рядом с церковью.

Войдя внутрь, Груня увидела просторный чистый коридор, по обе стороны от которого находились комнаты. Из-за закрытых дверей не было видно, что там. В одну из таких дверей вошла Аграфена, Груня вошла вслед за ней.

Комната оказалась трапезной: два длинных стола, с лавками вдоль них, лампадка в углу перед образами Богородицы и Иисуса Христа. За одним из столов сидела матушка — невысокая худенькая женщина лет 50. Услышав хлопок двери, она встала встретить гостью.

— Здравствуй, дитя! Я матушка Анисья. Присядь, поешь, потом побеседуем.

Матушка поблагодарила и жестом отправила Аграфену, та почтительно поклонилась и вышла.

В голосе матушки Груне послышался акцент, но она отмахнулась от этой мысли. На столе, напротив матушки Анисьи, было накрыто на одного человека: каша, хлеб, яйца да квас — просто, но сытно.

Груня набросилась на еду, а матушка тем временем рассматривала её. Не будь Груня столь увлечена завтраком, она бы заметила, как по–кошачьи загорелись глаза матушки, а затем погасли.

— Стало быть, ведьма?

Груня поперхнулась и закашлялась.

— Да ты не пужайся. Мы одни здесь, и я тебе не наврежу. Давно ли силу обрела?

— Вчера, — робко пролепетала юная ведьма. Она знатно была испугана тем, что её тайна была так легко раскрыта первой встречной.

— Совсем молодая ещё… Как звать-то тебя?

— Груней меня кличут.

— Груня, подай-ка мне твою руку.

Груня протянула руку через стол, и матушка тут же пребольно кольнула её в палец.

— Ай! За что?! — Груня попыталась отдернуть руку, но матушка схватила её мёртвой хваткой.

— Повторяй за мной: клянусь сохранить втайне весь разговор с матушкой Анисьей. Если хоть словом, хоть делом я нарушу эту тайну, пусть я умру в тот же час!

— Что? Зачем?

— Повторяй, — холодно проговорила матушка и сверкнула на Груню глазами.

— Клянусь! Клянусь сохранить втайне весь разговор с матушкой Анисьей. Если хоть словом, хоть делом я нарушу эту тайну, пусть я умру в тот же час!

— Хорошо, — осклабилась матушка и облизнула каплю выступившей крови на пальце девушки, — клятва принесена. Не обижайся на меня, но нам приходится хранить нашу тайну, на кону стоят наши жизни. Мы — ведьмы Сорочьего ковена, и мы живём в этом монастыре.

— Как это возможно? Ведовство же — богопротивное дело, мы же все дьяволом помечены…

Матушка Анисья поморщилась, будто съела кислое яблоко.

— Кто тебе это сказал? Люди?

Груня молчала.

Матушка Анисья устремила взгляд куда–то в пустоту.

— Много есть поверий про ведьм. Какие–то ложь, а какие-то — верные. Одно точно: люди боятся ведьм, и стремятся их уничтожить. Но в то же время, и без помощи ведьм не могут, ищут нас, тянутся к нам.

Перед внутренним взором Груни возникли образы того дня, когда умерла её бабушка: здоровенные мужики с факелами, силой запихивающие её в избу, просто за то, что она была внучкой ведьмы. Те самые люди, что давеча к ним обращались за помощью.

Груня кивнула, соглашаясь с матушкой.

— Сорочий ковен основала я и несколько моих подруг с одного шабаша. Мы из Франции. Имя моё Мари-Аурелия, а здесь стала Анисьей. Около полувека назад у нас начались гонения, ведьм преследовали, судили, пытали и сжигали. Это и сейчас происходит. Мы бежали от инквизиции туда, где нас не найдут. Леса Руси подошли как нельзя лучше. Да и к ведьмам здесь отношение иное. Нам здесь проще выжить.

— Иное? Меня чуть не сожгли заживо, когда я только получила дар.

— Это самосуд. Смертные убивают нас от страха. Но церковь ваша и князь московский не преследуют ведьм, не судят их, не выносят смертные приговоры. А если и выносят, то потом договориться промеж собой не могут, кто казнить должен — казенный палач, али священник. Да так и не казнят потом, забывшись за бюрократической волокитой. А большинство простых людей ведьм уважают и идут к ним за помощью. Но ты права в том, что самосуд реален. И лучшая наша защита — держаться от людей в тени.

— И вы решили спрятаться в монастыре?

— Спрятались мы в лесу. А вот монастырь мы основали и построили. Никто не станет ведь искать ведьм в божьих угодьях, верно?

— Умно. Послушница, что встретила меня, тоже ведьма?

— Нет, она смертная. Их много здесь, больше, чем ведьм. Монастырь должен быть настоящим. Послушницы, сиротки, монахини — они все обычные люди и занимаются обычными для монастыря делами.

— А чем тогда занимаются ведьмы?

— Очень хороший вопрос. Во внутренние дела ковена ты будешь посвящена только после обряда посвящения и после экзамена.

— Экзамена?

— Тебе придётся доказать, что ты хорошая и надёжная ведьма, прежде чем мы примем тебя в ковен, и если ты этого захочешь. Пока я предлагаю тебе обучение.

— Бабушка научила меня, как колдовать, я умею!

Матушка лукаво усмехнулась.

— О, дорогая, это я знаю! Этель, сорока, мой фамильяр, мне рассказала. И я весьма удивлена, как ты после своего колдовства пришла на своих ногах. Чувствуешь, как силы покинули тебя, и не возвращаются? Ощущаешь слабость в теле и дымку в голове?

— Всё так, матушка…

— На лёгкие заклинания ты потратила непозволительно много сил. Однако, откуда черпать их, тебя не научили, и ты тратила на магию саму себя.

— Так бабушка учила… Откуда же брать их, эти силы, как не в себе?

— Магия всюду вокруг нас. В земле, огне, воде, воздухе. Бери, где нравится, но знай свою меру. Я научу тебя, как восполнить силы и не вредить себе. Я научу тебя читать и писать, чтобы получать и сохранять знания в гримуарах. Я помогу тебе призвать фамильяра, чтобы он сопровождал и поддерживал тебя на твоём ведовском пути. Оставайся с нами, Груня. Мы такие же, как ты. Здесь ты в безопасности.

***

1523 год.

В тёмной келье тихо потрескивала тусклая лучина. Спиной к двери сидела инокиня. Её плечи сотрясались от беззвучного плача. Шедшая после позднего собрания ковена по коридору Груня остановилась и прижалась к стене, решая, нужно ли зайти и утешить.

Инокиня была новенькой, постриженной давеча насильно. Звали её в пострижении София.

Конечно, все в монастыре знали, откуда она появилась, оттого ещё больше робели к ней подходить.

В миру звали её Соломонией. И была она бывшей женой князя московского, Василия III. Неслыханное дело, чтоб после венчания — да расходились. Соломония за 18 лет замужества не смогла родить наследника. Не беда, если бы муж её не был Великим князем. Однако возможность прерывания правящей династии будоражила умы близких к власти и давала почву боярам и младшим братьям князя для интриг. Князю Василию необходим был наследник, а для этого была нужна другая женщина с подходящей родословной. Даже бесплодие жены не было для церкви достаточной причиной развенчать брак. Его попытки развенчаться всколыхнули всех духовников, всех священников на Руси, слухи дошли до самых отдалённых уголков. Никто не поддержал эту идею, когда Василий III вынес её на заседание Думы. Напротив, резко её осудили. Князю необходимо было либо стать вдовцом, либо жена его должна была добровольно уйти в монахини.

Соломония не желала идти в монастырь, хоть и понимала всю серьёзность ситуации. Василий на самом деле нежно любил жену и не желал ей смерти, а потому позволил советникам обставить дело так, что Соломонию обвинили в обращении к ведьме за помощью в зачатии, и в назидание силой постригли в монахини. Митрополит Даниил же жёстко подавил все возражения несогласных, фабрикуя обвинения по государственным статьям и подвергая суду. Князь Василий добился свободы для заключения нового брака.

А Соломония, ныне София, сломленная и несчастная, каждую ночь оплакивала свою мирскую жизнь, смиренно неся днем свой монашеский крест.

Груня, теперь уже 98–летняя старуха, но под личиной молодой девушки, стояла за приоткрытой дверью кельи и слушала её рыдания. Много лет прошло, много зим с тех пор, как появилась она на пороге монастыря. Почти 80 лет служила она ковену, и хоть жила давно уже не в келье, а одиночкой в лесу, всё часто приходила к своим. Здесь теперь была её семья. Груня зареклась рожать, чтобы не продолжать свой ведовской род и не подвергать своё потомство таким мучениям и отвержению, а потому замуж не вышла, держалась от мужчин подальше. Не познав замужества, не разделяла сердцем она и тех чувств, что разрывали Софию, не могла посочувствовать и поддержать. Будь инокиня София более открыта душою, ей ещё можно было бы помочь, выслушать. София же чуралась других, ни с кем не говорила, и как к ней подступиться, Груня не знала. Поэтому она все так же притаившись стояла за дверью, испытывая тянущую жалость и сострадание. Пусть София будет не одна, хотя и не знает об этом.

Внезапно София перестала всхлипывать и заговорила:

— Ненавижу тебя… Как ты мог позволить им… Пощадил, не дал убить… Но разве ж это жизнь? Мирская я! Ты ещё вспомнишь обо мне, ты ещё вспомнишь…

Груня отшатнулась от двери, и сформировав пальцами знак тишины, беззвучно покинула место непреднамеренной засады и отправилась домой, в свою лесную избушку.

***

1530 год, дом кузнеца.

Утром следующего дня с первыми петухами баба Груня уже явилась под двери дома кузнеца. Прикинувшись на сегодня не мальчишкой, а бородатым дедом, она вошла без стука и сразу прошептала заклинание от подслушивания.

— Утро доброе, ребятишки! Просыпайтесь, петушок пропел давно! Баба Груня пришла, — пробасил вошедший дед и сверкнул ведьминым глазом, проверяя все ли в доме чисто.

Оля неуклюже поднялась с лавки, продирая глаза. Саша спал на печи, откуда и спустился, и выглядел настолько бодро, насколько может выглядеть человек, вернувшийся домой за полночь. Оля не слышала его возвращения, на старухиных травках она только и могла, что спать.

Дедок тем временем подошёл к Оле, бесцеремонно сдернул повязку со спины и осмотрел.

— Затянулись раны-то, как на собаке. Веди, Александр, её сегодня в баню.

Калинин вскинул бровь, затем покорно кивнул.

— Не буду долго словоблудить да лукавить. Помощь ваша нужна в деле, в котором я сама не могу принимать участие. Подробности расскажу только при принесении клятвы на крови, что сохраните тайну. Иначе я не стану вам помогать.

Оля встала с лавки, накинула на обнажённый торс вместо бинтов рубаху Сашиной покойной жены и смело посмотрела в глаза ведьме:

— Стало быть, я нужна тебе, раз ты пришла. И я не стану тебе помогать, бабуля, если ты не принесёшь клятву на крови, что точно вернёшь меня назад. Мне нужны гарантии, что я не зря буду рисковать своей шкурой.

Ведьма зло блеснула глазами, а затем поглядела на Сашу.

— Ты надоумил девку-то про клятву?

— Предупредил о возможном повороте дела. Но вот этому я её точно не учил. Я не буду с ней возвращаться, а потому и дела мне никакого нет до этого.

Ведьма осклабилась.

— Напускное это. Мне-то ври — себе не надо.

Затем снова обратилась к Оле.

— Справедливо говоришь. Ведь не смогла же раньше я благоверного твоего обратно отослать. Но теперь я знаю способ. И потому дам тебе эту клятву. В знак моего доброго расположения.

Ведьма достала из складок дорожного плаща ритуальную иглу. Ткнула себя в палец, протянула руку Оле.

— Клянусь, что отправлю тебя домой в 21 век, если ты выполнишь моё поручение и останешься жива и всё ещё будешь желать этого, и умру на месте, если нарушу свое обещание.

— Я принимаю твою клятву.

Старуха чуть было не прыснула со смеху.

— Ох, молодёжь, угрожать научились, а сами и знать не знают, как клятву на крови принять. Выпей мою кровь. Это скрепит клятву.

Глаза Оли поползли на лоб:

— Что? Я думала мы документ кровью подпишем…

— Глаголицу выучи сперва, а потом уж документы подписывай. Не стану неволить, хочешь — не пей. Это ведь ты хотела гарантий. Уж я-то свои гарантии возьму, не оробею. А тут — воля твоя.

— Твою мать! — ругнулась Оля, и морщась от отвращения слизнула кровь с пальца.

Старуха одобрительно кивнула и крепко ухватила Олю за руку.

— Твой черёд. Но прежде…

Свободной рукой она повела в воздухе, будто ловит муху. Саша вдруг вскрикнул, поднялся над полом и полетел спиной вперёд к печи. Впечатался в неё и увяз с чавком, будто печь была из холодца. Снаружи осталась только голова, которая беззвучно выкрикивала ругательства.

— Поможешь ты ей или нет — дело твоё, но языком чтоб не трепал, тоже клятву позжее принесёшь. Обожди пока.

Повернувшись к Оле, баба Груня уколола её палец иглой и продолжила:

— Повторяй за мной: клянусь сохранить в тайне суть просьбы Груни, ни словом, ни делом не намекать никому об этом. И умереть мне на месте, если нарушу клятву.

Оля послушно повторила, клятву скрепили. Саша обиженно сопел и молча наблюдал за происходящим.

— Великий князь московский Василий и его жена, княгиня Елена, ждут через месяц рождения первенца. Долгожданный малыш, наследник великокняжеского престола. Беременности этой помогла ведьма из нашего ковена, когда сам князь обратился к ней. С первой женою не смог родить 18 лет, а со второю — три года. Он уже и сам понял, что дело в нем самом, и втайне обратился к знахарке за помощью. Ковен поддержал правящую чету. А сейчас, за месяц до рождения будущего наследника, на Елену, благоверную его, стали сыпаться несчастья, как из рога изобилия. То лошадь взбрыкнет да убежит с конюшни прямо на двор, где княгиня гуляет, да начнёт лягаться. То с крыши трубочист сорвётся да прямо рядом с нею и упадёт. Кто-то покушается на жизнь княгини и будущего наследника. На совете ковена пришли к выводу, что это всё похоже на попытку прервать династию с целью дальнейшего захвата власти. Но больно тонко действуют, не поймёшь, кто именно, так ни разу и не увидели, не смогли засечь. Моя задача от ковена — найти до рождения ребёнка того, кто желает смерти ему и его матери, и пресечь попытку государственного переворота. Твоя задача — проникнуть в терем княжеский и не позволить попыткам покушения увенчаться успехом. Да рассказывать тайными весточками, что увидишь и услышишь в княжеских палатах. Сберечь надобно княгиню Глинскую и их долгожданное чадо. Это будет опасно.

— И как ты предлагаешь мне проникнуть в терем к князьям? — недоуменно спросила Оля, не ожидавшая, что придётся принимать участие в перезаписи учебника истории.

— Работницей прикинешься. Князь-то знать будет, что ты от ведьм, а для остальных нужно быть правдоподобно соврамши. Какому ремеслу ты обучена? Готовить вкусно можешь? Или вышивать…

— Я шить умею, — ответила Оля, — на жизнь зарабатывала тем, что шила исторические костюмы.

— Вот это ладно! — обрадовалась ведьма, — портниха при дворе завсегда нужна. Пристроим тебя. Но нужно подготовиться. А ты, печная голова, что на это скажешь? Поможешь обезопасить княжескую жену или останешься тут, как сыч, плакать да лошадям копыта подковывать?

Саша пытался что–то сказать, но звуки издавать так и не выходило.

— Аааа, сейчас, ослобоним тебя, — сказала баба Груня и, схватив кулаком воздух, резко потянула его на себя. Саша выскочил из печи с чпоком выстрелившей пробки и в тот же миг обрёл удивительную способность громко, долго и нецензурно обзывать весь окружающий мир в целом и вредных старушек в частности.

— Баб Грунь, ну в самом деле, а если б печка топилась?!

— Ой, да что ты? Но не топилась ведь. Запылился токмо чуток, так тó не страшно. Отряхнешься.

Саша злобно зыркнул на старуху и отряхнул одежду от пыли и золы.

— Не пущу её одну туда, где убийство готовят. Опасно это. Бери с меня клятву, конюхом пойду к Великому князю или кузнецом. Вдвоём-то лучше справимся.

Старуха, все ещё выглядевшая как старичок, не смогла скрыть ликование.

— Что ж, тогда обкумекать нам надобно всё. А пока давай–ка, хлопчик, сюда пальчик…