Исповедь

Алексей Анатольевич Рожков (2024)

Уникальное произведение в жанре non-fiction известного самарского писателя, публициста и музыканта Алексея Рожкова. Это сборник повестей, очерков и рассказов, пронизанных одним лейтмотивом — в увлекательной, порой смешной, порой грустной манере оно повествует о невыдуманных историях судеб простых русских людей, которые тянутся сквозь века, воплощая собой историю России на рубеже столетий. Воспоминания, сны и реальность, всё переплетено и соткано талантливым авторским пером в единую композицию, где, как на полотне, между строк читаются исторические события XX и XXI веков. Сквозь призму простых жизненные ситуаций мы видим целые эпохи от времен Революции и Гражданской войны до современности. Рождение и смерть, смех и слёзы, грусть и радость, апатия и надежда, счастье и трагедия, всё это приковывает внимание читателя и не отпускает его до последней буквы, ведь не зря это произведение является непревзойдённым шедевром мирового уровня и вошло в список шедевров классиков русской литературы.

Глава 11.

На кладбище.

Долго ли, коротко ли, добрались до кладбища, прямо перед ним стояла небольшая часовенка. Низкая ограда, въезд с полукруглой железной крашенной чёрным аркой, на въезде домик кладбищенского сторожа и одновременно администрация. Напротив — доска объявлений, чуть дальше — сельский уличный деревянный туалет, почти новый, недавно поставленный. Кладбище очень небольшое, в глаза бросились ровные аллеи крестов с чёрной землёй, видимо свежие, и ухоженные мраморные надгробия. Всё чисто и компактно. Прямо за забором погоста — чьё-то подворье, сарай, тарахтит трактор, убирая сено, местные скачут на ржущих во всё горло конях, дальше лес, край деревни. Вот это как–то неуместно для такого момента, интересно, как местным живётся прямо за забором погоста, никто ночью не беспокоит? Люди вышли из автобуса и стояли на небольшой асфальтовой площадке, покрытой снегом, у администрации. Тут подъехал"Кашкай"Димы со священниками внутри.

Из здания сельского кладбища вышел человек в тулупе и валенках, перекинулся парой слов, спросил свидетельство о смерти, перечитал. Следом за ним на свет Божий появилась бригада местных с лопатами. Это уже обычные деревенские мужики, не такие лощённые, как городские сидельцы-ритуальщики, с синими руками и серёжками, которые уже тоже подъехали на своём транспорте. Деревенские кладбищенские землекопы были одеты в рваные телогрейки, ушанки, валенки и кирзачи, а на их лицах застыла нестираемая печать сельской самогонки.

— А кто знает откуда пошло слово"кирзачи"? — как бы про себя спросил рядом стоящих Санёк.

— Откуда? — поинтересовался Борис.

— Я всегда думал, что это какая-то специальная выделка кожи — кирза, ну или что-то старинное, русское, как «дымковская игрушка», а оказалось, что это искусственный материал, выпускаемый на Кировском заводе, вот сокращённо и получилось — «кирза».

— Вы же сани заказывали? — спросили городские ритуальщики, посмотрев в договор, — а да, оплачено, мужики, выносим.

Деревенские подвезли железные неказистые деревенские сани, похожие на обычные детские санки, только увеличенные раза в три. Городские вынули гроб из машины, положили на них.

— «А у них тут чёткая дифференциация труда…» — подумалось Саньку.

— Так, в оплаченные услуги входит транспортировка усопшего на санях до могилы, — объявил «Бугор», — родственники, Вы и Вы, берите венки, идите спереди.

Санёк поднял голову, Бугор указывал на него и отца. Ну а что, собственно, всё правильно, кому ещё… Траурная процессия — Санёк с отцом впереди с венками, дальше дядя Андрюша в гробу на санях, которые везли ритуальщики, дальше все остальные. Замыкали процессию два священника, их помощник — человек со странным лицом, и православная женщина в косынке. Пока процессия шла, буквально метрах пятидесяти деревенские всё так же скакали на ржущих конях, а трактор продолжал деловито громко тарахтеть и вонять солярой, убирая сено в сарай. Видимо они привыкли к таким мероприятиям… Уже проходя по ровным рядам могил, Санёк обратил внимание, что здесь очень много, почти полкладбища, покойников из ближнего зарубежья. Армяне, узбеки, вообще какие-то невоспроизводимые фамилии непонятийной национальности. Сомнительно, чтобы все эти люди с непроизносимыми нерусскими фамилиями в таком количестве жили в этой деревне. Тем более могилы сплошь какие-то странные: вот, видимо, любитель музыки с нотами на постаменте, вот тот самый цыган, памятник в полный рост, чёрный, только перстень золотой. Какой-то «Оглы». Вот на могиле некого молодого человека тридцати лет изображены падающие листы непонятного и подозрительного растения, явно тут упокоен любитель чего-то эдакого. Что только люди не учудят в Москве, даже на собственной могиле. Нет, деревенские до такого вряд ли додумаются.

Вдалеке показалась грустная девочка с плюшевым медвежонком в руках, она шла параллельно их процессии, не обращая на неё никакого внимания. Интересно, куда она идёт? Что это значит?

Наконец впереди, почему-то не продолжая ряд, хотя места до забора ещё полно, а прямо между двух аллей, показалась свежевырытая могила с комьями и бруствером глины по краям.

— Наверное вон она. Да, точно, она, — сказал Санёк и пошёл в сторону глиняной насыпи.

Все остальные, включая ритуальщиков двинулись за ним. Странная девочка с медвежонком встала поодаль. Подошёл Дима.

— Отпевать будем прямо здесь, отец Андрей и отец Филипп согласились. Хотели в часовне у кладбища, да местный священник уехал до конца праздников, а ключей никому не даёт. Я предупреждал что будет холодно.

Бугор с Промокашкой сняли крышку гроба, поставили у саней венки.

— Всё, родственники, можете прощаться!

На лоб дяде Андрюше священники положили белый платок с православными символами, в руки — иконку, воткнули в скрещённые на груди пальцы свечку. Все по кругу стали подходить и прощаться, кто целовал в лоб, кто просто держал за руку. Платок периодически сдувало ветром со лба и его приходилось поправлять. На кладбище было открытое пространство, метель поднялась настолько пронизывающая, что казалось, будто тебя прокалывают тысячи игл. Санёк уже давно понял про себя, что эта процедура — это как небольшой подвиг, долг чести, который надо совершить, чтобы отдать дань уважения умершему, поэтому велел своему организму потерпеть и не скулить, полностью отключившись от холода и боли и не обращая на них внимания.

Он встал совсем рядом с дядей Андрюшей, смотрел на его умиротворённое лицо и ему в этот момент почему-то пришла на ум строчка из песни Высоцкого:

«… Все приложились, а бедный покойник,

Так никого и не по-целовал…»

Всем раздали свечки, подожгли фитили от зажигалки, правда они на ветру тут же потухли.

— Это на таком ветре неизбежно, не мучайтесь, не зажигайте снова, всё равно задует, — сказал Санёк.

Священники начали обряд отпевания. Отец Андрей зажёг ладан в кадиле, раздался знакомый сладковатый запах. Приятный, расслабляющий, с дымными полутонами запах фимиама, которым всегда пахнет внутри церкви, но тут не до расслаблений. Святой отец стал ходить вокруг гроба и могилы, периодически останавливаясь и читая молитвы. Ему вторил отец Филипп, жена которого пела песнопения. Мужчина-помощник переворачивал страницы. У жены отца Филиппа Санёк разглядел в руках ноты, а у самого отца Филиппа в папке со вставленными файлами-слюдой были напечатаны тексты молитв обряда. Отец Андрей руководил всей процедурой, показывая, когда отцу Филиппу и его жене надо вступать или останавливаться.

— Упокой Господи…

— Душу раба Твоего…

Слышалось Саньку сквозь ветер. Священники пели монотонно, медленно перелистывая страницы. Слова молитвы на ветру уносило и не всё было понятно.

— Ещё молимся о упокоении души усопшаго раба Божия…

Ветер пронизывал насквозь, до костей, до боли в зубах и голове. Санёк словно соединился с холодом, стал с ним одним целым. Изредка его отвлекали только ржание лошадей, да грохот трактора, которые не обращали на них никакого внимания и занимались своими делами. Городские ритуальщики делали селфи на могилах и просили деревенских землекопов сфоткать их группой, обнявшись, в разных позах на фоне похорон. Наверное, ведь выкладывают на сайте своём, как это делают ночные клубы. «Лучшие моменты на память», «Отчёт о проделанной работе». Грустная девочка с медвежонком куда-то пропала. А холод поглощал, он просто пожирал, превращал в ледяную статую.

Санёк посмотрел на дядю Андрюшу спокойно и мирно лежащего в гробу.

— «Как ему, наверное, сейчас хорошо… Он уже ничего не чувствует, в отличии от нас…»

Дядя Андрюша продолжал спокойно лежать, как бы даже посмеиваясь, ему холод был ни по чём. В голову закралась крамольная мысль.

— «Почему отпевать надо было именно на кладбище, в такой мороз? Ну и что, что часовня закрыта? Вон их сколько, церквей, по дороге было, да даже в самом Юрино был указатель на какой-то храм. Нет, терпи, нельзя жаловаться, да и некому, имей уважение…».

Отец Филипп продолжал отпевание, медленно, не торопясь, переворачивая страницы. Его жена пела, а отец Андрей ходил вокруг могилы с кадилом. Санёк следил за каждой перевёрнутой бумагой в файле, он ждал, когда всё закончится. А священники, казалось, не чувствовали холода и метели, они делали своё дело, как будто внутри них горел благодатный огонь, согревая через душу тело. Они не замечали, как дует ветер, что температура опустилась почти до «-20», что кричат кони. Одеты святые отцы были просто и легко, а на отце Филиппе даже не было носок под ботинками. Но ни одним взглядом, ни вздохом, ни движением, ничем, они не показали, что замёрзли. Это по-настоящему героические люди, верой побеждающие всё телесное…

Наконец последняя страница писания была перевёрнута и отпевание закончилось. Священники отошли.

— Нет, я помирать буду исключительно летом! Уж больно холодно… — громко вслух сказала вдова, все мысленно с ней согласились.

Подоспевшие, давно невдалеке ожидающие окончания, ритуальщики забрали из гроба цветы, накрыли его крышкой. Тот самый Промокашка с серьгой достал золотой ключик, ажурный, большой и стал под углом закручивать замок крышки гроба. Всё, это последняя черта. Теперь за дело взялись деревенские, они стали вгонять в крышку гроба, параллельно земле, длинные гвозди со всех сторон.

— «Интересно, — подумал Санёк, — деревенским достаётся самая чёрная работа, а городские только золотой ключик закручивают. Кстати, интересная метафора — золотой ключик от гроба, которым открывается, а в этом случае ещё и закрывается дверь в мир иной, вот в чём скрытый смысл сказки про Буратино, она, оказывается, со страшным концом…»

В воздухе повисла тяжёлая пауза, никто не верил, что это расставание навсегда, никто не мог сделать последний шаг. Вот почему говорят «гробовая тишина». Землекопы перекинули повозья-канаты через плечи и под гробом, вчетвером сняли его с саней, отнесли к яме, стали медленно спускать в могилу. Через секунду послышался стук гроба о промёрзшую землю. Теперь уже точно всё.

Санёк первый подошёл и бросил поднятый с земли комок глины в свежую могилу, его примеру последовали все остальные. Затем за дело взялись деревенские, умелыми движениями они стали быстро сбрасывать землю и глину с бруствера, несколько минут и могила была полностью засыпана. Они выровняли лопатами холм, воткнули крест. Затем Бугор ритуальщиков лопатой обрезал-трубил вынутые из гроба цветы и положил их на могилу, а с боков пристроил венки. Стали устанавливать ограду.

Саньку не давала покоя мысль — к кому же приходила странная девочка-призрак с медвежонком в руках. Он пошёл в сторону где видел её последний раз. В предпоследнем ряду он наткнулся на свежевырытую могилу, явно похороны здесь были совсем недавно — ещё не завяли цветы, которые в большом количестве лежали на ней. Он взглянул на табличку на кресте, на фотографию под ним, и ахнул. С неё смотрела и улыбалась та самая маленькая девочка.

— «Алиночка Звездина, 2019-2022», гласила надпись на могиле…