Самая долгая литургия

Александр Татаринцев, 2023

Настоятель небольшого российского храма отец Пётр переживает кризис веры, который усиливается из-за визита на Землю инопланетной делегации. Инопланетяне появляются в самом центре Москвы, через портал, что застаёт врасплох руководителей России. Встречать делегацию отправляют вице-премьера Михаила.

Священник

Валентина вздохнула, перекрестилась и зашла в кабинет. Отец Пётр уже переоделся в мирское и приводил себя в порядок перед зеркалом. Он покосился на звук её шагов, затем снова принялся расчёсывать ухоженную бороду и волосы. Настоятель тихонько напевал сегодняшний тропарь — похоже, он был единственным человеком на Земле, который ещё ничего не знал о пришельцах.

— Простите, батюшка. Уходите уже, да?

— Конечно. — Настоятель искоса посмотрел на Валентину, закончил с причёской и бородой, убрал щётку и повернулся к старосте. — И уже опаздываю, матушка и дети ждут. Так что Вы хотели?

— Батюшка, про новости хотела…

— Стоп, — голубые глаза настоятеля потемнели, а обычно румяные пухлые щёки побледнели. — Я не смотрю и не слушаю новости во время Святого Поста, не до суеты в это святое время.

— Батюшка, это важно, — затараторила Валентина, — инопланетяне прилетели…

— Да что с вами? — Круглое, почти мультяшное лицо настоятеля побагровело. — Валентина Фёдоровна, неужто не можете пару недель Богу посвятить, о душе подумать? Инопланетяне?! Об этом вы в пост читаете? У вас внуки уже в школу пошли, а вы всё глупости про инопланетян в интернете выискиваете? Да ещё в пост! Ладно бы ещё что важное случилось, помощь кому нужна была… Вы же староста Храма!

— Как скажете, батюшка, простите, — поджала губы Валентина. — Благословите, пойду и я домой.

Отец Пётр пристально посмотрел на старосту, покачал головой и вздохнул.

— Бог благословит. Потерпите до воскресенья хотя бы, после молебна всё на трапезе и обсудим. К тому времени и новость Ваша горячая остынет немного, так всегда бывает, уж поверьте.

Валентина прикусила губу, выпрямилась и быстрым движением отёрла глаза. Затем отвернулась и пошла в кладовку за своими вещами.

Машина всегда успокаивала настоятеля. Добротная, уютная и ухоженная она никогда не подводила его и не раздражала — в отличие от людей. Даже в долгой дороге батюшка за рулём больше отдыхал, чем уставал. Почему люди не могут вести себя так же — заниматься своим делом и слушаться указаний пастырей своих, как хорошая машина слушается водителя? Пусть не все люди, но хотя бы те, кто просит окормлять их, наставлять на путь истинный — они-то почему не способны послушать доброго указания, лезут с глупостями и рушат мир душевный? Машина согласно урчала.

Настоятель бросил взгляд на матушкино кресло и усмехнулся своим мыслям. Да, “матушкино”. Он уже и не помнил, когда последний раз сидел на пассажирском месте, а на водительском частенько, что называется, «гонял», особенно в неспокойном состоянии духа.

Инопланетяне, надо же! Сколько раз нужно объяснить человеку, чтобы он понял — так будет всегда, всегда во время поста будет что-то смущать христианина? «Седмижды семьдесят»? Да он немногим меньше раз и говорил. В каждый пост, на многих и многих проповедях, в беседах за трапезой, объяснял всем, что делать с таким странными новостями — «не хули, и не верь», что проще-то? А лучше сразу забудь. Не торопись бояться, не дай себя отвлечь от Бога. Правдивая новость всегда дорогу найдёт, а ложная сама развеется, если набраться терпения. Терпения — вот чего им всем не хватает! И веры, конечно.

Батюшка посмотрел на спидометр и сбросил скорость. Опять несётся куда-то, зачем? Обычно он оправдывал себя и занятостью, и уважением к машине — не дело, когда хорошей вещью не пользуются. Но сейчас торопиться было некуда, а никак не отпускал этот глупый, ненужный разговор со старостой.

Впрочем, дорожной полиции батюшка не боялся. Во-первых, у него стоял детектор радаров, а во-вторых, в бумажнике лежала визитка большого полицейского начальника, что помогало в 90 % случаев. Остальные десять процентов были, конечно, непредсказуемы, но обычно Бог миловал. А на машине ездить приходилось хорошей — успешные в миру прихожане настаивали на этом, и жертвовали приходу с «пожеланиями». Как тут откажешь?

Хотя грешно это, себя оправдывать, да ещё в пост. Грешен, любит автомобили, о чём нередко напоминала матушка и сыновья — спаси Господи их за это, «врачуют» от этой страсти, пусть и в форме насмешек. И всё же здесь, за рулём, он чувствовал себя почти дома, да вдобавок — сильным и молодым, будто у самого урчит под капотом 3,5 литра железа и сам он несётся по улицам.

Отец Пётр подъехал к дому и посмотрел наверх. Окна светились спокойствием, всё было в порядке — слава Богу. Только бы Саша сегодня опять не начал расстраивать матушку.

Сыновья о чём-то спорили, отец Пётр слышал их голоса от входной двери. Александр, как обычно, напирал на старшего брата, а Фёдор защищался немногословно, без особой охоты. Иногда примиряюще отзывалась матушка.

— Да нет в этом ничего нормального, Федя! Какая может быть у тебя семья, если ты архиепископ, монах! Либо так и оставайся белым священником и живи с матушкой и детьми, либо принимай постриг и забудь их. А то видишь, как удобно устроились — дочку вырастили, сами развелись притворно, вроде и монахи оба, а вроде и нет.

— Саня, тебе-то что? Канонов они не нарушили, начальство не наказывает, нам-то с тобой какое дело до них?

— Мне есть дело. И тебе должно быть. А то так и получается — никому дела нет, а они одни каноны под себя выворачивают, а другие, которые им удобны, незыблемые, как скала…

— Ты лучше скажи, дочка-то понравилась тебе? Может, женишься наконец?

— Федя, ты что, — вмешалась матушка. — Они же только познакомились, куда жениться-то? Вот у нас на приходе девушка одна появилась…

— Да не собираюсь я жениться! — возмутился Александр. — А это не отец пришёл?

Матушка торопливо вышла навстречу отцу Петру, поцеловала его в щёку и забрала сумку. Всё как всегда, он пострался незаметно понять, хорошо ли она себя чувствует, она постаралась не заметить его тревоги. Впрочем, матушка выглядела свежее, чем утром, у настоятеля отлегло от сердца. Слава Богу!

— Что, опять невест обсуждаете? — спросил отец Пётр, входя в комнату.

— Да, Саша с дочкой архиепископа познакомился, впечатлился, — объяснил Фёдор, игнорируя яростный взгляд брата. — Теперь объясняет нам, как Церковь на пусть истинный вернуть.

— А что тут думать, — отозвался Александр. — До нас всё придумали. Нужно вспомнить, за что Церковь назвали когда-то Святой, Истинной. Понятно, если бы всё было как в первые века — люди жизнь отдавали за веру, не имели ничего своего, молились сутками, жили впроголодь. А что общего у сегодняшних сытых и важных чиновников с первыми, настоящими христианами? Нам они рассказывают о мучениках и праведниках, а сами только о земном заботятся.

Александр ещё делал вид, что сердится, но отец Пётр хорошо знал своего сына. С самого малого детства Саша не мог спокойно переносить неправду, даже намёк на лицемерие, но долго злиться обычно не мог. Правда, иногда всё же случалось, что кто-то пробивал его доброту. Тогда Александр словно застывал — мрачнел, погружался в свои мысли и держал обиду долгие годы. Сейчас был не тот случай.

— Пойми, Саша, Церковь — не какая-то корпорация или политическая партия. Это даже не обычный живой организм. Да, Церковь — одно тело, где каждый из нас его член, а глава — Христос. Но организм вечный, который уходит на тысячелетия в прошлое и в самое дальнее будущее. И Церковь свята целиком, своим духом и всем своим существом, и лишь самые яркие, светлые и очень редкие её члены тоже могут быть названы святыми.

Отец Пётр заметил, что и матушка, и Фёдор придвинулись поближе. Значит, он взял верную ноту.

— Конечно, ты прав. Львиная доля нынешних христиан, в том числе и мы с тобой, совершенные грешники. И наши иерархи тоже не из космоса прилетели, такие же люди.

При упоминании космоса сыновья переглянулись.

— Не буду развивать тему об их порочности, чтобы не впасть в грех осуждения. Да и что мы знаем о чужой жизни — вспомни житие святого Виталия. Скажу только главное. Каждого из нас можно уподобить горящему угольку — малая искорка света и чёрный камень всё остальное. Так вот, Церковь — эти огоньки и из прошлого, и из настоящего, и из будущего. Разгоришься сильнее — войдёшь в Царство небесное, даже если сделаешь это подобно евангельскому разбойнику в последние часы жизни земной. Потухнешь — выпадешь и из Царства небесного, и из Церкви.

Ты же помнишь примеры из житий святых. Палач, всю свою жизнь проведший на пытках и казнях, мог уверовать в последний день и получить венец мученика, а епископ, прошедший много мук, но испугавшийся в последний момент, терял всё. Не только в праведной жизни, но и в решении умереть или нет за Христа собрана вся наша внутренняя, сердечная, а не разумная, логическая, а потому холодная и ненадёжная, вера.

— Почему ненадёжная? — Встрепенулся Александр. — Разве не нужно понимать, во что веришь?

— Конечно, нужно. Но понимать — одно, а основывать свою веру на этом понимании — совсем другое. Нельзя нашей логикой, то есть падшим, испорченным разумом доказать ни одну христианскую истину, и самую главную — о воскресении Богочеловека. Рассказать, объяснить, растолковать — можно, а доказать, заставить человека отказаться от «не верю!» — никак. Это истина такого порядка, что превышает всё, что знает и может даже теоретически знать всё человечество вместе взятое.

А логика… Наука наиглавнейшим своим правилом постановила доказывать новые истины через уже известные, разбирать большое на совокупность малых. А если большое — целостное и никак не распадается на части?

— О чём это ты? — Вмешался Фёдор. — Что такого большого, чего науке не понять?

— Да много чего. Вот мы часто говорим о сердце и понимаем под ним самую суть, сердцевину человека. И Евангелие постоянно говорит именно о сердце, а найдёшь ли ты там что-то о разуме? Наука — это же про разум, верно? Думаю, что в человеке гораздо важнее его сердцевина, сущность, чем устроение ума. Говоря проще, лучше быть хорошим, чем умным. Поэтому благоразумный разбойник на кресте был достоин рая. Да, он всю свою жизнь совершал страшные преступления — но не потерял до конца это своё доброе устроение. И оно заставило его осудить самого себя на кресте — подлинно, без надежды на какую либо пользу, а не притворно, — и оно же показало ему ненормальность, несправедливость распятия рядом безгрешного Христа.

И разбойник отправился в рай. Сразу, без условий и правил. А мудрые фарисеи и саддукеи, которые жили почти безупречной жизнью, разбирали любые споры по Закону Божию и по логике, что получили в награду? Осуждение, за очень редким исключением. Вот куда завела их надежда на логику.

— И почему так? — вмешался Фёдор, любивший докапываться до самых корней, — Ты ничего не сказал о причине, почему сердце важнее разума?

— Не сказал. Здесь уже мои совсем вольные мысли. Смотрите, как в течение жизни меняется разум человека — то остреет, то тупеет к старости. Не говорит ли это о его вторичности? И наши знания, которыми ум питается, чаще всего, — выводы из наших или чужих наблюдений.

А что будет, когда мы узнаем всё, да ещё и наш разум заработает в полную, непредставимую сейчас силу? Для чего будет нам этот багаж, не превратится ли он в обузу? Например, не благословение ли старческое слабоумие? Может, это освобождение слабеющего разума от лишнего, от знаний, которые совсем скоро станут ненужными? Сердце же, устроение человека по верным правилам, наоборот, позволяет и новым знаниям, и новым умственным силам влиться в человека, наполнить его без риска «порвать мехи ветхие». Или дать лишнее злому — тому, кто может использовать новые возможности во зло.

— Так что же, опять долой образование? — Вмешался Александр. — Предлагаешь, словно в средневековье, книги прятать от простецов?

— Вот я и боялся, что не так поймёте мою мысль. Не умею хорошо объяснять. Я же не говорю о том, что нужно делать, со своими бы грехами разобраться. Просто предполагаю, что разум и все его действительно могучие инструменты менее дороги Богу, чем чистое сердце, которому он даром даст и разум, и знания, и славу.

— Подожди, — нахмурился Александр, — давай вернёмся к моему вопросу. Ты говоришь, что церковное славное прошлое оправдывает ничтожное настоящее… Но я-то сегодня живу! И мною управляют эти потухшие угольки!

— Не передёргивай. Не совсем уж они и потухшие. Ты меряешь их по святым, потому недоволен. Но согласись, всё же в Церкви гораздо приличнее люди служат и работают, чем вцелом в обществе?

— Пожалуй, — нехотя согласился Александр, — не хватало, чтобы было наоборот.

— Вот именно. Так что можно сказать, что относительно лучшая часть в Церкви. Хотя и не идеальная, мягко скажем. Но даже не это главное. Я мог бы и сам привести тебе тысячу примеров, подтверждающих твои слова, но всё равно не соглашусь с тобой. Знаешь почему?

А вот потому. Ты же видишь, насколько Церковь неизменна, хранит тысячелетние традиции, консервативна! Мы служим по книгам, написанным тысячелетия назад, читаем Евангелие, в которое столько времени не вписывалась ни одна буква! Цитируем и сверяемся со святыми отцами и строго следим, чтобы наше слово, особенно письменное, не расходилось с ними! Да, Церковь часто упрекают в «несовременности», но это защита не только от гибнущего мира, но и от грехов служителей, от нас самих, от падшего гордого нашего современного разума. Грехи священников гложут не меньше, а то и больше, чем других — это защита тех, кого Господь нам доверил пасти. Священнослужители говорят правильные, нужные и полезные слова, будучи сами грешниками. И в этом великая польза для всех.

И в этом, думаю, корень твоих сомнений. Ты видишь грешного человека, вещающего святые слова, и понимаешь, как это неестественно, противоречиво, не цельно или, как ты говоришь, лицемерно. Задумайся — обычно «лечением» от лицемерия считается изменение слов, то есть хорошо, когда человек начинает говорить, то, что действительно думает. Но не в нашем случае. Говоря правильные, мудрые, святые слова, проповедник должен меняться сам, внутренне начинать соответствовать тому, что говорит. Происходит изменение внутреннего человека через изменение внешнего, понимаешь? Тогда исчезнет и лицемерие, и грех, насколько это возможно.

А богатство… На самом деле, что из того? Каждый ответит за свою жизнь на Страшном Суде. Чего ты-то беспокоишься? Ты же, как и эти бабушки, несешь жертву Богу, то есть смысл жертвы в том, чтобы отдать, а не что-то купить, построить и так далее. Иначе было бы достаточно построить себе хороший и красивый дом — тоже красиво, тоже в могилу не заберёшь.

Образно говоря, смысл жертвы в её бессмысленности для обычного, «мирского» взгляда на вещи. Ты не получаешь никакой выгоды здесь — значит, ты трудишься для мира иного, для Бога!

Они ещё долго сидели и разговаривали, спорили, не соглашались, потом переходили на другие темы. Сложно было сказать, кто кого убедил тогда, тем более, что спор никогда не заканчивается словами. Каждый, наверняка, ещё долго продолжал мысленно доказывать свою правоту уже в одиночестве, но главным для отца Петра было то, что его детей живо волновали эти действительно главнейшие вопросы. Лучше спорить о путях спасения души, чем о футболе.

Уходящий день был, как обычно, длинным. Священник давно смирился с постоянными хлопотами, необходимо в любой момент быть готовым помочь прихожанам — выслушать, поддержать советом или мудрым словом, а то и отругать как следует. Это ведь раньше, хотя бы сто лет назад, батюшек уважали за один «статус», за службу Богу. А сейчас люди даже в храмах ощущали себя такой великой ценностью, что не переносили невнимания, долгого ожидания или необходимости в чём-то ограничить себя любимого. Добросовестный священник уже не мог жить своими чувствами — если у кого-то горе, то нужно было скорбеть с ним, а если радость — радоваться. Строго говоря, по-христиански так и надо бы поступать, здесь не о чем спорить. Но как же трудно не обращать внимания на собственные беды, заботы и хлопоты, постоянно жить чужой жизнью! И иначе нельзя, отец Пётр знал, что Господь спросит за каждого, кого оттолкнул.

Впрочем, он знал, какую судьбу выбирал, поэтому что уж тут жаловаться… У прихожан вечером в субботу не только день, а вся неделя заканчивается, все отдыхают, как любят и могут, а в Храме — самая работа. Отслужить вечернюю службу, потом несколько часов исповедовать готовящихся к завтрашнему Причастию… Хорошо ещё, что кроме настоятеля в Храме двое других батюшек, поэтому исповедь шла в три «ряда», а то бы и до полуночи не управиться.

Сегодня всё было уже позади. Час назад настоятель попрощался с бабушкой, оставшейся «дежурить» в Храме, а, вернее, своим присутствием отпугивать мелких воришек, и уехал, внутренне собираясь на вечерние домашние молитвы накануне самой важной службы — воскресной Божественной Литургии.

Матушка уже была дома и готовила ужин, она не оставалась с ним на исповедь, добиралась в такие дни с дьяконом. Вопросов Наталья не задавала — знала, что нужно сначала накормить мужа, а потом уже расспрашивать. Всему своё время. За это её качество и за много-много других, которые отличали «потомственную матушку», то есть дочь и жену священника, отец Пётр часто хвалил в шутку не только её, но и себя самого — кто ж её выбрал в жёны? Но и не забывал каждый день благодарить Бога за то, что Он свёл его с Натальей.

Сегодня в их небольшой квартирке ощущалось что-то необычное. Конечно, приезд сыновей на родительский ужин — всегда радость, но и день был неурочный, и оба они были озадачены и явно хотели о чём-то важном поговорить. Воспитание и семейные традиции делали своё дело, все ждали общего приглашения к столу, по мелочам помогая матери.

Ужин не был особенно богатым — шёл пост. Помогать было не особенно нужно, но и дети стремились сделать маме приятное, показать заботу о ней, и ей было всегда радостно видеть, что они «такие хорошие». Как говорится, все всё понимали, но друг друга любили, поэтому играли в эти взрослые игры. Батюшка заметил настроение детей, но тоже не стал спешить с расспросами, зная по опыту, что поспешность редко бывает полезной.

Все собрались за столом, прочитали молитву и приступили к трапезе. Сыновья тихо переговаривались с матерью о каких-то мелочах, поглядывая на отца. Он задумчиво ужинал, постепенно «приходя домой» не только телесно, но и мысленно. Матушка, как всегда, была на высоте, стараясь даже в пост проявить свои кулинарные таланты, поэтому настроение отца Петра неуклонно поднималось. — Ну, как живёте? — наконец обратился он к детям, показав, что готов к разговору. Вообще-то ужин ещё не закончился, но чего молча-то сидеть, верно? Сыновья переглянулись, улыбнулись, что, мол, всё хорошо.

— Да нормально живём, — взял разговор в свои руки более энергичный Александр, — вы-то как?

— Ничего, ничего, слава Богу.

— А прихожане не досаждают с вопросами?

— Ну, как обычно. Люди же. Вот помню… — собрался батюшка рассказать небольшую поучительную историю, но сын перебил его. — Это понятно, но я про Глорию спрашивал, — быстро сказал Александр, — неужели никто не интересовался твоим мнением?

Судя по тому, с каким вниманием на него смотрели оба сына, вопрос был именно «этот», ради него дети решили потратить свой выходной на поздний визит.

— Ладно, раз никто больше ничего не хочет, помолимся! — внешне спокойно ответил батюшка, вставая для благодарственной молитвы. Матушка и дети тоже встали, зная, что отец не любит, когда его перебивают в такой момент — ничто не должно стоять между человеком и молитвой.

А отец Пётр, читая по памяти благодарственные молитвы, одновременно приводил себя в состояние, наиболее подходящее для важных (и, возможно, плохих) новостей — состояние «мира душевного». Конечно, ему хотелось бы сразу всё узнать, но, как потом отвлечься, как молиться? Поэтому, подождёт сенсация, сколько уже их было…

— А теперь рассказывайте, в чём дело, — повернулся отец к братьям, одновременно начав передвигать тарелки, помогая матушке убирать со стола.

— Странно, что ты ничего не слышал, — спокойно начал Фёдор. Сейчас все только об этом говорят. Телевизор, интернет, газеты…

— Ну, положим, сейчас пост, — назидательно вставил отец.

— Да-да, пост, я помню. Но тут такое… Короче говоря, нашли планету, которая находится от нас на другой стороне относительно Солнца. Как бы прячется от нас за ним. Двигается по той же орбите, тот же период обращения, даже размеры такие же.

— Ну, молодцы, что нашли, — пожал плечами священник, — Библия никогда не говорила, что других планет нет, наоборот, в «Откровении» говорится о Новой Земле…

— Она обитаемая, — тихо вмешался Александр.

— Обитаемая? — не сразу понял батюшка. — Кем? Людьми?

— Ещё не ясно. Они не говорят, как выглядят, но прибывает делегация, покажут себя, — продолжил Фёдор.

— Подожди, я не совсем понял. Как их обнаружили?

— NASA какую-то штуку новую запустили, сканер. Кто-то догадался заглянуть сквозь Солнце. Получили картинку — чуть с ума все не посходили.

— Хорошо, мы их увидели, а дальше что? Как с ними связались?

— Да в том-то и дело, что не мы связались, а они. Как только их обнаружили, они связались с кем-то из важных и сообщили о себе.

— Не совсем понимаю, — батюшка явно терял терпение. — Мы с ними не связывались, а лишь посмотрели на них, а они уже вышли на связь? Увидели мы что-то, пока смотрели? И как можно выйти на связь, но не показать себя? Не по телефону же они звонили?

— Батюшка, да дай ты им досказать, — взволнованная матушка даже не заметила, что назвала мужа не по-домашнему, по имени, а так, как обращалась к нему на людях.

— Так вот, они всё время следили за нами, не попадаясь на глаза — их технологии позволяют такое. Теперь, когда мы смогли их увидеть, то есть дошли до такого уровня развития, они считают ненужным прятаться и вышли на контакт. В ближайшее время ожидается посольство — они заявили, что прибудут в Москву.

— А в Москву-то почему? — задал самый нелогичный вопрос озадаченный священник.

— Они сообщили, что выбрали самую большую страну. В принципе, это понятно — наше богатство их мало интересует, поэтому, что им делать в Америке?

— И технологии у них покруче, — заметил Александр.

— Да, они сообщили, что технологии у них несравнимо мощнее, чем наши, поэтому не надо ничего готовить к прилёту — ни площадки, ни заправки. Объявили время, сказали, чтобы прессы было побольше и апартаменты для проживания.

— Апартаменты? — опять переспросил о. Пётр. — Значит, они всё-таки люди?

— Не ясно, не торопятся они говорить. Или нам не говорят «эти», — показал подбородком вверх Фёдор на правительство и иных власть имущих, всегда умещающихся в ёмкое определение «эти».

— Так что получается, папа, — Александр пристально всматривался в отца, — мы не одни во Вселенной?

— Видимо не одни, раз так говорят. Хотя, кто знает, может быть, это телевизионщики выдумали… Вон, помните, как фальшивый метеорит в Прибалтике искали?

— Нет, такое не выдумаешь, — не согласился сын, — да и сами они скоро заявятся. Я о другом. Эти-то точно не от Адама произошли, верно?

Вот оно. Плохо уловимое опасение, разлитое по всей душе священника, наконец, собралось в одну мысль, которую ещё не произнёс сын, но которая просилась уже у него с языка.

— Другими словами, — медленно, как можно спокойнее, стараясь не поддаваться нахлынувшим чувствам, произнёс батюшка, — если они не от Адама, то человек не венец творения, а вера наша неверная? Ты об этом?

— Не знаю, — пожал плечами сын, — ты знаешь моё отношение ко всему этому. Что ты думаешь по поводу происходящего?

— Думаю, что ещё рано думать, — всё-таки рассердился священник. — Они же собираются прилететь? Вот прилетят — тогда и думать будем.

— Ну что ты на них накинулся, — примирительно сказала матушка, всегда знавшая, когда и как «остудить» мужа. — Они же к нам пришли за советом, не к кому-то другому!

— Ладно, ладно, — присмирел отец Пётр, осознав правоту жены. — Конечно, надо разобраться во всём. Давайте, я всё же сделаю на этот раз послабление, посмотрю новости. Хотя, какое тут послабление — это моя работа. Сегодня вы пришли, а завтра, чувствую, все придут с теми же вопросами.

— Да, батюшка, давай посмотрим. Всё же такое событие.

Внутренне ворча на себя и на весь мир за то, что не дают ему нормально подготовиться к завтрашней службе, священник отправился к телевизору. Вся семья потянулась следом и устроилась, как в старое доброе время — каждый на своём месте. На душе у батюшки потеплело, казалось, что вернулась небольшая частичка того самого прошлого, которое всегда кажется замечательным и добрым, каким бы на самом деле ни было.