Самая долгая литургия

Александр Татаринцев, 2023

Настоятель небольшого российского храма отец Пётр переживает кризис веры, который усиливается из-за визита на Землю инопланетной делегации. Инопланетяне появляются в самом центре Москвы, через портал, что застаёт врасплох руководителей России. Встречать делегацию отправляют вице-премьера Михаила.

Старец

Строго говоря, отец Иоанн уже несколько лет не был благочинным. Ещё лет десять назад он просился на покой по возрасту, но епископ не сразу благословил оставить должность. Теперь бывший благочинный вёл более спокойную жизнь, которая явно пошла ему на пользу — с тех пор он почти не менялся внешне. Конечно, дело было в том, что отец Иоанн достиг того почтенного возраста, когда прожитые годы прекращают отражаться на человеке. Благочинный, как по привычке его называли многие другие духовные чада, оставался неизменным и внутренне — как камертон всегда выдавал чистую ноту, простыми и ясными словами возвращал мятущиеся души к истине.

Как и всегда, возле дома было многолюдно. Добровольные помощники старца, тоже духовные дети, пытались поддерживать хоть какой-то порядок и заботиться о приезжих. Большинство гостей составляли женщины разных возрастов. Они явно были готовы провести в очереди много часов, а потому не теряли времени — громким шёпотом делились друг с другом проблемами, с благочестивым видом давали строгие советы новичкам, после чего спохватывались и смиренно говорили, что правильно рассудит только старец. Потом повторяли советы и продолжали тот же разговор.

Отец Пётр усмехнулся внутренне, когда вспомнил, как те же активные прихожанки когда-то и нарекли отца Иоанна старцем. После избавления от «административного послушания» благочинного, отец Иоанн остался настоятелем маленького бревенчатого Храма. Людей ездить меньше не стало, застать бывшего благочинного одного было почти никогда невозможно, но всегда радостный, неунывающий священник старался помочь всем, кто приходил к нему. А потом, видимо из-за возраста и внешнего вида, отца Иоанна стали всё чаще за глаза называть старцем. На это он серчал, требовал прекратить «идолопоклонство» и пару раз даже посвятил этому проповеди. Пользы от этого не было никакой. Церковные бабушки дружно кивали, в голос соглашались с ним, но затем на своих совещаниях решали, что «старец» так говорит «по кротости и смирению», что несомненно подтверждает его святость и благодатность. Постепенно народное звание закрепилось, отец Иоанн махнул на это рукой, а старцем его стали за глаза называть даже духовные дети.

Хотя отец Пётр и не помнил благочинного молодым. Это было понятно — молодость бурлит, редко замечает тихо бредущую чужую старость, пока торопится к своей. Даже сейчас, в среднем возрасте, всё бежит так же быстро, не до различий возраста окружающих. Конечно, сложно ошибиться, когда идут рядом дед и внук, но глубокие старики нередко выглядят немногим хуже, чем их состарившиеся дети. Как-то на проповеди отец Пётр назвал стариков «вехами времени, которые погружены в прошлое и почти не замечают настоящего». Он был доволен тогда найденным образом.

Но отец Иоанн был совсем другим. Его старость была без дряхлости, уныния или равнодушия. Он всегда жил, а не доживал, был полон энергии, даже своим видом подбадривал более молодых священников, давал им наглядный пример жизнелюбия. Будучи человеком, безусловно, одарённым, радушным и трудолюбивым, когда-то он стал для молодого батюшки образцом, к которому нужно стремиться. А разница в возрасте только добавляла решимости — ведь нельзя же было работать меньше, чем старик! Потом отец Пётр поймал себя на том, что бессознательно даже в мелочах повторял многое, что видел у благочинного. И сделал чрезвычайно важный и, что уж тут скромничать, очень умный шаг — определился, что лучшего духовника ему не найти. А затем попросил отца Иоанна принять его в число своих духовных детей.

Две почтенного возраста келейницы заметили отца Петра и приветливо закивали. Одна повела его внутрь — дожидаться, когда отец Иоанн освободится, а вторая отправилась доложить старцу о приезде духовного сына. Как бы ни был гость близок, заходить без разрешения не полагалось — мало ли какие сердечные тайны открывались в это время внутри.

Отец Пётр осмотрелся. Внутри большой прихожей тоже сидели в основном женщины. О многих он мог бы сказать сразу, что им нужно. Почти всё всегда было одинаковым. Одни призжали с унылыми нерадивыми детьми и с фотографиями мужа, родных или кого-то из близких. Такие просили не за себя, а за других. С ними благочинный разбирался быстрее всего — первым делом пресекал жалобы, выяснял парой точных вопросов причину духовного недуга и давал совет. Иногда торопился и обходился без вопросов — отчего слухи о нём получали новый толчок. Впрочем, обычно «ходоки» получали стандартное увещевание — нужно и в себе порядок навести, особенно если заботишься о членах семьи, самых родных твоих.

Пара человек сторонились других, явно не торопились зайти. Понятно, эти ищут помощи для себя. С теми, кто приезжал лечить свои духовные раны, отец Иоанн беседовал обстоятельно. Он бережно распутывал клубок невзгод и страстей, постепенно оголял «ту самую» беду, которую гость обычно не только не видел, но даже не догадывался о склонности к ней. Как сказал бы Саша, пациент и не догадывался о болезни, пока старец не ставил «диагноз», после чего гость ясно осознавал, что был слеп, не видел слона за тучей мух. Как раз за это любили отца Иоанна, не оставляли его в покое, слагали легенды о силе его молитвы.

Сам же благочинный старался помогать всем без разбора чинов и званий, но для духовных чад, особенно носящих священнический сан, делал исключение — требовал проводить к себе без очереди. Остальные ходоки к такому порядку привыкли, даже подсказывали несмелым молодым батюшкам, чтобы те «пробирались поближе». Поначалу и отец Пётр стеснялся оставлять позади других, пытался «постоять со всеми», но привык и больше не спорил. Да и хорошо, когда священническое облачение внушает должное почтение — если человек уступает дорогу, то делает доброе дело, не так ли?

Привычный, давно заведённый и ничем не нарушенный даже сегодня порядок умиротворял. Все проблемы, сомнения, с которыми приехал отец Пётр, начали немного отпускать. Они, конечно, не уменьшились и не исчезли, но потускнели и перестали заслонять мир. Через несколько минут келейница пригласила священника.

Чистая, светлая и всегда убранная комната благочинного была тем местом, где он в последние годы проводил большую часть своего времени. И здоровье было уже не молодецким, и постоянные посетители не давали отлучаться надолго.

Сам батюшка был одет по-домашнему, в знакомой всем чадам тёплой жилетке, которую когда-то ему подарил кто-то из духовных детей. Под несколькими иконами теплились лампадки, стояла та же нехитрая мебель ещё советской эпохи, простые крепкие стулья для гостей. На столике — плетёная вазочка с яблоками и овсяным печеньем.

— Благословите, батюшка! — переступив порог, сказал отец Пётр.

— Бог благословит! — приветливо ответил старец и встал для приветствия. — Ты уж прости меня, отец Пётр, не обессудь, — старец всегда обращался к священникам «отец», даже к самым близким чадам, если они были рукоположены, — времени у нас немного с тобой, да. Сегодня что-то больше обычного гостей приехало, со всеми надо бы поговорить, а день уже к вечеру. Так что давай без предисловий. Вижу же, что не проведать старика приехал. Что тревожит?

Отец Пётр согласно кивнул и постарался максимально полно, но сжато пересказать последние события. Упомянул и о вопросе сына.

Старец слушал с интересом, не перебивал.

— А как, ты говоришь, нашли эту планету? — переспросил он, когда отец Пётр закончил рассказ.

— Учёные открыли. Запустили аппарат какой-то в космос вроде телескопа, который умеет сканировать пространство даже через планеты и звёзды. «Заглянули» сквозь Солнце и увидели её.

— Дивны дела твои, Господи! И что, пошатнулась вера твоя? — ласково спросил благочинный. — Молодёжь, да… Посмотрел священник телевизор в пост и соблазнился?

Отец Пётр встрепенулся и хотел было заспорить, но вспомнил, зачем пришёл. И опустил глаза.

— Угощайся, с дороги ведь, — указал на вазочку отец Иоанн и подождал, пока гость не взял яблоко, — Вот ведь времена настали интересные, фрукты со всего мира везут. Наши-то ещё когда будут, а эти, с другого края мира, — здесь уже, да.

Телескоп, говоришь… Хорошая вещь телескоп — приближает дальнее, если смотреть в него правильно, как творец задумывал, чтобы мы могли лучше познать мир. А что будет, если всё сделать наоборот, посмотреть с другой стороны? Не знаешь?

— Всё уменьшит, как будто далёким сделает, — пожал плечами отец Пётр. — Отодвинет творение.

— Верно-верно. Отодвинет. Ближнее покажет далёким, и вместо истины покажет вымышленную картинку, которой нет и никогда не было на свете, да. Но разве он виноват в том? Перестал ли быть телескопом от того, что мы решили посмотреть с неверной стороны? Нет, конечно.

Отец Пётр заметил, что всё ещё держит яблоко в руке, и положил его на стол. Старец заметил его движение.

— Хорошие яблоки, сладкие. А ведь когда-то наша Церковь не благословляла есть яблоки до Преображения Господня, да. А всё почему? Потому что древняя Церковь запрещала вкушать плоды нового урожая до праздника, а плоды — виноград. Сначала посвяти Господу, потом сам вкушай. Но виноград у нас не рос, потому заменили яблоками, да. А теперь что яблоки, что виноград растят где-то далеко и везут круглый год. Так что и не разберёшь, новый урожай, старый, да и что мы-то можем посвящать, когда не растим ничего? Как думаешь, сломала наука веру?

— Не знаю, — признался отец Пётр. — Точно не сломала. Так что, благословлять яблоки вкушать без ограничений?

— Да я не про яблоки, — покачал седой головой отец Иоанн. — Я про то, что истина — одна, а всё, что ей противоречит — ложь, выдумки или ошибки. Не приспосабливай веру к науке, брось это. Не врастай в науку, она подведёт всегда. Сколько раз учёные кричали, что нашли нечто, из-за чего вера наша ошибочна, ложна — и что? Где эти удивительные открытия, где объяснившие всё учёные?

А вера наша жива, действенна, и неизменна уже третье тысячелетие, да. И не вера должна оправдываться наукой, а наука — верой. Решишь отойти от Единого Источника, поискать доказательств в суемудрии людском — обязательно споткнёшься. Так что брось это. Захочешь проверить Святое Писание новыми знаниями — лукавый будет постоянно подбрасывать поводы для сомнений, он хитёр и очень упорен. И что будет, когда очередное научное «доказательство» развеется, как дым? Ничего, только бесы посмеются, новенькое что-то предложат, да. А вот наоборот поступать — хорошо, полезно. Всегда проверяй новые знания Писанием, не ложны ли они, не во вред ли даются тебе.

— Ты ещё так молод, — старец одним ласковым взглядом остановил запротестовавшего было отца Петра. — Молод, молод, не спорь. А молодость нетерпелива, да. Ей кажется, что старость не торопится от того, что не может, а не от того, что не хочет, верно? Что же, иногда это и правда. И наука очень молода — ей несколько столетий. Что это по сравнению с двумя тысячелетиями христианства и бесчисленными ветхозаветными веками? Нетерпеливая и гордая от первых успехов юность, которой кажется, что с такой же скоростью она сможет жить постоянно, покорять вершину за вершиной. Пусть резвится, дело молодое.

— Так мы, батюшка, до плоской Земли договоримся, — всё же возразил отец Пётр.

— Молодёжь… А ты не думал, почему, раз Церковь считала Землю плоской, «держава» — шар, осенённый крестом? А это ведь один из символов царской власти, такой шар в руках держал ещё святой равноапостольный царь Константин, первый из христианских императоров. Вот, подумай на досуге. Блюдце-то и держать в руке удобнее.

Старец взял блюдце, поставил на него чашку и налил гостю чаю. Затем переставил вазочку поближе к нему. Отец Пётр молча кивнул, принял чай и пригубил вместо ответа.

— История, да, — продолжил благочинный, — Казалось бы, в ней так много поводов для сомнений, столько свидетельств чего-то неудобного. А если копнуть глубже, то окажется, что причинах в нас сегодняшних. Мы умудрились за пару столетий столько всего забыть, смешать разные эпохи и понятия. Столько всего забыли… Кто сейчас знает, что именно в Константинополе, восточной столице Римской империи, появились первые университеты. Которые, кстати, готовили юристов, да. А Западная Европа была варварским краем, который неохотно принимал ценности Востока.

А ещё философия… Тогда оставались старые философские школы, которые умирали — не выдерживали напора Истины, разрушались. Не получалось у них больше блистать мудростью и опираться на языческую ложь — народ тогда был строже к обману, да. Настоящая, как сейчас говорят, фундаментальная наука была именно у нас, в Церкви. Что может быть более важным, чем строение мира, его возникновение, законы существования, пределы познания? Или строения человека, сознания, воли, движущих сил? А вершина всего — спасение души. Что может быть важнее? Ничего.

Отец Пётр заметил, что уже выпил полчашки. Благочинный не забывал ухаживать за гостем и успевал подкладывать печенье. Отец Пётр почувствовал себя подростком, который пришёл за мудростью к взрослым — но было не стыдно, а приятно. Тревоги отходили, хотелось только слушать — очень знакомое ощущение в этой комнате.

— В любых научных спорах нет пользы, если нет любви между спорщиками, да. А любовь редко встречается у учёных, — продолжал будто забывший о времени отец Иоанн. — В старые времена люди были более горячими, живыми, не терпели неверного учения о спасении души. Целые имперские провинции восставали, когда епископ по вражьему наущению начинал учить ереси…

— Ладно, история историей, я вот к чему веду, — спохватился старец. — Брось это. Уважение к науке строится на её пользе для повседневной жизни. За это ей честь и хвала. Когда же неверующий учёный пытается уйти в некое чистое знание, то есть в бесконечно большое либо бесконечно малое, то поневоле вторгается в область веры. А ему там не место. Можно ли взвесить или измерить Любовь? Или Жизнь? И самые упрямые учёные поступают, как их учили — либо отрицают всё, что не могут положить на весы, либо пытаются разорвать на части, чтобы хоть как-то изучить. Разве так они что-то узнают истинное?

А вера никогда не стремилась помогать по хозяйству. Наоборот, весь Новый Завет пропитан призывом вырваться из мирского плена, обратиться к Небесному, и через это спастись. Наука же притягивает человека к земле, да. Если вера видит человека как сосуд божественного огня, то наука либо отвергает сам огонь, либо пытается доказать, что он — часть этого сосуда. А беда пришла из-за тех самых языческих школ, ты помнишь. Они так долго оттачивали приёмы споров и убеждений, что и христианские богословы не удержались, стали перенимать их умения…

Старец помолчал немного, грустно покачал головой, словно вспоминая.

— Они писали прекрасные, мудрые книги, — продолжал отец Иоанн. — Но языческая философия коварна, она изменила снова и повернула науку против Истины. А ведь многие почти позабыли, что основные постулаты веры основаны не на логике, риторике, аксиомах или теоремах. Священное Писание и Священное Предание — это стройная система откровений, идущих от самого Начала, Бога. Потому наша система так гармонична и красива, что её источник — сама Истина. И потому ей не нужно «шаг за шагом» подбираться к главным выводам. Разве не странно решать задачу, когда уже знаешь ответ? Потому говорят о споре веры и науки лишь те, кто не понимает их сути. Либо сознательно искажает их предназначение… Хотя я опять увлёкся.

— Удобно, конечно, осуждать веру, приводя в пример римские решения о строения природы, — усмехнулся старец. — Но так и науку можно осудить, если вспомнить все её нелепые идеи устройства мира или движущих сил человечества.

— Там, где каждый занимается своим делом, противоречия нет, — отец Иоанн заговорил строже, — Молодость должна резвиться и даже воевать, когда придётся. А старость должна направлять и передавать накопленный опыт. Что же до вопроса сына твоего… А разве есть где-то в Писании место, где было бы сказано, что кроме людей нет тварей разумных? Разве не сотворил Господь, например, ангелов?

Отец Пётр уже забыл о чае и почувствовал, как что-то зашевелилось в душе.

— Но не забывай, что человек — венец творения! Хотя грехопадением, жизнью своей испорченной, сломанной, разорванной так ослабил себя, что потерял дарованное достоинство. Впрочем, ты сам знаешь всё это не хуже меня. Не забывай об этом!

— А что Вестник этот говорит о себе, кто он? — неожиданно спокойно спросил благочинный и сам отпил чаю.

Отец Пётр вдруг осознал, что не может вспомнить, что же о себе говорил инопланетянин. Про огромные возможности и знания — говорил. Но вот о том, кто он, «из чего сделан», не сказал ни слова. Хотя нет, кое-что всё же упомянул.

— Он сказал, что видел сотворение мира, — и добавил мрачно. — А это значит, что он вряд ли человек.