Вот идет человек

Александр Гранах

Автобиографический роман Александра Гранаха (1890–1945) принадлежит к лучшим книгам этого жанра, написанным по-немецки. Бедное детство в еврейском местечке Восточной Галиции, скитания, «фунты лиха» в Берлине начала XX века, ранние актерские опыты в театре Макса Рейнхардта, участие в Первой мировой войне, плен, бегство и снова актерская работа, теперь уже в театре и кино эпохи экспрессионизма, – где бы ни оказывался человек Александр Гранах, куда бы он ни шел, его ведут неистощимое художественное любопытство, героическая ирония, обостренная эмпатия и почти фанатическое чувство собственного достоинства.

15

В каждом беспорядке присутствует определенный порядок. В хаотичной жизни нашей семьи тоже была своя система. Так, старший брат отдал отцу приданое жены, чтобы тот смог открыть пекарню, а сам остался в деревне и жил там так же, как до этого жили мы все. Его жена рожала каждый год, лицо у брата сделалось таким же обеспокоенным, как у отца, а на лбу у него появились точно такие же глубокие морщины.

Однажды озорной брат Янкл сложил вещи в свой деревянный чемоданчик и сел вырезать новую трость из ароматной ветки черемухи. Отец подошел к нему и спросил, что он задумал. Янкл сказал, что в Венгрии, в городе Мишкольц, умирает один очень богатый бездетный человек, и вот он послал за ним, желая сделать его своим наследником. Отец ухмыльнулся и спросил, почему же этот человек послал именно за ним, и Янкл ответил, что кто-то рассказал этому богатею, что есть, мол, такой весельчак, а тот хотел еще разок посмеяться перед смертью и позвал его, потому что он знает тысячу веселых трюков. И Янкл начал чревовещать, вращать глазами, выворачивать колени коромыслом, лаять, как собака, мычать коровой и кукарекать. Отец спросил, когда же он вернется, а Янкл достругал свою черемуховую тросточку и, уже не глядя на отца, серьезным и печальным голосом ответил: «Когда? У этого человека полные кладовые золота». После его смерти, когда Янкл пересчитает все свое богатство, он вернется на четверке лошадей, а отцу в подарок привезет полную телегу золота. После этого он взял свой чемоданчик, сказал, что еще вернется попрощаться, и исчез. Он так никогда и не вернулся, и мы никогда ничего о нем не слышали, но если кто-то о нем спрашивал, мы говорили: «Ах, Янкл, он у нас счастливчик, получил свои миллионы в далекой Венгрии, ходит теперь в бархате и шелках и пересчитывает свое богатство, а когда закончит, вернется домой и возьмет нас всех к себе, чтобы и мы стали такими же счастливыми, как он». Всю свою жизнь мы ждали, когда вернется Янкл, но он даже ни разу не написал нам, и мы больше никогда о нем не слышали…

Второй по старшинству брат, Авром, как ушел однажды с извозчиками во Львов, так там и остался. Через какое-то время он приехал домой одетый по-городскому, с подарками и счастливой улыбкой и попросил отца отправиться с ним, потому что во Львове он нашел себе невесту и хотел показать людям, что родился не под забором, — отец своим присутствием должен был украсить его свадьбу. Отец был горд и растроган. Он надел субботнее платье и поехал с Авромом. Вернувшись, он рассказывал удивительные вещи: какая красавица у Аврома жена, какой большой город Львов, а еще что Авром торгует фруктами и водится с уважаемыми людьми, и там никто его не дразнит и никто над ним не смеется; все люди живут дружно и зарабатывают больше, чем в Городенке, у каждого есть дело и нет времени судачить друг о друге и подтрунивать над соседями. Что тут скажешь? Львов действительно был огромным городом. Рассказ отца произвел на нас такое впечатление, что каждый теперь втайне лелеял мечту сбежать из Городенки в те большие города, где у всех есть работа, где люди приветливы и ни у кого нет времени для сплетен и глупых шуток.

Так отчий дом покинули четверо старших братьев: сначала ушел Шмуэл, потом в деревне остался Шахне Хряк, затем Янкл отправился считать свои миллионы, а после него Авром нашел себе жену во Львове.

После того как мы открыли пекарню, домой приехала сестра Рохл. Она рассказала, что живет у сестры отца, тети Тойбе, в Визнице и учится на модистку. Она и вправду умела теперь делать веселые шляпки из проволоки, ткани и соломы. Никто не спрашивал ее об Иване. Все были рады, что она дома и что добрая репутация нашей семьи не испорчена. Сестра повзрослела и стала еще краше. Каждое воскресенье к нам в дом набивалась целая толпа ее ухажеров: чтобы иметь предлог приходить к сестре в гости, они пытались подружиться с нами — ее братьями. Мы очень переживали, потому что были невысокого мнения о девушках, встречавшихся с парнями. Как братья и как будущие мужчины, мы беспокоились за репутацию семьи, а кроме того, просто ревновали. Сестре же до нас не было никакого дела. Она только смеялась, стреляла своими сияющими черными глазами и показывала свои белоснежные крупные зубы. Ее круглое лицо с глубокими ямочками на щеках постоянно заливалось краской. Рохл смеялась в ответ на каждую глупость, сказанную ухажерами, ржала, как дикая кобыла. Мы страдали и уже почти ненавидели ее, потому что знали, какие грязные словечки эти парни отпускают о других девушках. И вот однажды мы услышали точно такое же замечание о нашей сестре. Тому, кто его сделал, мы пробили камнем дыру в черепе, потом пришли домой и в приступе ярости оттаскали за косы красавицу-сестру. На крики прибежал отец и разнял нас. Мы плакали, плакала и Рохл. Мы объяснили отцу, что не хотим, чтобы наша сестра стала шлюхой. Отец наказал нас и запретил даже думать о том, что в нашей семье такое возможно. Больше мы об этом не говорили, но и Рохл после того случая, казалось, стала осторожнее, потому что отец тогда долго гулял с ней по городу и разговаривал. Теперь она сидела в нашей лавке на рынке и продавала выпечку, которую мы, младшие, приносили в корзинах из пекарни. Прошло немного времени, и мы нашли у нашей сестры Рохл носовые платки, где было вышито ее имя и имя того парня, с которым она втайне от нас крутила любовь. Снова разразился скандал, и Рохл окончательно сбежала к тетке в Визницу.

Теперь самым старшим братом в доме стал Лейбци. Ему было всего шестнадцать, но выглядел он старше, потому что был высоким и широкоплечим, а еще медлительным и неповоротливым. Он только в пять лет начал ходить и говорить и всегда был самым толстым ребенком в семье. У него были светлые волосы, одежде он не придавал никакого значения, зато любил поесть и ночью, когда все спали, готовил себе разные вкусные вещи, которыми угощал и меня. Лейбци был неразговорчив, никогда ни с кем не спорил, охотно всем делился и вообще был самым добрым из нас. Люди говорили, что в нем совсем нет желчи, а меня с ним после тифа связывала настоящая крепкая дружба. Мы дополняли друг друга: мне нравились его медлительность и серьезность, а ему нравилась моя ловкость. Я единственный знал, что в пятницу вечером после ужина он ходит в бордель, каждый раз с подарками. Иногда он и посреди недели посылал меня с дарами — шелковыми чулками, ярким платком или шоколадкой — к маленькой проститутке Залке, которую он втайне страстно любил. От нее я приносил брату письмецо и читал ему вслух, потому что сам он не умел ни читать, ни писать. Ответы я тоже писал за него по письмовнику. Я знал наизусть целых три письмовника, и мой брат восхищался моими познаниями. Кроме того, я подворовывал деньги у отца и отдавал их брату. У нас была общая тайна, и в этом мы тоже дополняли друг друга: я восхищался им, потому что он был такой взрослый и мужественный, а он восхищался моей наход-чивостью и изящными письмами, которые я для него писал. Однажды Залка заболела, попала в больницу и прямо оттуда уехала в другой город. После этого мой брат Лейбци стал еще молчаливее и даже похудел.

Однажды ночью, когда мы оба не спали и Лейбци жарил на углях кусок печенки, он сказал, что у него есть одна тайна, и на этой неделе я обязательно должен стащить для него по меньшей мере два гульдена. Мне это удалось, и в субботу после ужина он шепнул мне, чтобы я окольным путем подошел к зданию суда, где он будет меня ждать. Меня переполняло ощущение важности и секретности, и на место встречи я пришел раньше брата. Оттуда мы вместе дошли до окраины города и, когда последний дом остался позади, сели на краю придорожной канавы, и брат признался, что оставаться дома ему невыносимо, что все взрослые парни рано или поздно покидают отчий дом, и он тоже решил уйти. Мы немного поплакали, и он пообещал, что я смогу приехать к нему, где бы он ни был, и еще сказал, что будет лучше, если он, старший, уйдет первым и сможет осмотреться на новом месте. Потом мы поцеловались, и я остался стоять, не в силах сдвинуться с места и не веря своим глазам. Лейбци прошел немного вперед, обернулся и помахал мне шляпой, а потом он становился все меньше и меньше, а я все смотрел и смотрел ему вслед, пока он не стал размером с огрызок карандаша и не исчез из виду. Я в полном замешательстве вернулся домой и, когда наступила ночь, отправился в пекарню и принялся делать работу Лейбци — готовить закваску для хлеба и тесто для булочек. Когда отец пришел в пекарню и увидел, что Лейбци нет на месте, он произнес только: «Мои любимые дети, как птицы: чуть перья отросли, улетают прочь, не сказав отцу ни слова. Может, так оно и должно быть».

Мне было стыдно за то, что я ничего не сказал отцу. Отныне я каждый день выполнял работу Лейбци и тоже втайне мечтал уйти из дома. Прошло полгода, и мы получили открытку. Отец надел очки и стал громко читать: «Дорогой отец! Я не писал тебе, потому что ты не научил меня читать и писать. Но вот я познакомился с хорошей девушкой, и она пишет за меня это письмо. Я работаю в Станиславе в пекарне Зейбольда и, слава богу, здоров. Надеюсь, здоров и ты. Твой верный сын Лейбци». Отец снял очки, убрал их в шкатулку, и две крупные слезы скатились по его щекам и бороде. Я впервые видел, как он плакал.

Так наша семья становилась все меньше, а наша бедность — все тяжелее. Вот и закончилось приданое, отданное нам старшим братом, и нам было уже не по карману держать пекарню. Мы обанкротились. И выросли: я бросил школу и пошел подмастерьем в другую пекарню, к нашему бывшему конкуренту. Но мне это даже нравилось. Я стал самостоятельным и в десять лет наконец почувствовал, что могу прокормить себя сам: это было большое утешение, которое мне очень помогло в жизни.