Вот идет человек

Александр Гранах

Автобиографический роман Александра Гранаха (1890–1945) принадлежит к лучшим книгам этого жанра, написанным по-немецки. Бедное детство в еврейском местечке Восточной Галиции, скитания, «фунты лиха» в Берлине начала XX века, ранние актерские опыты в театре Макса Рейнхардта, участие в Первой мировой войне, плен, бегство и снова актерская работа, теперь уже в театре и кино эпохи экспрессионизма, – где бы ни оказывался человек Александр Гранах, куда бы он ни шел, его ведут неистощимое художественное любопытство, героическая ирония, обостренная эмпатия и почти фанатическое чувство собственного достоинства.

14

В Городенке было несколько городских сумасшедших, но из них один только Мойше приносил пользу людям: он был водоносом. Высокий и широкоплечий, всегда погруженный в себя, Мойше, как правило, ни с кем не разговаривал… Если же кто-нибудь о чем-нибудь спрашивал его, чтобы посмеяться над его беспомощностью, а такое случалось нередко, он обычно отворачивался в сторону и отвечал, стараясь не смотреть собеседнику в глаза. Ответы его были короткими. Он с трудом подыскивал слова, которые мучительно рождались в нем, и всегда среди них одно или два были лишними. Однажды, когда мы, маленькие уличные мальчишки, проходили мимо бани, оттуда послышались брань и плач Мойше. Мы подумали, что кто-то напал на него и душит, а он сопротивляется изо всех сил — с таким отчаянием и напором Мойше извергал из себя обрывочные, странные слова. Мы потихоньку открыли окно, заглянули в него и увидели необычную картину: в центре полутемного зала стоял Мойше. Он оцепенело смотрел перед собой, размахивал руками и спорил с невидимым противником: «Лестница выросла до небес… И молнии полетели на паршивые головы!.. И из-за этого бить окна?.. Целыми колодцами плевали в лицо… А на десерт засовывали в глотку бревна… И из-за этого бить окна?.. Большим пальцем закопали Талмуд… Надругались над небесами, украли их синеву… И из-за этого бить окна? Бить окна?.. Бить окна?..» — тихо повторял он снова и снова. Мы сначала оцепенели, напуганные этим представлением, но через несколько секунд уже передразнивали Мойше: «С лестниц паршивые головы полетели в небеса… Бить окна, Мойше, бить окна?.. Глотали и изрыгали колодца с бревнами… Мойше, бить окна? Поруганный Талмуд в голубых небесах… Из-за этого бить окна, Мойше? Мойше, бить окна?» Он же, заметив нас, тотчас же успокоился, равнодушно растянулся на полу и закрыл глаза, будто ничего и не случилось. Скоро и мы оставили его в покое: нас ждала сотня других детских проказ. Но с этого дня мы, а вместе с нами и весь город, называли его Мойше-бить-окна. Мойше-бить-окна ходил в лохмотьях, но его лохмотья были не такие, как у других городских сумасшедших. Они не были грязными, а тряпки вокруг ног всегда были тщательно обвязаны веревками. Зимой и летом он ходил босиком, и можно было увидеть его красивые, изящные ступни. Когда Мойше-бить-окна хотел есть, он набирал в бане два бидона воды и разносил ее по домам. Менял воду на еду. Но чаще всего он носил воду пекарю, а тот давал ему за это буханку вчерашнего хлеба. Он был не самым надежным водоносом, потому что разносил воду только тогда, когда хотел есть. Как только голод утихал, он переставал носить воду и искал себе укромное местечко или в бане, или у кого-нибудь в амбаре, где любил лежать на соломе и тихонько разговаривать сам с собой. Он что-то бормотал, потом задерживал дыхание и уже совсем неслышно приводил встречные доводы. Когда ему докучали мы, уличные мальчишки, он просто не замечал нас. Но если к нему приближался взрослый бродяга, Мойше-бить-окна становился опасным и агрессивным: он скалил свои белые зубы, а его черные глаза так и сверкали на заросшем темном лице. Бродяги боялись его крепких кулаков и обходили стороной.

У Мойше-бить-окна, как у яркой индивидуальности, был особый стиль жизни. В Городенку он явился издалека, и никто не знал, откуда он родом. От него исходило подлинное внутреннее достоинство. Казалось бы, нет ничего горше и печальнее судьбы городского сумасшедшего. И все же каждый знал, что Мойше-бить-окна на голову выше любого обычного горожанина, ну а по сравнению с другими юродивыми он был настоящим аристократом… Однажды на Пасху кто-то подарил ему чистую рубашку и пиджак. После обеда умытый и нарядно одетый Мойше прогуливался по Нижним переулкам и выглядел непривычно хорошо. Обыватели, сидевшие перед домами, стоявшие в дверях или глазевшие в окно, пялились на него так, будто видели его в первый раз. Женщины краснели от смущения, а мужчины смотрели с завистью. Простой рабочий люд завидовал его широким плечам, а люди образованные — благородному выражению лица. Никто в тот раз не осмелился бы насмехаться над ним. Пошли разговоры о том, что Мойше-бить-окна — не абы кто и уж точно не сумасшедший. А когда он исчез из виду, жители Нижних переулков стали собираться в группы и обсуждать увиденное. Благочестивая Ханна-Рохл, жена хазана, клялась, что своими глазами видела у Мойше свечение над головой. Кривой Йозя, чахоточный, постоянно кашлявший портной, клялся остатками легких и своими семью детьми, что Мойше-бить-окна — ламедвовник, то есть один из тридцати шести тайных праведников. А ломовой извозчик Хаим Занка зашел еще дальше: перед таким в один прекрасный день откроется дорога на Небеса, и если выяснится, что жители Городенки плохо с ним обращались, то ему достаточно будет один раз обрушить на город небесный бич, и от Городенки ничего не останется! Да, поддержал его кто-то, тут уж не ошибешься, каждый видит, какая великая сила сокрыта в нем — настоящий ламедвовник. А это что-нибудь да значит, ведь на нем держится тридцать шестая часть всего мира!..

На самом деле Мойше был никаким не ламедвовником, а простым парнем из галицийского местечка Броды, что у самой русской границы. Там он собирался жениться на Ханне-Шифре, работнице из дома богатого лавочника господина Горовица. Но случилось так, что слабая здоровьем мадам Горовиц в один прекрасный день умерла, и тучный вдовец, шутки ради и назло всему городу, решил взять в жены свою пышногрудую и широкобедрую работницу.

И вот в их брачную ночь, когда молодоженов, согласно обычаю, проводили в спальню, Мойше перебил в их доме все окна и, покрытый несмываемым позором, бежал в Городенку. Здесь он стал сумасшедшим, здесь носил воду, когда хотел есть, и спал в бане или в стогу сена. Но в ту Пасху, когда кто-то подарил ему чистую рубашку и чистый пиджак, можно было подумать, будто он и впрямь ламедвовник. Но мы-то знали, что никакой он не ламедвовник. Он был всего лишь бедняком, и дети, а за ними и все горожане называли его Мойше-бить-окна.