Вот идет человек

Александр Гранах

Автобиографический роман Александра Гранаха (1890–1945) принадлежит к лучшим книгам этого жанра, написанным по-немецки. Бедное детство в еврейском местечке Восточной Галиции, скитания, «фунты лиха» в Берлине начала XX века, ранние актерские опыты в театре Макса Рейнхардта, участие в Первой мировой войне, плен, бегство и снова актерская работа, теперь уже в театре и кино эпохи экспрессионизма, – где бы ни оказывался человек Александр Гранах, куда бы он ни шел, его ведут неистощимое художественное любопытство, героическая ирония, обостренная эмпатия и почти фанатическое чувство собственного достоинства.

9

Через наше село протекал ручей. Летом мы, дети, в нем купались, а зимой катались по льду. Мой молочный брат Николай утверждал, что ночью, когда все мы спим, когда спят лошади, коровы, овцы и все птицы, а на небе кто-то зажигает миллионы свечей, наш ручей тоже не бежит, а отдыхает от дневной суеты.

Нам очень хотелось увидеть, как ручей ложится спать, но как бы долго мы ни ждали вечером и как бы рано ни вставали утром, он никогда не стоял на месте.

Не стояли на месте и мы. Каждый год в нашей семье появлялся еще один маленький едок. И сегодня, в один из дней траура по Рахмонеслу, когда все взрослые евреи собрались у нас дома на поминальную молитву, отец говорил с ними и со старшим братом о наших общих заботах: «Дети подрастают… Настали тяжелые времена… Одного учителя уже не хватает… В городе есть хотя бы хедер и школы…»

Не прошло и недели, как мы похоронили Рахмонесла, поэтому отец, мать и старшие братья, без обуви, сидели на полу или на низеньких скамеечках. Они «сидели шиву», семь дней траура.

В день похорон никто ничего не ел, а на второй день Шахне Хряк дал нам, малышам, по куску вкусного светлого ржаного хлеба и по яблоку, и мы глотали свою еду вместе со слезами, потому что не могли не думать о Рахмонесле, который лежал в земле совсем один.

На третий день к нам пришла тетя Фейга, жена дяди Лейзера и сестра моей матери, и сварила невкусный жидкий фасолевый суп. Никто не любил тетю Фейгу, никто не любил ее еду, никто не любил ее сочувствие. Но теперь мы ели тихо, смущенно и очень мало.

Отец читал нам вслух про одного благочестивого и богобоязненного человека, которого любил Бог и у которого были огромные стада овец и коров, а также благовоспитанные, ученые дети. Но в один прекрасный день все у него пошло наперекосяк. Сам он стал нищим, вся скотина его передохла, сыновья умерли жалкой смертью, дома, хлева, житницы и амбары сгорели, а они, надо сказать, не были застрахованы от пожара. И ко всему этому Господь Бог наслал на него чесотку, коросту и страшную проказу.

Но закончилось все хорошо: человек этот постепенно поправился и стал еще богаче, чем прежде. Такой он был счастливец. И для нас эта история и вправду была утешительной, ведь мы все же потеряли только младшего брата и хотя мы были бедны, у нас не было проказы, не было коросты и не было чесотки, потому что каждую неделю нам мыли волосы керосином.

В тот же день вечером в нашем доме появился по-городскому одетый человек. Говорил он очень дружелюбно и все время улыбался. Он пересчитал взрослых и детей и что-то записал серебряной ручкой в свою книжечку. Он рассказал, что в городе Сколье один богатый господин по фамилии Лифшиц открыл большую фабрику, где делают спички, и именно господин Лифшиц прислал его в село, чтобы он нашел многодетные семьи, которым господин Лифшиц готов был даже оплатить переезд в город. И вместо того чтобы бессмысленно и безбожно носиться по деревне, кататься по льду и дармоедствовать, в Сколье дети смогут работать на фабрике, зарабатывать деньги и помогать родителям. Младшие смогут ходить в городе в хедер и в школу и расти так, как это предписывают священные книги. А в священных книгах было написано: «Мешане мойкем мешане мазл»^[4].

Отец посовещался с Шахне Хряком и согласился. Едва закончились семь траурных дней, как за нами приехали три подводы. На них уместились все наши пожитки: кровати и сундуки, стулья и столы, корзины и узлы. Сами мы сидели кто на кроватях, кто на стульях, а кто на соломе.

Евреи и остальные жители села пришли нас проводить, а в нашем доме остался жить только Шахне. Нам, детям, наш переезд казался ужасно интересным, а кроме того, мы впервые испытывали что-то вроде гордости, потому что теперь все мы отправлялись в большую жизнь.

Мы ехали через поля и города, леса и села, а потом наступила ночь, и мы заснули.

Когда мы проснулись, мы уже были посреди новой большой жизни, но не верили своим глазам: здесь было так же темно, как у нас, а на следующий день точно так же рассвело. В полях так же рос хлеб, а на огородах — картошка. Все как у нас — у земли было то же лицо, что и у нас в селе, и это очень радовало: выходит, мы были не такими уж чужими в этом новом мире.

Примечания

4

Меняя место, меняешь судьбу (древнеевр.).