Ё (кириллица)

Ё, ё — 7-я буква русского и белорусского алфавитов и 9-я буква русинского алфавита. Используется также в некоторых неславянских алфавитах на основе гражданской кириллицы (например, казахском, киргизском, монгольском, таджикском, чувашском и удмуртском). После согласных означает их мягкость (если это возможно) и звук ; в прочих случаях — сочетание . В словах исконно русского происхождения (кроме слов с приставками трёх- и четырёх-) всегда несёт ударение. В редких случаях безударного использования (что возможно только в заимствованиях: кёнигсбе́ргский, сёрфинги́ст, сложных словах: лёссови́дный, словах с приставками трёх- и четырёх-: четырёхча́стный, или в словах, образованных от названия самой буквы «ё»: ёфика́ция) фонетически тождественна безударным «и», «е», «я» либо имеет побочное ударение, но может отражать особенности написания в языке-источнике.

В русском языке (то есть в русском письме) буква «ё» используется прежде всего в тех позициях, где произношение образовалось из , чем и объясняется производная от «е» форма буквы. В русском письме, в отличие от белорусского, простановка точек над «ё» в большинстве случаев факультативна (см. правила употребления этой буквы).

В других славянских кириллицах буква «ё» не используется. В украинской и болгарской письменности для обозначения соответствующих звуков пишут «ьо» после согласных и «йо» в других случаях. В сербской письменности (и построенной на её базе македонской) вообще нет особых букв для гласных йотированных и (или) смягчающих предыдущую согласную, так как для различия слогов с мягкой и твёрдой согласной там применяются не разные гласные буквы, а разные согласные, а Ј (йот) всегда пишется отдельной буквой. В старо- и церковнославянской азбуке аналогичной «ё» буквы нет по причине отсутствия соответствующих сочетаний звуков.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Буква ѣ в соответствии с этимологией написана в словах: прсѣще – V, jмѣмў – VIII, нўjнѣ – IX и, возможно, оупѣха – IV строка; буква ѣ вместо е написана: вўнўjврмѣнуj – II, бя блгадрлѣ: – II, рщѣмў – VIII, о кудѣенўшўj – X строка; буква е вместо ѣ написана в следующих случаях: jмемў – VII, векўj а дў велўj – IX, млве (или млсе) – V, прсне – IX, врцет се – X строка; буква я вместо ѣ пишется в слове бя – 4 раза и, возможно, в других случаях, более сомнительных. Написание я вместо ѣ еще можно было бы объяснить для более позднего периода, если видеть в авторе восточного болгарина; но написание е на месте этимологического ? для этого периода объяснено быть не может. Совмещение в одном памятнике, причем памятнике оригинальном, указаний на закрытое и одновременно на открытое произношение звука, восходящего к ?, а также этимологически правильных написаний свидетельствует против его достоверности.

Сборник статей, Влесова книга. Троянский конь норманнизма, 2013

6) В морфологическом отношении отметим частое написание предлогов и предложных частиц слитно с последующим именем, ср. в таблице передачу выражений – «с кладью», «по голому», «по лесу». Эта черта, обычная и у русских учеников, в письме татар находит поддержку в том, что в татарском языке категория предлогов отсутствует, заменяясь послелогами. Аналогичное явление наблюдается и по отношению к написанию союзов. Из других явлений укажу на случаи ошибочного «морфологического переразложения», происходящие от непонимания морфологического состава слов, например, написание «с тиному» (9 е; ср. и другие написания того же слова); в другом диктованном тексте («Две бочки») встречаем в одной из тетрадей такие написания, как «с качнесется» (= вскачь несется), «поля завни» (польза в ней), т. е. случаи переразложения не внутри слова, а между словами предложения. Конечно, здесь в широкой мере проявляется степень индивидуальной подготовленности учеников в области русского языка.

Коллектив авторов, Проблемы изучения билингвизма: книга для чтения, 2014

При издании книги, естественно, встаёт вопрос передачи на русском языке арабских собственных имён, терминов и топонимики. С этой целью в настоящем издании используется упрощённая транслитерация, принятая в современных научных изданиях в России[1]. Таким образом, используются только три гласные русского языка, т. е. фатха передаётся русским [а], касра – [и], дамма – [у], дифтонги – йа, йи, йу соответственно. Буква вав после гласной (дифтонг) передаётся как ау (ар-рауд). Специальное написание вводится для букв арабо-персидского алфавита – ‘айн (‘), хамза (’); все три буквы ха этого алфавита транслитерируются через русскую х. Исключения составляют широко известные географические названия – в виду устоявшегося их написания (например, Мекка, Медина). Также в соответствии с этими правилами арабский определённый артикль передаётся в форме ал- (без мягкого знака), в отличие от его передачи в форме аль- в практической транскрипции. При написании имён, составной частью которых является ‘Абд в предлагаемой книге используется раздельное написание подобных имён, за исключением имени ‘Абдаллах, которое принято писать слитно.

Абд Аллах Абд ал-Азиз б. Идрис, Общество Медины в эпоху пророка Мухаммада

Остается добавить несколько слов об орфографии и пунктуации. Почему они лишь в «основном», а не полностью приведены в соответствие с нормами современного русского языка? На то есть как минимум две причины. Первая: нормы орфографии и пунктуации во время создания романа, отделенное от нашего почти 90 годами, несколько отличались от нынешних, и исправить все «как надо» – значило бы лишить роман духа времени. Вторая: порой соавторы – И. Ильф и Е. Петров – сознательно шли на нарушения орфографии и пунктуации, руководствуясь не «нормами», а своими художественными принципами. Игнорирование этого означало бы обеднение романа.

Илья Ильф, Золотой теленок, 1931

Опора на орфографию соответствует пониманию среднего носителя языка, который, видимо, ответит на вопрос, является ли потому что словом, отрицательно. Если же спросить, является ли это выражение союзом, число положительных ответов существенно вырастет. В принципе мы могли бы игнорировать мнение неспециалистов, как обычно делается при разработке научной терминологии. Однако ответы специалистов-лингвистов в общих чертах такие же, что подтверждает и лексикографическая практика. Лингвисты могут дополнить свои ответы разными объяснениями и рассуждениями, но в целом взгляды, очевидно, совпадают: потому что считается союзом, состоящим из двух слов, но не словом. Более того, орфографическая и пунктуационная особенность оформления таких эквивалентов слов (в течение, несмотря на, так как, потому что и др.) отражает интуитивное стремление лингвистов и нормализаторов языка отделить подобные единицы от сходных словосочетаний. Признав подобные комплексы самостоятельными лексическими единицами, можно более строго сформулировать и ряд орфографических и пунктуационных правил, например «лексемы в течение, в продолжение, являясь предлогами, пишутся через – е»; «лексемы так как, потому что пишутся без запятой между компонентами союза» и т. д.

Михаил Копотев, Исключение как правило: Переходные единицы в грамматике и словаре, 2016

Во-первых – с точки зрения палеографии, особенно на том уровне, как понимает возможности этой дисциплины автор рецензируемого исследования: В. Г. Ченцовой оказывается достаточным встретить в подписи пару элементов, близких по своим начертаниям к исполнению отдельных слов в самом тексте документа, чтобы сделать «нужное» ей заключение. Для нее не имеет никакого значения (иначе об этом было бы сказано в статье11] тот ясно выраженный наклон вправо всего почерка интересующего ее писца и отсутствие этого постоянного устремления букв и слов вперед в почерке Баласиса – как в найденном ею договоре 1669 г., так и в уже давно известной подписи одного из экземпляров «Ответов четырех вселенских патриархов о власти царской и патриаршей» 1663 г. (РГАДА. Ф. 135. Оп. 3. Рубр. 1. № 8. Л. 9], т. е. В. Г. Ченцова не принимает во внимание важнейшую особенность конкретного почерка писца-профессионала, а имеет [31] в виду лишь распространенные в определенной среде того или иного времени формы букв и сокращений. В таком случае о каком палеографическом анализе может идти речь?

Б. Л. Фонкич, О современных методах исследования греческих и русских документов XVII века. Критические заметки, 2012

Мы не будем далее пересказывать содержание книги Д. Бикертона, а остановимся на одном его принципиальном утверждении, что «дети создают язык, его грамматику». Утверждение о языковой биопрограмме автор повторяет и в «Языке Адама», хотя и не акцентирует его как в предшествующих исследованиях. Одним из новых доказательств возможностей детей структурировать неструктурированный речевой инпут является факт возникновения никарагуанского жестового языка. Как пишет Джуди Кегл, после прихода к власти сандинистов в 1979 г. они создали школу-интернат для глухих детей, куда свезли детей со всей страны. К 1983 г. в двух школах в окрестности Манагуа было 400 глухих школьников. Языковая программа была нацелена на овладение чтением по губам испанской разговорной речи и дактилологию. Жестовому языку детей не обучали, но каждый из них привез средства пантомимы, которые позволяли им общаться со слышащими родственниками. Дети стали общаться на жестовом пиджине, используя иконические холистические жесты из домашних заготовок. Однако когда в школе появились дети 4–5 лет, произошла «креолизация» языка. Жесты стали более стандартизированными, приобрели дискретность, т. е. вместо целостного обозначения ситуации стали использоваться комбинации жестов. Семантические роли деятеля и объекта действия стали передаваться порядком жестов и пространственными частицами, появились однотипные обозначения множественного числа объектов и т. д. (Kegl, Senghas, Coppola 1999; Kegl 2002).

Дерек Бикертон, Язык Адама. Как люди создали язык, как язык создал людей, 2009

В русском литературном языке произношение, выбор слов и употребление грамматических форм подчиняются определенным правилам. Как известно, при правильном произношении люди быстрее понимают друг друга, оно облегчает общение между людьми, поэтому надо следить за своим произношением, надо правильно произносить звуки, их сочетания, правильно выделять ударные слоги, т. е. необходимо подчиняться тем правилам произношения, которые установлены в литературном языке. Вспомогательным разделом орфоэпии служат так называемые правила чтения, т. е. произносительные указания к чтению букв и их сочетаний в тех случаях, когда письмо и язык не соответствуют друг другу.

А. С. Зубкова, Русский язык и культура речи, -1

О чём эта таблица? В ней указаны частоты встречаемости букв в русском языке в обычных текстах. Как видишь, буква «О» встречается чаще всего. Можно сказать, что каждая десятая буква в тексте на русском языке, – это буква «О». Второе место занимает буква «Е» (вместе с «Ё»). Далее, соответственно, идут буквы «А», «И» и т. д. Самая редкая буква в русском языке – «Ъ».

Р. В. Душкин, Математика и криптография. Тайны шифров и логическое мышление, 2017

Для В. Жирмунского эволюция рифмы состояла главным образом в том, что постепенно понижались требования тождества (и даже полного сходства) заударных звуков, т. е. звуков, следующих за ударной гласной в рифме, гласных и согласных. Период за периодом рифма становилась все менее точной. Поэты допушкинской эпохи рифмовали «для глаз», заботясь, чтобы в рифмующихся окончаниях стояли одни и те же буквы. Поэты пушкинской школы уже стали искать тождества (или полного сходства) звуков, однако часто подчиняясь и орфографическому принципу, сходству в написании слов. Звуковой принцип развивался у Лермонтова, у Алексея Толстого и у позднейших поэтов. Новые вольности в этом отношении, т. е. рифмовку слов и звучащих не совсем одинаково, разрешили себе символисты: у Брюсова и Блока, по словам автора, осуществляется тенденция «приблизительных» рифм. Дальнейшее развитие эти неточности получили у Маяковского и новейших поэтов. Осталось только требование (и то иногда нарушаемое) точного сходства ударной гласной, а что за ней следует, – стало для поэтов как бы безразличным.

В. Я. Брюсов, О рифме, 1924

Американский математик доктор Элис Е. Кобер оказалась одной из немногих, кто понял, что надписи надо рассматривать не как письменность, а как неизвестный язык. Проведя анализ сочетаний знаков линейных надписей типа А, она показала, что это был флективный язык, аналогичный латинскому, в котором слова образовывались посредством добавления к основе меняющихся суффиксов, обозначавших грамматическую категорию, род или число.

Уильям Тейлор, Микенцы. Подданные царя Миноса, -1

Важно также решить, что именно следует понимать под правильным произношением. Учитывая то, что в речи иностранцев, говорящих на русском языке, практически всегда имеется акцент, мы должны осознавать, что задача постановки абсолютно корректного с точки зрения фонетических норм произношения не всегда достижима. Значит, обучая фонетике, мы должны опираться на принцип аппроксимации (т. е. только приближения к образцу, но не полному его достижению). Исходя из этого можно подразделять фонетические ошибки в речи изучающих русский язык на коммуникативно значимые и на те, которые не препятствуют полноценному общению. Так, немцы почти всегда излишне смягчают русские согласные, французы часто «грассируют», болгары «окают» и т. д. Но такое произношение, «приближенное» к произношению русских, не мешает нам понимать их речь на русском языке. Будет, видимо, правильным наше более или менее снисходительное отношение к таким фонетическим вариантам. Другое дело, если недостаточно сформированный фонетический навык может привести к коммуникативным проблемам. Так, произнесение звука И вместо Ы может препятствовать пониманию произнесенного: был – бил.

Л. В. Миллер, Жили-были… 28 уроков русского языка для начинающих. Книга для преподавателя, 2009

М. Л. Гаспаров пишет: «Даже в фонетике, области, которая, казалась бы, заведомо должна была эмансипироваться в рамках собственно устной речи, воздействие графического образа было и остается определяющим. Еще в начале прошлого века оно имело непосредственно наивную форму отождествления звуков с буквами. Однако и последующее интенсивное развитие фонетики и фонологии не изменило данного положения в принципе, поскольку это развитие протекало почти исключительно в рамках сегментных единиц, т. е. таких, которые коррелируют с графическими единицами, либо, во всяком случае, могут быть приведены в такую корреляцию с помощью транскрипции»[3].

Коллектив авторов, Незабытые голоса России. Звучат голоса отечественных филологов. Выпуск 1, 2009

(1) В приведенных строках хендинг отмечает второй компонент сложного слова (или приравненный к нему «тяжелый» слог). Мы предположили, таким образом, что начало строки во всех примерах отмечено стыком ударений, в то время как отдельное предклаузульное слово занимает слабую позицию. Следует заметить, что такое местоположение хендинга отмечается лишь как тенденция. Примерно в половине строк с аналогичным распределением языкового материала хендинг отмечает тот же начальный слог, что и аллитерация (ср. 237.10.6. fengs?ll, vesa ?engill; 234.1.6. fráneggjum sonr grámum), т. е. не является самостоятельным метрическим показателем. Решающее значение имеет, однако, тот факт, что, отмечая второй или первый слог начального сложного слова, хендинг, за редкими исключениями, не отмечает предклаузульного слова. Мы располагаем, таким образом, аргументом от противного: неотмеченность хендингом предклаузульной позиции однозначно характеризует эту позицию как слабую.

О. А. Смирницкая, Древнегерманская поэзия: Каноны и толкования, -1

Все это работает, я полагаю, когда отрывки, подобные приведенному выше, преподносятся аудитории, которая ничего не знает о теории флогистона. Для такой аудитории эти отрывки являются толкованием флогистонных текстов, предназначенные для обучения языку, на котором написаны эти тексты, и способу их прочтения. Но с такими текстами сталкиваются люди, которые уже научились их читать, люди, для которых они оказываются всего лишь примером уже хорошо знакомого рода. Это люди, которым такие тексты покажутся всего лишь переводом или обычными текстами вследствие того, что они забыли, что им пришлось выучить особый язык, прежде чем они смогли прочитать их. Ошибка проста. Язык, который они выучили, в значительной мере смешался с родным языком, который они знали до этого. Но он отличается от их родного языка отчасти его обогащением (т. е. введением терминов, подобных «флогистону»), а отчасти введением систематически видоизмененного использования таких терминов, как «начало» и «элемент». В их неизмененном исходном языке эти тексты не могут быть представлены.

Томас Кун, После «Структуры научных революций», 2000

Наблюдения над психическим моментом детской речи пока весьма недостаточны. Мы знаем, что в значении слова у ребенка эмоциональная сторона преобладает над логическою; далее, что слова содержания реального являются ранее отвлеченных, а глаголы и имена раньше местоимений, что правильное употребление грамматических форм (так называемых явлений управления и согласования слов) достается ребенку всего позже (конечно, не силу дробного и совершенно случайного, по отношению к душевной жизни, заимствования слов). Мы знаем, далее, что всякое имя для ребенка первоначально есть название не понятия, а представления, т. е. имя собственное: лампа – есть лампа в столовой, мама – родная мать ребенка. Наконец, мы знаем, что личная форма речи находится вне умственных потребностей ребенка на первой ступени развития, и что ребенок вначале, говоря о себе, приводит свое имя. Так как ребенок совместно учится думать и учится говорить, то процессы эти тесно переплетаются один с другим в его духовной организации, и он начинает мало по малу различать при помощи мысли систему в приобретаемом языковом капитале; при помощи способностей к анализу, к аналогии, абстракции, синтезу, он научается обращаться с ограниченным своим словесным капиталом и создает себе целую речь.

И. Ф. Анненский, Образовательное значение родного языка, 1880

Однако было бы неправильно думать, что стили языка существуют лишь благодаря упомянутым только что стилистическим группам лексики. Во-первых, различия между стилями языка отнюдь не сводятся к преимущественному употреблению слов «своей» стилистической группы. А во-вторых, самое существование стилей (разновидностей) одного и того же языка было бы невозможно, если бы стили не опирались на использование одних и тех же слов и выражений, одних и тех же правил грамматики и фонетики. Такие слова и правила принято называть стилистически нейтральными. Они объединяют стили в один литературный язык. Поэтому и применяется языкознанием термин «система стилей». Этот термин обозначает очень определенный факт жизни языка – именно то, что стили необходимо связаны друг с другом, совместно развиваются и взаимно влияют друг на друга. Будучи неразрывно связанными, стили, как это уже было сказано, отличаются друг от друга. Во- первых, применением типичной для каждого стиля, «своей» лексики. Кроме того, доля этой (своей) лексики в общем запасе «нейтральных» слов не одинакова в разных стилях. Не одинаковы по объему в разных стилях и те словарные примеси, которые состоят из «чужих» слов, т.е. слов, привлеченных в один языковой стиль из другого. Так, типичные для делового стиля слова – канцеляризмы – употребляются и в других стилях, но доля их оказывается здесь очень небольшой. Подобным же образом, например, применяются и научные термины в художественной или публицистической речи, но доля их здесь неизмеримо меньше, чем в стиле научном.

Е. А. Костромина, Риторика, -1

Мысли об экономии сил, как о законе и цели творчества, может быть, верные в частном случае языка, т. е. верные в применении к языку «практическому», – эти мысли, под влиянием отсутствия знания об отличии законов практического языка от законов языка поэтического, были распространены и на последний. Указание на то, что в поэтическом японском языке есть звуки, не имеющиеся в японском практическом, было чуть ли не первое фактическое указание на несовпадение этих двух языков.[68] Статья Л. П. Якубинского об отсутствии в поэтическом языке закона расподобления плавных звуков, и указанная им допустимость в языке поэтическом труднопроизносимого стечения подобных звуков – является одним из первых научную критику выдерживающих фактических указаний на противоположность (хотя бы, скажем пока, только в этом случае) законов поэтического языка законам языка практического.[69]

В. Б. Шкловский, Самое шкловское (сборник), -1

2. Нужно иметь в виду, что одна и та же буква может обозначать в этих языках неодинаковый звук. Например, звук, обозначенный буквой g, в латинском языке произносится как [г], а во французском и английском перед е, i – как [ж] или [джь]; в английском j читается как [дж].

А. И. Штунь, Латинский язык для медиков, -1

В то же время образования с приставкой во– были дважды ограничены категориально. Они были представлены в старших мате-риалах преимущественно формами наречий,[39] т. е. частью речи, долгое время не подвергавшейся серьезному изучению (последствия этого сказываются в нашей науке и сегодня), и притом формами наречий, связанными с выражением степеней качества, т. е. категории, которая до сих пор остается одной из наименее изученных в славянском языкознании, даже применительно к литературным вариантам славянских языков.

А. Б. Пеньковский, Очерки по русской семантике, -1

«Пересмотр Версальского мирного договора» (авторизованный пер. Петербург-Берлин, 1922) по сравнению с «Экономическими последствиями» потребовал гораздо бо́льшей содержательной и стилистической правки. Текст перевода сверялся с изданием: Keynes J.M. A Revision of the Treaty. (Being a Sequel to the Economic Consequences of the Peace.) [1921] L.: Macmillan, 1922. Для передачи смысловых оттенков в скобках по всему тексту были добавлены английские эквиваленты; особые случаи оговаривались в сносках научного редактора (см. напр. гл. I и др.; неудачный перевод термина «uncertainties» как «неуверенность» в гл. VII). Исправлению подлежали не только целые фразы (напр. в гл. VI, VII), но и названия параграфов (гл. II, пар. 2; пар. 4) и даже глав (гл. III; «settlement» передано как «постановление», в отличие от «программы» в изд. 1922 г. и от «соглашения» в изд. 1924 г.). Были восстановлены пропущенные при переводе примечания Кейнса в сносках (гл. II, пар. 2; Дополнение III к гл. III), фрагменты текста (гл. II, пар. 6); проведено упорядочивание Дополнений к главам книги; в разделе «Приложения. Документы» осуществлена систематизация статей, параграфов и пунктов внутри каждого из документов, прилагаемых к основному тексту. В нескольких местах потребовался перевод фрагментов текста с французского языка (гл. IV, V). Выражения типа «в первую голову» (т.е. «в первую очередь»), «годовой доход на голову» (т.е. «на душу населения») и пр., присутствующие в большом количестве, были выправлены. В итоге текст перевода, который по бо́льшей части был «подстрочным», приведен в смысловое соответствие с английским оригиналом и современными требованиями к стилистике.

Д. М. Кейнс, Общая теория занятости, процента и денег. Избранное, 1936

Для понимания природы знака первостепенное значение имеет выделение особых социальных ситуаций (так называемых знаковых), в которых происходит его использование. Подобные ситуации неразрывно связаны со становлением речи (языка) и мышления. Собственно, сама речь становится возможной из-за употребления особых лингвистических знаков (фонем, иероглифов, графем, букв и др.). Известно, что первыми «изображенными словами» (т. е. выполняли такую функцию) были простые рисунки. Причем эти рисунки (или как теперь их называют пиктограммы) представляли только то, что было нарисовано. Например, рисунок солнца обозначал только солнце и ничего больше. Но постепенно пиктограммы превращались в идеограммы – рисунки, которые обозначали не только то, что было изображено, но и некоторые простые идеи, с этим рисунком связанные. Все древние системы письма (клинопись и иероглифы) возникли из пиктограмм, но значительно отошли от первоначальных изображений. И хотя вербальные знаковые системы – языки – становятся универсальным средством взаимодействия людей, но и невербальные знаки (и не только рисунки) сохранили свою важную коммуникативную функцию и до наших дней.

М. С. Андрианов, Невербальная коммуникация, 2007

13. Вторая статья Ли «Лингвистическое отражение мышления винту» (1944b), предлагает больше данных как из языка, так и из других аспектов культуры винту, подтверждающих то же самое. Она отмечает, что в языке винту нет формы множественного числа существительных, там множественность вообще выражается в падеже существительных. «Корень слова, обозначающего множественное понятие, полностью отличается от слова в единственном числе: man (человек) есть wi•Da, но men (люди) это q’i•s» (ibid., p. 181). Но винту действительно придают особое значение разграничению частного и общего, даже если это скорее необязательно, чем безусловно, как в нашем случае с разницей между единственным и множественным числом. Так, из первоначальной формы, имеющей значение «белизна» (whiteness), т. е. общее качество, индейцы винту, используя суффиксы, образуют частную форму, означающую «нечто белое» (the white one); из слова «олень» (deer) в общем смысле (например, «он охотился на оленя (he hunted deer), образуют производное слово, подразумевающее конкретного оленя (например, «он застрелил оленя» (he shot a deer). Две версии пересказа той же самой сказки в интерпретации соответственно мужчины и женщины различаются тем, что «мужчина детально описывает мужское оружие и амуницию, а женщина упоминает о них в общем плане. Пример использования слова sem… разъясняет эту коллизию. В общем смысле оно означает «рука» (hand) или «обе руки» (both hands) одного человека, пальцы, соединенные в одном кулаке; раскиньте руки и теперь у вас разделенные части руки semum, «пальцы» (fingers)» (ibid., p. 182).

Коллектив авторов, Антология исследований культуры. Отражения культуры, 2011

К первому русскому изданию было приложено послесловие переводчика, где в частности объяснялись главные черты этого не совсем обычного, мнимо-двойного перевода, где русская или русифицированная английская речь героя передается как бы из вторых рук. Это новое издание представляет собою совершенно новую редакцию – поверхностной отделке или основательной переделке подвергся весь словесный состав книги. Мне хотелось добиться большей верности средствами не только дискретными, т. е. словарными (mots justes), как оно было в первом издании, но и совокупными – цельными фразами, передающими смысл чужой речи слогом, свойственным автору на родном его языке. Говорю здесь только об одном из условий поставленной себе и целый год упорно преследуемой задачи, а не о ее решении, о котором не могу судить не только из приличия, но и потому, что после стольких помарок, колебаний и новых помарок притупляется способность отличать острое от пресного, холодное от горячего, – притупляется самый вкус. С другой стороны, его остается довольно, чтобы сознавать, что шероховатостей еще много, но, сняв в девятый раз стружку, я объявил ее последней и отнял руку и уж теперь больше ею не проведу из опасения все-таки занозить ее[2].

В. В. Набоков, Пнин, 1957

Следует обратить внимание на термины «основа» («a stem»), «полнозначная основа», «знаменательный элемент», «корень», «корневая морфема», «слово» («word»), используемые для описания структуры сложного слова (a compound word). В определениях сложного слова в русском языке преобладают термины «основа», «корневая морфема», а в определениях сложного слова (a compound word) в английском языке в основном используются термины «слово» («word») и «основа» («stem»). Употребление разных терминов обусловлено, по нашему мнению, принадлежностью данных языков к разным типам грамматического оформления слова. Русский язык относится к синтетическим языкам, в которых «грамматические значения выражаются в пределах самого слова (аффиксация, внутренняя флексия, ударение, супплетивизм и т.д.) [Розенталь 1972: 355]. Английский язык относится к группе аналитических языков, в которых «грамматические значения (отношения между словами в предложении) выражаются не формами самих слов, а служебными словами при знаменательных словах, порядком знаменательных слов, интонацией» [Розенталь 1972: 20]. Более того, как отмечает В.В. Гуревич, «в английском языке преобладают одноморфемные слова, в которых не всегда легко установить четкую границу между корнем и грамматическим окончанием, т.е. нет четкости «морфологического шва» [Гуревич 2003: 112]. В связи с тем, что в английских словах не всегда четко определена граница между корнем и окончанием, используют понятия «word» или «stem». Поэтому считаем приведенные в данном контексте термины «основа», «корневая морфема», «слово» («word») и «основа» («stem») близкими по значению.

И. Ю. Пашкеева, Сложные слова в англоязычных художественных текстах и их перевод на русский язык, 2014

Каждый функциональный стиль, включая и официально-деловой, характеризуется собственными специфическими чертами на уровне лексики, морфологии и синтаксиса. Лексический уровень делового стиля образуют: 1) общеупотребительные нейтральные слова русского языка (закон, здоровье, страна, защита, требовать, получить, заниматься и др.); 2) термины и словосочетания терминологического характера (иск, неустойка, правоспособность, дееспособность, кредитор, несостоятельность, попечитель, усыновитель, упущенная выгода, юридическое лицо); 3) так называемые «канцеляризмы», т. е. слова и словосочетания, свойственные официально-деловому стилю, но и в пределах деловой речи имеющие нежелательный «казенный» оттенок (надлежащий, нижеследующий, уведомить, утратить силу, извещать, по истечении срока, взыскать и т. д.). Лексика официально-делового стиля лишена образности, выразительности и экспрессивности. В деловых документах не используются слова и выражения со сниженной стилистической окраской. В деловой речи встречаются историзмы (Его Величество, Его превосходительство) и архаизмы, т. е. слова, вышедшие из употребления (сей, таковой, оный, дабы и др.). Вместе с тем следует заметить, что в настоящее время наблюдается тенденция к замене ряда архаичных слов и словосочетаний на современные эквиваленты, например, вместо при сем направляем рекомендуют использовать просто направляем; означенный (вышеозначенный) заменяется на названный, вышепоименованный на указанный (названный) выше; сего года – на этого года, текущего года; настоящим сообщаем – на сообщаем; незамедлительно – на немедленно; уведомлять – на сообщать; на предмет рассмотрения – на для рассмотрения; каковой – на который.[10]

Коллектив авторов, Основы русской деловой речи, 2012

Недопустимо использование однокоренных слов в составе словосочетания или грамматической основы предложения, т. е. когда значение одного из слов, входящих в состав словосочетания, включает в себя значение второго. Например, неправильным будет считаться выражение «следует учитывать следующие факты», ошибку можно исправить, использовав слово-синоним вместо любого из однокоренных элементов словосочетания, – «необходимо учитывать следующие факты».

А. В. Сорокина, Основы делового общения, -1

В самом деле, внутреннюю форму определения мы принимаем за внутренний смысл понятия, которое, таким образом, предстает перед нами наполненным собственным содержанием и располагающим соответствующим объемом вещного мира – литературный язык как существующий отдельно от народного, национального, реально действующего языка. Между тем термин «литературный язык» по своему происхождению оказывается связанным просто с понятием «литература», а в этимологическом его определении – основанным на «литере», т. е. на букве: письменный. Таким образом, и основными признаками «литературного языка» как «реальности» почитаются следующие: это язык письменный по преимуществу, и по этой причине «обработанный мастерами» стандарт. Все остальные признаки «литературного языка» вытекают из этого абстрактного определения и потому кажутся нам неотразимо логичными и безусловно понятными. Отсюда и многообразные термины, многослойным пирогом наложившиеся на предмет изучения, представляют собою, собственно, только попытку выйти из порочного круга формальной логики: признаки понятия почитать за признаки несуществующего объекта, а объект определять через те же признаки понятия. «Литературный» – «нелитературный», «письменный» – «устный», «народный» – «культурный» (даже «культовый», в последнем случае вообще много синонимов), «обработанный» – «необработанный», а также многозначные и потому неопределенные по значению «система», «норма», «функция», «стиль» и др. как различные способы номинации божества, созданного в известный момент из самых абстрактных признаков, в процессе конкретного изучения языкового материала, отвлеченных от самого объекта. Чем больше таких определений (которые, по видимости, «уточняют» наше представление об объекте), тем больше опустошается и понятие «литературный язык»: введение каждого последующего из них настолько увеличивает содержание понятия, что, по определению, сводит его объем до пределов ничтожности.

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015

Ныне распространенные теории рифмы все стоят на принципах рифмы классической, т. е. согласования только звука ударного и стоящих вправо от него. Так определяют рифму стихологи немецкие, французские, английские; им следуют и русские теоретики. Этими же принципами руководится и автор новейшего обширного труда о рифме В. Жирмунский («Рифма, се история и теория». Пб., 1923). Определенно формулирует эти принципы автор другой недавней работы о стихе Б. Томашевский («Русское стихосложение». Пб., 1923). Он пишет: «В общем случае состав рифмы слагается из ударного гласного и замыкающих звуков. В частном случае мужской рифмы на открытый слог в состав рифмы входит и опорный звук… На опорные звуки в XVIII и XIX веках внимания обращали весьма мало, по крайней мере, на практике». Последние слова стоит запомнить.

В. Я. Брюсов, Левизна Пушкина в рифмах, 1924

Для выявления внутрижанрового своеобразия мы сопоставили словники с помощью специально созданной программы Compare (авторы – М. В. Литус и Е. В. Литус). В результате автоматического сравнения были получены списки совпадающих (? 60 % словника) и несовпадающих (? 40 %) наименований. Значительное число индивидуальных лексем обусловлено тем, что при создании словников мы стремились к максимальному разведению форм, многие из которых являются диалектными или собственно фольклорными образованиями (например, дворянинушка ‘Фольк. Дворянчик (помещик)’ [СРНГ: 7: 302], дивнешенький ‘дивный, чудный’ [СРНГ: 8: 49], огонюшек ‘Ласк. Огонь’ [СРНГ: 22: 342]), что позволяет считать их самостоятельными словарными единицами. В связи с этим в группу несовпадающих лексем попали как собственно индивидуальные наименования, так и формально уникальные слова – разные по структуре, но с одинаковым денотативным значением (например, веночек – венок, деточки – детки, жалобнехонько – жалобно, Матренушка – Матрена, разбойник – разбойничек; сердечушко – сердце, заливаться – залиться).

Коллектив авторов, Дело всей жизни…, 2014

Лексическое значение слова определяется его соотнесенностью с соответствующим понятием и местом слова в лексической системе языка (т. е. его различными связями с другими словами). Отсюда задача толкователя установить не просто смысл и его значение в предложении, а те функции, которые оно несет. В большинстве случаев установление лексического значения слова происходит как бы автоматически. То есть слово, включенное в текст, озвучивает само себя функционально, в соответствии со своим значением и назначением. Другое дело, если оно многозначно, заимствовано или это специальный термин. Здесь интерпретатору надо выяснить: есть ли легальное или аутентическое толкование данных понятий. Если нет, то ему самому необходимо установить лексическое выражение конкретного слова, используя словари или иные источники.

Коллектив авторов, Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии, 2013

Ведь числовые значения всех букв слова могут быть сложены вместе, и тогда мы получаем какое-то конкретное число. Такой процесс сложения греки называли изопсефией (от греческих слов «изо», т. е. равный, и «псефос» – камешек; раньше камешки использовали для изучения арифметики). Позже, когда этот метод использовали для интерпретации Торы, его назвали гематрией (предположительно, от греческого слова «геометрия»).

А. Г. Колесников, Нумерология. Самоучитель, 2018

Кроме того, употребление слов-амеб – одно из слагаемых престижности речедеятеля, залог его жизненного успеха (особенно в современном понимании) и высокого статуса (во всяком случае, владеющего набором слов-амеб трудно упрекнуть в нонконформистском вербальном поведении: он – такой же, «как все», соблюдает установленные правила игры в слова). «Слова-амебы – как маленькие ступеньки для восхождения по общественной лестнице, и их применение дает человеку социальные выгоды. Это и объясняет их “пожирающую” способность. В “приличном обществе” человек обязан их использовать» [Кара-Мурза 2002: 90]. Ср. пример воспроизведения одного из характерных лексических фрагментов культурно-речевой ситуации начала 20-х годов XX в. – в реплике персонажа, который «про совесть чего-то не помнит», зато «может угодить любому начальству» и, по-видимому, способен сделать удачную служебную карьеру: «“Вы скажи́те конкретно: чего я напорол? – взъярился Зайцев. – Конкретно скажите…” Оно тогда только входило в моду, это слово “конкретно”, пришедшее в быт от политики, от яростных митинговых речей. Не всем еще ясен был его точный смысл, но почти все хотели его произносить. И Зайцеву нравилось это слово…» [Нилин 1990: 494–495]. В сегодняшнем россиянском словоупотреблении приблизительно таковы эксклюзивный, креативный, позитивный, элитный, гламурный и продвинутый – индикаторы «продвинутости» адресанта, т. е. его соответствия самым современным критериям поведения, причем не только речевого (почти парольную функцию в официозе в то же время выполняют инновационные технологии, амбициозный – как мелиоративное [!], оптимизация – когда имеется в виду нечто прямо противоположное, и проч.).

А. Д. Васильев, Игры в слова. Манипулятивные операции в текстах СМИ, 2015

2) В связи с этим – второе замечание. Я придерживаюсь тезиса о структурированности лексического значения, т. е. о том, что значение слова в общем случае представляет собой структуру, в которой взаимодействуют разные слои смысла – собственно денотативный, «фоновый», оценочный ит.п. В соответствии с такой точкой зрения толкование слова (как аналог его значения) может содержать ассертивную часть и пресуппозицию, описание факта или ситуации действительности – и оценку этого факта (ситуации) говорящими (подробнее об этом см. в работах Ч. Филлмора и Ю. Д. Апресяна). Важно подчеркнуть, что такого рода оценка входит в значение: без ее учета толкование оказывается неправильным (неадекватным тому смыслу, в котором понимают и употребляют языковую единицу носители языка).

Л. П. Крысин, Слово в современных текстах и словарях, 2008

Частотными следует считать те морфемы и блоки, которые повторяются в разных словах не менее двух-трех раз. Ясно, что чем большей степенью частотности, т. е. большим числом употреблений, обладают части производных, тем более значительную роль они имеют в терминологии. Некоторые высокочастотные морфемы и блоки участвуют в образовании десятков терминов. Многие морфемы древнегреческого и латинского языков приобрели в терминологии специфические, иногда новые, несвойственные им прежде в древнем языке-источнике значения. Такие значения называются терминологическими. Так, например, греческое слово kytos (сосуд, полость) в латинизированном виде cytus стало использоваться как регулярная корневая морфема в структуре десятков терминов – производных слов – в значении «клетка». Суффикс древнегреческих прилагательных -itis, придававший им общее значение «относящийся, принадлежащий», стал регулярной частью терминов – существительных со значением «воспаление».

А. И. Штунь, Латинский язык для медиков: конспект лекций, -1