Цитаты со словом «фантастика»
Я часто обращаюсь к научной
фантастике, потому что эта литература располагает необходимым для меня набором художественных приемов, близких сюрреализму.
Фантастика — подлинный язык эпохи Освенцима, Олдермастона и Эниветока.
... с детства и примерно лет до 23-х мне просто и в голову не приходило, что можно писать что-нибудь, кроме
фантастики.
Я пишу научную
фантастику, потому что она даёт безграничный простор моему воображению и могучий толчок моим чувствам; к тому же, фантастам сравнительно легко печататься.
«Мозг — своеобразный орган… в одном чикагском страховом обществе был агент, восходящая звезда… К несчастью, им часто овладевала хандра, и, когда он уходил со службы домой, никто не знал, воспользуется ли он лифтом или шагнет за окно десятого этажа. В конце концов правление убедило его расстаться с крохотной частичкой лобной доли мозга… После этого… ни один агент со дня основания общества не совершил равных подвигов в области страхования… Однако все упустили из виду один факт: лоботомия не способствует тонкости суждения и осторожности. Когда страховой агент стал финансистом, он потерпел полный крах, а с ним и общество. Нет, я бы не хотел, чтобы кто-нибудь менял схему моей внутренней проводки…» (Норберт Винер. Голова. Американская
фантастика: Сборник: — М.: Радуга, 1988, с. 451.)
Фантазии даже второсортного писателя современной научной
фантастики, т. к. они коренятся в фактах современной жизни, несравненно богаче, смелее и причудливее, чем Утопия или видения Тысячелетнего царства прошлого.
Одни
фантастику и сказку способны понять в любом возрасте, другие не поймут никогда. Если книга удалась и нашла своего читателя, он почувствует её силу. Сказки обобщают, оставаясь в то же время конкретными; представляют в осязаемой форме не понятия, а целые классы понятий, они избавляют от несообразностей. И идеале сказка может дать даже больше. Благодаря ей мы приобретаем новый опыт, потому что сказки не «комментируют жизнь», а делают её полнее.
Научная
фантастика представляет собой необычный взгляд на наш мир и обычный взгляд на иной мир, альтернативный. Это не отражение нашего мира. Центральная идея НФ — есть идея динамики. События разворачиваются вокруг идеи какого-то допущения, существующего в обществе или существах, его населяющих. Эта идея должна быть новой, неким новшеством. Хорошая НФ рассказывает читателю что-то новое, чего он не знал о возможностях мира. Обе вещи — новый фактор и описание мира, основанного на действии этого фактора — это изобретение автора, а не простое описание. И в конце концов, НФ показывает то, что в противном случае было бы абстрактным допущением. Она делает это, описывая функционирование идеи на примере — во времени и пространстве, для этого необходимо выдумать это время и пространство. Персонажи не отличаются от персонажей нефантастических произведений, но они сталкиваются с чем-то, что отличается от того, с чем имеют дело нефантастические персонажи.
НФ существует потому, что мозг человека нуждается в размышлениях, в стимуляции, а необычный взгляд на мир и заставляет его работать. Ее пишут, потому что человеческий разум нуждается в творчестве, и именно в творении необычных миров научной
фантастики человеческое воображение занято в полную силу, потому НФ — это главный продукт человеческого разума для человеческого разума. Функция НФ психологическая — извлечь человека из его реального мира.
Лем, вероятно, является целым комитетом, а не лицом (поскольку пишет разным стилем, и иногда демонстрирует знание иностранных языков, а иногда — нет), созданным Партией за Железным занавесом для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций, что является угрозой всей сфере нашей научной
фантастики и свободному обмену мнениями и идеями в ней. Сейчас, как мне кажется, кампания, направленная на утверждение Лема в качестве крупного писателя и критика, теряет почву. Она начинает встречать серьёзный отпор: сегодня считается, что творческие способности Лема были переоценены, а грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика им американской научной
фантастики зашла слишком далеко и оттолкнула от него всех, кроме приверженцев Партии (и я — один из тех, кого она оттолкнула в наибольшей степени).
Многое из американской научной
фантастики ограниченно — так, предполагается, что культура в будущем более или менее похожа на нашу: с теми же идеалами, теми же понятиями, как что-то делать, просто технологий больше и они ярче описаны. Ну, вы знаете, что чертовски хорошо это не работает...
Э. Э. Смит открыл мне глаза на то, что инопланетяне, изображаемые в
фантастике только злыми, могут быть и добрыми. Хайнлайн же показал, что героем в научной
фантастике может быть не только супермен, но и обычный, ничем не примечательный человек, .
Мне всегда казалось, что лучшими становятся те рассказы и романы, в которых обыкновенные люди сталкиваются лицом к лицу с невероятными ситуациями, а не наоборот. И моя ранняя привязанность к научной
фантастике, которую я сначала «попробовал» как читатель, а уж потом писал сам, обусловлена как раз этим: это единственный жанр, позволяющий обыкновенным людям сталкиваться с чем-то, действительно из ряда вон выходящим! Я сам больше всего люблю писать о том, как знакомые мне психологически и «поведенчески» земляне сталкиваются с неизвестными и малопонятными в своих побуждениях и поступках инопланетянами. Попытки понять их часто высвечивают в, казалось бы, знакомых моих «соплеменниках» многие интересные и парадоксальные черты... Вообще, это проблема проблем: понимания, адаптации к чему-то совершенно непривычному (будь то человек другой культуры или просто иная точка зрения). Когда сталкиваешься с нею —какими мелкими и лишь претендующими на значительность кажутся все эти распри и перебранки из-за цвета кожи или политических лозунгов! Хотя именно они, к сожалению, и стали поистине дьявольским наваждением нашей цивилизации.
С первых рассказов я хотел писать
фантастику, не имеющую ничего общего с космическими кораблями, далеким будущим и тому подобной чепухой... научную
фантастику, основанную на настоящем.
Уэллс изначально использовал этот термин для обозначения того, что мы сегодня назвали бы «твёрдой» научной
фантастикой, в которой основанием для повествования выступает сознательное стремление опираться на уже известные (в момент написания) факты, и уж если в повествовании также встречалось некое чудо, то по крайней мере речь не должна была идти о целом арсенале чудес.
Я не рискнул бы сказать, что это я избрал научную
фантастику; скорее она избрала меня. Я начал ею заниматься с 1939 года, потому что за много лет до этого уже стал её рабом; она пленила и захватила меня целиком, чего не могла сделать никакая другая литература.
В лучших своих произведениях научная
фантастика ничем не отличается от просто хорошей литературы; не технические достижения, а «юнговскую глубину психики человека» демонстрирует такая научная
фантастика, которая во всём блеске художественного совершенства венчает собой творческий процесс.
Научная
фантастика учит смелее, глубже, острее видеть и воспринимать предельные возможности развития явлений больших и малых, материальных и бестелесных, устоявшихся и едва пробивающихся, почти бесспорных и почти невозможных. Воображение используется в ней так, как оно и должно, по-моему, использоваться, — чтобы постигнуть все возможные и мыслимые последствия того или иного человеческого действия, исследовать все «потоки времени» и «варианты вселенной», какие можно себе представить. Для воображения нет ни одной запретной области, какой бы малопривлекательной или с первого взгляда бесполезной она ни казалась. Научная
фантастика позволяет созерцать весь мир, больше того, всю вселенную. Она дает нам возможность освободиться от национальных и идеологических ограничений. Она обостряет интерес ко всем наукам и всем областям знания, ко всем людям и всем разумным существам, пусть это и не «люди», ко всему, что обладает если и не разумом, то способностью чувствовать. Да, научная
фантастика не знает границ!
То, чем меня, собственно, научная
фантастика очаровала — это так называемым Sense of wonder — Неожиданным, Удивительным, Чудесным, которые описаны в этих историях. Для этого не нужно уклоняться в нереальные сферы: совокупность действий и переживаний, получаемых посредством разработанной на основе естествознания современной техники, гораздо фантастичнее всех ведьм, монстров и волшебников из сказок и легенд. Это нетронутая целина реальной утопии, которая находится в будущем, и путь туда связан с многими неудачами, ошибками и угрозами.
Я пишу научную
фантастику, предпочитая оставаться на твёрдой почве реальности (в смысле научно допустимого). Хотя, конечно, это не может пройти безболезненно для писателя-фантаста... И вместе с тем всё, о чём я пишу, подчиняется только моим желаниям. Никаких ограничений, если не считать тех, о которых я сказал выше. Что касается давления рынка, то я давно выработал для себя формулу поведения со своим читателем. Я все время стараюсь оставаться разумным, рациональным, повествуя о том, что читатель в принципе способен понять и чему внутренне готов следовать.
Похожие цитаты:
Из научных произведений читайте самые новые, из литературных — наиболее старые. Классическая литература не перестает быть новой.
Из научных книг интересны те, которые отвергают что-нибудь общепризнанное.
Классические произведения живы до сих пор не художественностью и вымыслом, а правдивым изображением эпохи. Художественность, как и любовь, — приправа для основной идеи произведения.
Нет понятия «плагиат»: само собой разумеется, что все произведения — произведения одного автора, вневременного и анонимного.
Религия одного века — художественная литература другого.
Его жизнь можно считать более выдающимся юмористическим творением, чем его творчество.
«Прогресс науки важнее жизни отдельного человека», — роман «Дождь»
Без фантазии нет искусства, как нет и науки.
История — это роман, в который верят, роман же — история, в которую не верят.
Герои подобно произведениям искусства кажутся более великими через пространство веков.
Проза занимает место в литературе только благодаря содержащейся в ней поэзии.
Между литературоведением и археологией есть нечто общее.
При всем том всегда помни, что всякий читатель — критик и всякий критик — читатель. Это тебя охладит во всякое время.
Литература — явление общественное.
Достоевский и Гоголь — писатели с воображением, Пушкин, Толстой, Тургенев исходили от натуры. Я пишу исключительно о своем опыте, у меня нет никакого воображения.
…Осип Перельман, который стал Осипом Дымовым, взяв себе чеховский псевдоним, как понятно, поскольку искал некоего преодоления своей биографической данности, своей биографической конкретности, входа в русскую литературу.
Современную прозу возглавили женщины, пишущие детективы. Это несерьезно. Они ведут себя с читателями, как с мужьями: им важнее не понять его, а создать ему настроение.
Журналистика — это литература на бегу.
Роман — это история настоящего, в то время как история — это роман минувшего.
Фантазия ни одного писателя не достигнет правды жизни.
Создание произведения искусства — это взаимопроникновение личности автора и личности его героя.
Многогранность, неистощимость на выдумку, логичность и склонность к юмору, а также истинное мифотворчество превратили Роджера Желязны не просто в писателя-фантаста, а в Писателя с большой буквы.
Великий художник — это явление, стоящее над временем. Его современность обусловлена всего лишь его языком, а не его проблематикой.
Человек, ставший серьёзным, подлинным коллекционером, способен даже на научное открытие.
Воображение писателя рождается из реального чувства.
Есть лишь два типа писателей. Одни, более популярные, говорят с читателем; вторые, менее удачливые, — с самими собой.
Сложность литературы не в том, чтобы писать, а в том, чтобы писать то, что думаешь.
Главное горе портретной фотографии — это что люди стремятся изобразить собой, что они «снимаются». А в литературе этому точно соответствует, когда писатели «сочиняют». Пошлее этого сочинительства нет ничего на свете.
Подлинная история писателя содержится в его книгах, а не в фактах биографии.
На поприще литературы дойдут еще до того, чтобы платить писателям за то, что они не писали.
Драма — это поэзия поведения, роман приключений — поэзия обстоятельств.
Каждое художественное произведение принадлежит своему времени, своему народу, своей среде.
Искусство пропаганды в том виде, как его понимают современные политики, напрямую связано с искусством рекламы. Психология как наука во многом обязана рекламодателям.
Я современный кинематографист, потому что я жив.
История цивилизаций может описана в терминах истории городов.
История — это роман, который был, роман — это история, которая могла бы быть.
Все жанры хороши, кроме скучного.
Литература — это то, что читается дважды; журналистика — один раз.
Промышленный прогресс совсем не параллелен в истории прогрессу искусства и истинной цивилизации.
Вся древняя история не более чем вымысел, с которым все согласны.