Неточные совпадения
Социальная утопия всегда заключает в себе ложь, и вместе с тем человек в своей
исторической судьбе не может обойтись без социальных утопий, они
являются движущей силой.
Старая
историческая плоть России, называвшаяся священной, разложилась, и должна была
явиться новая плоть.
Таким шагом назад
является субъективная мистика переживаний, мистика благополучная, не катастрофическая, не ведающая ответственности за
исторические судьбы народа, человечества и мира.
Вслед за тем каждое послеобеда почтенный аптекарь укладывался спать, пани же Вибель выходила в сад, к ней
являлся Аггей Никитич, и они отправлялись в беседку изучать
исторические факты масонства; к чаю неофиты возвращались в дом, где их уже ожидал Вибель, сидя за самоваром с трубкой в зубах и держа на коленях кота.
Вместо прежней,
исторической распри, которую желали устранить, но к которой так или иначе успели уже приглядеться,
явится распря новая, которая тем менее доступна будет соглашениям, что в основание ее, положим, неправильно, но непременно, лягут слова: преднамеренность и обман.
Разумеется, в
историческом отношении неважны сами по себе мелочи домашней жизни государственного человека; но в иных случаях эти мелочи
являются нам как ближайшие поводы важных событий
исторических, то есть, по общественной пословице, как «малые причины великих следствий».
Поэтому, если бы и могла где-нибудь
явиться строго соображенная, прагматическая история новых времен России, то это было бы не более как утешительным исключением из общей массы наших
исторических трудов.
Поэтому приписывать замечательным двигателям истории ясное сознание отдаленных последствий их действий или все самые мелкие и частные их деяния подчинять одной господствующей идее, представителями которой они
являются во всей своей жизни, делать это — значит ставить частный произвол выше, чем неизбежная связь и последовательность
исторических явлений.
Но и прошедшее служит для него не как указатель того необходимого
исторического преемства, в котором давно явившиеся причины связываются с далекими, имеющими
явиться, последствиями.
Выписки эти в прежнее время были невозможны; но теперь они
являются в весьма значительном количестве, потому что «в настоящее время, когда» крестьянский вопрос принял уже такие обширные размеры и предан правительством такой широкой гласности, подобные
исторические указания могут делаться совершенно безопасно.
Не потому, в самом деле, англичане отличаются практическими приложениями знаний, что таковы уж искони врожденные их свойства, «так уж им это бог дал»; а напротив — эти самые свойства
явились у англичан в продолжение веков вследствие разных обстоятельств их
исторического развития.
Брат Павлин с трогательной наивностью перепутывал
исторические события, лица и отдельные факты, так что Половецкому даже не хотелось его разубеждать. Ведь наивность — проявление нетронутой силы, а именно такой силой
являлся брат Павлин. Все у него выходило как-то необыкновенно просто. И обитель, и о. игумен, и удивительная история города Бобыльска, и собственная жизнь — все в одном масштабе, и от всего веяло тем особенным теплом, какое дает только одна русская печка.
Рыбак не знал, конечно, ничего об
исторической личности, — но песня все-таки
являлась отголоском действительного события.
Исторический роман
является в то время, когда народное сознание обращается к воспоминанию прошедшей своей жизни, — под влиянием того же направления, при котором развиваются и сами
исторические исследования.
— О, что касается до этого, — с оживлением предупредил Пшецыньский, — мы можем быть спокойны… Есть печальные и опасные события, когда крайние меры
являются истинным благодеянием. Ведь — не забудьте-с! Волга, — пояснил он с весьма многозначительным видом, — это есть, так сказать, самое гнездо… историческое-с гнездо мятежей и бунтов… Здесь ведь раскольники… здесь вольница была, Пугачевщина была… Мы пред Богом и совестью обязаны были предупредить, подавить… В таком смысле я и рапорт мой составлю.
Слова и письмена, начертанные на человеческом языке со всей
исторической конкретностью и обусловленностью, для научного изучения
являются только литературно-историческим памятником, для верующего же сознания реально суть Слово Божие,
историческая оболочка лишь прикрывает их божественное содержание.
Насколько в хозяйстве и через хозяйство (понятое в широком смысле) творится история, постольку в нем и через него создается
историческое тело человечества, которому надлежит «измениться» в воскресении, причем этим потенциальным телом для человека
является весь мир.
Но единственный в своем роде пример такого соединения ноуменального и
исторического, мифа и истории, несомненно представляют евангельские события, центром которых
является воплотившийся Бог — Слово, Он же есть вместе с тем родившийся при Тиверии и пострадавший при Понтии Пилате человек Иисус: история становится здесь непосредственной и величайшей мистерией, зримой очами веры, история и миф совпадают, сливаются через акт боговоплощения.
Не нужно забывать и того, что на таких театрах, как"Porte St.Martin"и"Ambigu", развился и
исторический театр с эпохи В.Гюго и А.Дюма-отца. Все эти
исторические представления — конечно, невысокого образца в художественном смысле; но они давали бойкие и яркие картины крупнейших моментов новой французской истории. В скольких пьесах Дюма-отца и его сверстников (вплоть до конца 60-х годов) великая революция
являлась главной всепоглощающей темой.
Этот старик, по мысли художника, представляет собою на картине старую Русь, и Малафей Пимыч теперь на живой картине киевского торжества изображал то же самое. Момент, когда перед нами
является Пимыч, в его сознании имел то же
историческое значение. Старик, бог весть почему, ждал в этот день какого-то великого события, которое сделает поворот во всем.
Маркс был прав, когда учил, что основой
исторического процесса
является борьба человека, соединенного с человеком, т. е. социального человека, со стихийными силами природы.
До последнего подъема русского сознания у нас господствовала тенденция, что вся московская, допетровская Русь — это сплошной и беспросветный мрак невежества. Теперь, когда мы освободили свои глаза от чужих очков,
историческое зрение лучше видит проблески русской образованности и культуры даже в такое время, каким
является время Грозного царя.
Прежде чем нам придется, по необходимости, перенестись почти на пять лет назад для объяснения всего таинственного и недосказанного в предыдущих главах, мы считаем не лишним, скажем более, неизбежным, познакомить читателей, хотя вкратце, с первою, славною половиною царствования грозного царя, дабы по возможности выяснить характер этого загадочного до сей поры
исторического деятеля, который
явится и одним из главных действующих лиц нашего повествования, а также причины и обстоятельства, сложившиеся для образования этого характера.
Да простят мне дорогие читатели то небольшое
историческое отступление от нити рассказа, необходимое для того, чтобы определить настроение русского царя и народа после несчастного окончания войны и невыгодного мира с Польшею, заключенного с потерею многих областей. Взамен этих областей, к понятной радости царя и народа,
явилось целое Царство сибирское, завоеванное Ермаком Тимофеевичем, подвигнутым на это славное дело ожиданием царского прощения и любовью к Ксении Яковлевне Строгановой!
Оставляя в удел народу тяжкое иго, шляхта добивалась для самой себя вольности, какая может существовать лишь в отвлеченном понятии, и результатом таких усилий
явилось liberum veto, дающее право одному члену представительного учреждения парализовать решение всех остальных, знаменитое
историческое «не позволям» — фраза, могущая служить лучшей красноречивой эпитафией над политическою могилою Польши.
Но прежде чем продолжать наш рассказ, нам необходимо ближе познакомиться с этою выдающеюся
историческою личностью, которая
явится центральной фигурой нашего правдивого повествования и героем разыгравшейся на «конце России» романической драмы.
Теория о перенесении совокупности воль масс на
исторические лица, может быть, весьма много объясняет в области науки права, и может быть, необходима для своих целей; но в приложении к истории, как только
являются революции, завоевания, междоусобия, как только начинается история, — теория эта ничего не объясняет.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити
исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что всё человечество называет добром и даже справедливостью,
является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого — нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
Но в таком случае
является вопрос, вся ли деятельность
исторических лиц служит выражением воли масс, или только известная сторона ее?
Она и
является одним из германских влияний, мешающих русскому народу сознать, что в мире происходит великая, всемирно-историческая борьба славянства и германства, двух враждебных сил истории, что славянская раса или выйдет из этой борьбы победительницей, отразит притязания германизма и выполнит свою миссию в истории, или будет унижена и оттеснена.