Неточные совпадения
Меж ими всё рождало споры
И к размышлению влекло:
Племен минувших договоры,
Плоды наук, добро и зло,
И предрассудки вековые,
И гроба тайны роковые,
Судьба и жизнь в свою чреду, —
Всё подвергалось их суду.
Поэт в жару своих суждений
Читал, забывшись, между тем
Отрывки северных поэм,
И снисходительный Евгений,
Хоть их не много понимал,
Прилежно
юноше внимал.
— Нет, я не про пожары. — Тут он загадочно посмотрел на Заметова; насмешливая улыбка опять искривила его губы. — Нет, я не про пожары, — продолжал он, подмигивая Заметову. — А сознайтесь, милый
юноша, что вам ужасно хочется знать, про что я
читал?
Обычные, многочисленные романы гимназистов с гимназистками вызывали у него только снисходительную усмешку; для себя он считал такой роман невозможным, будучи уверен, что
юноша, который носит очки и
читает серьезные книги, должен быть смешон в роли влюбленного.
— Ты там нужнее. Там миру нет. Прислужишь и пригодишься. Подымутся беси, молитву
читай. И знай, сынок (старец любил его так называть), что и впредь тебе не здесь место. Запомни сие,
юноша. Как только сподобит Бог преставиться мне — и уходи из монастыря. Совсем иди.
Гюго,
прочитав «Былое и думы» в переводе Делаво, писал мне письмо в защиту французских
юношей времени Реставрации.
Сначала меня принял какой-то шпионствующий
юноша, с бородкой, усиками и со всеми приемами недоношенного фельетониста и неудавшегося демократа; лицо его, взгляд носили печать того утонченного растления души, того завистливого голода наслаждений, власти, приобретений, которые я очень хорошо научился
читать на западных лицах и которого вовсе нет у англичан.
«Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый „Пучин“ начал свою партию против „компании“, постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в своего шара, и, заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно
читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный
юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, он направился в комнату, где собирались умные люди разговаривать».
Если,
читая их,
юноши пристрастятся к крайнему услаждению любовной страсти, то не могли бы того произвести в действие, не бы были торгующие своею красотою.
Вы,
юноша, жаждали в Швейцарии родины, стремились в Россию, как в страну неведомую, но обетованную;
прочли много книг о России, книг, может быть, превосходных, но для вас вредных; явились с первым пылом жажды деятельности, так сказать, набросились на деятельность!
— Это ничего; пожалуйста!.. — подхватил
юноша и стал в грустную позу Гамлета в первом явлении. — Начинайте! — сказал он немцу, который, насилу нашедши, где говорит король,
прочел...
— И правда, Вера, — подхватил князь. — Лучше уж в это дело никого посторонних не мешать. Пойдут слухи, сплетни… Мы все достаточно хорошо знаем наш город. Все живут точно в стеклянных банках… Лучше уж я сам пойду к этому…
юноше… хотя Бог его знает, может быть, ему шестьдесят лет?.. Вручу ему браслет и
прочитаю хорошую, строгую нотацию.
— А я вдобавок к падению господина Тулузова покажу вам еще один документик, который я отыскал. — И доктор показал Егору Егорычу гимназическую копию с билета Тулузова. — Помните ли вы, — продолжал он, пока Егор Егорыч
читал билет, — что я вам, только что еще тогда приехав в Кузьмищево, рассказывал, что у нас там, в этой дичи, убит был мальчик, которого имя, отчество и фамилию, как теперь оказывается, носит претендент на должность попечителя детей и
юношей!
Юноша! ты, который
читаешь эти омытые слезами строки, внимательнее вдумайся в их содержание! и ежели когда-нибудь в Closerie de lilas или в ином подобном месте тебе случится встретиться с человеком, именующим себя помпадуром, — беги его! Ибо имя этому человеку: жестокосердие и легкомыслие!
Долгов,
прочитав письма, решился лучше не дожидаться хозяина: ему совестно было встретиться с ним. Проходя, впрочем, переднюю и вспомнив, что в этом доме живет и граф Хвостиков, спросил, дома ли тот? Ему отвечали, что граф только что проснулся. Долгов прошел к нему. Граф лежал в постели, совершенно в позе беспечного
юноши, и с первого слова объявил, что им непременно надобно ехать вечером еще в одно место хлопотать по их делу. Долгов согласился.
Дня по три и по четыре не развертывал он газеты, — но те, кто
прочитывал ее от строки до строки, не были мрачнее и сердцем осведомленнее, нежели несчастный
юноша, в крови своей чуявший созвучья проливаемой крови.
— Как же, — сказал я, радуясь, что могу, наконец, удивить этого изящного
юношу. — Я
читал много книг. Возьмем, например, «Роб-Роя» или «Ужас таинственных гор»; потом «Всадник без головы»…
И разве только какой-нибудь
юноша или молодая девушка остановятся со вниманием и
прочтут в измученных глазах, страдальчески смотрящих с полотна, вопль, вложенный мною в них…
В углу зажгли маленькую лампу. Комната — пустая, без мебели, только — два ящика, на них положена доска, а на доске — как галки на заборе — сидят пятеро людей. Лампа стоит тоже на ящике, поставленном «попом». На полу у стен еще трое и на подоконнике один,
юноша с длинными волосами, очень тонкий и бледный. Кроме его и бородача, я знаю всех. Бородатый басом говорит, что он будет
читать брошюру «Наши разногласия», ее написал Георгий Плеханов, «бывший народоволец».
Платон. «На гроб
юноши». А вам
читать да слезы проливать. Будет, маменька, слез тут ваших много, много будет. (Задумывается, пишет и опять задумывается.)
Повесть «Пустынник» была так недурно написана для мальчика (хотя он и называл себя
юношей), в ней столько было оригинальных мыслей и приемов (так казалось окружающим), что многие, которым отец Загоскина давал
читать ее, не хотели верить, чтобы это было написано Мишей, как называли его в семействе, в кругу родных и близких знакомых.
Последние строки уже показывают, что этот
юноша много
читал и заимствовал авторский прием.
Юноше нравилось
читать свои сочинения этому человеку, и он для него
читал особенно: не торопясь, мягким шепотом, старался придать любимым словам особую значительность и порою таинственно толкал слушателя, подчеркивая этим толчком слово или строчку, которые ему казались особенно важными.
— Будет тебе… Мораль
читать хочешь? Не трудись!
Юноша Дюковский, выпивай свою рюмку! Проведемте ж, друзья-я, эту… Чего смотрите? Пейте!
Феодор стал
читать письмо. Игумен остановил на нем испытующий взор, но
юноша спокойно
прочел и твердо сказал...
Мы слышали суждение о книге, изданной г. Анненковым, выраженное в таком тоне: «
Прочитавши ее до конца, надобно опять воротиться к первой странице и спросить, вместе с биографом Станкевича: чем же имя этого
юноши заслужило право на внимание общества и на снисходительное любопытство его?» Выражавшие такое суждение не видели в Станкевиче ничего, кроме того, что он был добрый человек, получивший хорошее воспитание и имевший знакомство с хорошими людьми, которым умел нравиться: что же за невидаль подобная личность?
Нет, наши благородные
юноши обыкновенно получают свои возвышенные стремления довольно просто и без больших хлопот: они учатся в университете и наслушиваются прекрасных профессоров, или в гимназии еще попадают на молодого, пылкого учителя, или входят в кружок прекрасных молодых людей, одушевленных благороднейшими стремлениями, свято чтущих Грановского и восхищающихся Мочаловым, или, наконец,
читают хорошие книжки, то есть «Отечественные записки» сороковых годов.
— Меня никто не уськал… Я сам
читал, по своему побуждению, — с достоинством проговорил
юноша. Честный малый — он даже был убежден в эту минуту, что свершает некий подвиг гражданского мужества.
Юноша еще
читал стихи. Шла речь о каких-то неслыханных «дерзаниях», о голых женских телах, о громовых беседах с «братом-солнцем...
Юноша неестественно-поющим голосом
читал стихи. Гибкие, певучие звуки баюкали внимание, трудно было понять, о чем речь.
Потом
читал юноша со странным лицом.
Так дивно хорошо
читал этот
юноша, рассеянный и скучающий до этой минуты, что после него уже не хотелось слушать длинный ряд бездарностей.
Старший сын царя Иоанна Васильевича — Иоанн — был любимцем отца.
Юноша занимался вместе с отцом государственными делами, проявлял в них ум и чуткость к славе России. Во время переговоров о мире, страдая за Россию,
читая и горесть на лицах бояр, слыша, может быть, и всеобщий ропот, царевич, исполненный благородной ревности, пришел к отцу и потребовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России.
Все те юноши-парни, которые млели перед ее мощным взглядом, которые смотрели на нее, по ее собственному выражению, как коты на сало, были противны ей. Она
читала в их глазах способность полного ей подчинения, тогда как она искала в мужчине другого — она искала в нем господина над собою. Она презирала их и в ответ на их признания била парней «по сусалам», как выражались соседи.
Пройдясь по залам, уставленным столами с старичками, играющими в ералаш, повернувшись в инфернальной, где уж знаменитый «Пучин» начал свою партию против «компании», постояв несколько времени у одного из бильярдов, около которого, хватаясь за борт, семенил важный старичок и еле-еле попадал в свой шар, и заглянув в библиотеку, где какой-то генерал степенно
читал через очки, далеко держа от себя газету, и записанный
юноша, стараясь не шуметь, пересматривал подряд все журналы, золотой молодой человек подсел на диван в бильярдной к играющим в табельку, таким же, как он, позолоченным молодым людям.
«Нет, не в том вера того
юноши, — думал он. — Тот юнош знал истинную веру, а этот либо хвастался, что он одной с ним веры, либо не хочет открыть… Что же, буду добиваться. И здесь, и в Сибири. Везде Бог, везде люди. На дороге стал, о дороге спрашивай», — думал старик и опять взял Новый Завет, который сам собой раскрывался на Откровении, и, надев очки, сел у окна и стал
читать его.