Неточные совпадения
Где его голубые глаза, милая и робкая улыбка?» была первая мысль ее, когда она увидала свою пухлую, румяную
девочку с
черными вьющимися волосами, вместо Сережи, которого она, при запутанности своих мыслей, ожидала видеть в детской.
Девочка, сидя у стола, упорно и крепко хлопала по нем пробкой и бессмысленно глядела на мать двумя смородинами —
черными глазами.
Большая размотала платок, закрывавший всю голову маленькой, расстегнула на ней салоп, и когда ливрейный лакей получил эти вещи под сохранение и снял с нее меховые ботинки, из закутанной особы вышла чудесная двенадцатилетняя
девочка в коротеньком открытом кисейном платьице, белых панталончиках и крошечных
черных башмачках.
Ему вдруг показалось, что длинные
черные ресницы ее как будто вздрагивают и мигают, как бы приподнимаются и из-под них выглядывает лукавый, острый, какой-то недетски подмигивающий глазок, точно
девочка не спит и притворяется.
Была у Дмитрия толстая тетрадь в
черной клеенчатой обложке, он записывал в нее или наклеивал вырезанные из газет забавные ненужности, остроты, коротенькие стишки и читал
девочкам, тоже как-то недоверчиво, нерешительно...
Ему очень нравилась Лида Варавка, тоненькая
девочка, смуглая, большеглазая, в растрепанной шапке
черных, курчавых волос.
Черные глаза ее необыкновенно обильно вспотели слезами, и эти слезы показались Климу тоже
черными. Он смутился, — Лидия так редко плакала, а теперь, в слезах, она стала похожа на других
девочек и, потеряв свою несравненность, вызвала у Клима чувство, близкое жалости. Ее рассказ о брате не тронул и не удивил его, он всегда ожидал от Бориса необыкновенных поступков. Сняв очки, играя ими, он исподлобья смотрел на Лидию, не находя слов утешения для нее. А утешить хотелось, — Туробоев уже уехал в школу.
Верочка была с
черными, вострыми глазами, смугленькая
девочка, и уж начинала немного важничать, стыдиться шалостей: она скакнет два-три шага по-детски и вдруг остановится и стыдливо поглядит вокруг себя, и пойдет плавно, потом побежит, и тайком, быстро, как птичка клюнет, сорвет ветку смородины, проворно спрячет в рот и сделает губы смирно.
Язычок, губки и весь рот у
девочки покрылись какой-то мелкой белой сыпью, и она к вечеру же умерла, упирая в меня свои большие
черные глазки, как будто она уже понимала.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой
девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими
черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Вдруг вблизи послышалось легкое шуршание. Я оглянулся и увидел в двух шагах, за щелеватым палисадом, пеструю фигуру
девочки — подростка, немного старше меня. В широкую щель глядели на меня два
черных глаза. Это была еврейка, которую звали Итой; но она была более известна всем в городе, как «Басина внучка».
У этой
девочки было красивое уменьшительное имя Люня, ровные
черные брови и бархатные, наивно — задумчивые глаза.
Девочке было уже пятнадцать лет, но она плохо формировалась и рядом с краснощекою и здоровою Устенькой походила на какую-то дальнюю бедную родственницу, которую недокармливают и держат в
черном теле вообще.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным ребенком на руках, тринадцатилетняя
девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с
черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
— Ах, не говорите таких ужасных слов, — перебила его Варвара Павловна, — пощадите меня, хотя… хотя ради этого ангела… — И, сказавши эти слова, Варвара Павловна стремительно выбежала в другую комнату и тотчас же вернулась с маленькой, очень изящно одетой
девочкой на руках. Крупные русые кудри падали ей на хорошенькое румяное личико, на больше
черные заспанные глаза; она и улыбалась, и щурилась от огня, и упиралась пухлой ручонкой в шею матери.
Это открытие взволновало
девочку до слез: ее
черный ангел, ее любовь — и какой-нибудь Матюшка.
В Нюрочке проснулось какое-то страстное чувство к красивой послушнице, как это бывает с
девочками в переходном возрасте, и она ходила за ней, как тень. Зачем на ней все
черное? Зачем глаза у ней такие печальные? Зачем на нее ворчит походя эта сердитая Енафа? Десятки подобных вопросов носились в голове Нюрочки и не получали ответа.
Сбоку матери Агнии стоит в почтительной позе Марина Абрамовна; сзади их, одною ступенькою выше, безответное существо, мать Манефа, друг и сожительница игуменьи, и мать-казначея, обе уж пожилые женщины. На верху же крыльца, прислонясь к лавочке, стояли две десятилетние
девочки в
черных шерстяных рясках и в остроконечных бархатных шапочках. Обе
девочки держали в руках чулки с вязальными спицами.
Так как девчонка вся переволновалась, и уже осипла от слез, и всех дичится — он, этот самый «имеющийся постовой городовой», вытягивает вперед два своих
черных, заскорузлых пальца, указательный и мизинец, и начинает делать
девочке козу!
Когда прямая атака не удалась, Раиса Павловна пошла к своей цели обходным движением: она принялась исподволь воспитывать эту
девочку, платившую ей самой
черной неблагодарностью за все хлопоты.
Капля за каплей она прививала
девочке свой мизантропический взгляд на жизнь и людей, стараясь этим путем застраховать ее от всяких опасностей; в каждом деле она старалась показать прежде всего его
черную сторону, а в людях — их недостатки и пороки.
Тут было пять или шесть женщин. Одна из них, по виду
девочка лет четырнадцати, одетая пажом, с ногами в розовом трико, сидела на коленях у Бек-Агамалова и играла шнурами его аксельбантов. Другая, крупная блондинка, в красной шелковой кофте и темной юбке, с большим красивым напудренным лицом и круглыми
черными широкими бровями, подошла к Ромашову.
Боже! да это они, они, мои
девочки, с их звонким смехом, с их непринужденною веселостью, с их вьющимися
черными локонами!
Идет женщина в бледно-голубом платье, на ее
черных волосах золотистый кружевной шарф, четко стучат высокие каблуки коричневых ботинок. Она ведет за руку маленькую кудрявую
девочку; размахивая правой рукой с двумя цветками алой гвоздики в ней,
девочка качается на ходу, распевая...
— Мы с мужем люди небогатые, но образованные. Я училась в прогимназии, а он в кадетском корпусе, хотя и не кончил… Но мы хотим быть богатыми и будем… Детей у нас нет, а дети — это самый главный расход. Я сама стряпаю, сама хожу на базар, а для
чёрной работы нанимаю
девочку за полтора рубля в месяц и чтобы она жила дома. Вы знаете, сколько я делаю экономии?
Единственное преимущество этого места заключалось в том, что прямо против него, над
черным карнизом драпировки, отделявшей спальню
девочек, помещались довольно большие часы в
черной деревянной рамке.
Старший сын ее обыкновенно оставался дома с мужниной сестрою, десятилетней
девочкой Аделиной, а младшего она всегда брала с собой, и ребенок или сладко спал, убаюкиваемый тихою тряскою тележки, или при всей красоте природы с аппетитом сосал материно молоко, хлопал ее полненькой ручонкой по смуглой груди и улыбался, зазирая из-под косынки на
черные глаза своей кормилицы.
В соседней комнате раздаются частые, легкие шаги, и вбегает полненькая, розовая, с большими
черными глазами
девочка лет десяти.
Сама Ольга Федотовна была очень расстроена событием, которое совершилось в нашем семействе и грозило лечь
черным пятном на наше доброе имя, поэтому она хоть и жалела меня, но не хотела со мною много разговаривать, вероятно потому, что и меня, как молоденькую
девочку, считали ответственною за все грехи молодого поколения.
— Она не хочет, а я без нее не могу, — отвечала, краснея и застенчиво улыбаясь, черненькая
девочка, и чуть только она произнесла эти слова, как беспокойная ручка, назойливо теребившая ее локоток, отпала и юркнула под мокрую
черную тальму.
По мановению дворника прежде всех и проворнее всех поспешила исчезнуть под аркою ворот захожая публика, наслаждавшаяся par grâce [Бесплатно (франц.)] всеми вокальными и хореографическими талантами
девочки на ходулях; за публикой, сердито ворочая большими
черными глазами в просторных орбитах, потянул, изнемогая под своей шарманкой, чахоточный жид, которому
девочка только что успела передать выкинутый ей за окно пятак, и затем, уже сзади всех и спокойнее всех, пошла сама
девочка на ходулях.
Поверх платьица на одной из
девочек, чернозамазенькой и востролиценькой брюнеточке, была надета пестрая шерстяная тальмочка, а на другой, которую я не успел разглядеть сначала, длинная
черная тальма из легкого дамского полусукна.
На голове первой
девочки была швейцарская соломенная шляпа с хорошенькими цветами и широкой коричневой лентой, а на второй почти такая же шляпа из серого кастора с одною
черной бархаткой по тулье и без всякой другой отделки.
Несмотря на всеобщую суету, многим бросилась в глаза хорошенькая белокурая
девочка в голубой шляпке и мантилье; обвивая руками шею дамы в
черном платье и истерически рыдая, она не переставала кричать во весь голос: «Ай, мальчик! Мальчик!!»
В небольшой комнате, грубо, но обильно меблированной простой крашеной мебелью, посредине стоял Павел Павлович, одетый лишь до половины, без сюртука и без жилета, и с раздраженным красным лицом унимал криком, жестами, а может быть (показалось Вельчанинову) и пинками, маленькую
девочку, лет восьми, одетую бедно, хотя и барышней, в
черном шерстяном коротеньком платьице.
В углу за столом сидел спиной к двери какой-то мужчина в
черном сюртуке, должно быть, сам Чаликов, и с ним пять
девочек.
И к ним подъезжает коляска, и из коляски выходят: дядя Николай Сергеевич, с огромной, лопатой,
черной бородой, и с ним худенькая
девочка Пашенька, с большими кроткими глазами и жалким, робким лицом.
С этих пор вместе с Басей по домам стала ходить смуглая хорошенькая
девочка с бархатными
черными глазами, одетая несколько пестро, но очень оригинально, в лучшие отрезки Басиных тканей.
По ней шла
девочка лет семи, чисто одетая, с красным и вспухшим от слёз лицом, которое она то и дело вытирала подолом белой юбки. Шла она медленно, шаркая босыми ногами по дороге, вздымая густую пыль, и, очевидно, не знала, куда и зачем идёт. У неё были большие
чёрные глаза, теперь — обиженные, грустные и влажные, маленькие, тонкие, розовые ушки шаловливо выглядывали из прядей каштановых волос, растрёпанных и падавших ей на лоб, щёки и плечи.
Однажды летом я был на вскрытии
девочки, умершей от крупозного воспаления легких. Большинство товарищей разъехалось на каникулы, присутствовали только ординатор и я. Служитель огромного роста, с
черной бородой, вскрыл труп и вынул органы. Умершая лежала с запрокинутою назад головою, широко зияя окровавленною грудобрюшною полостью; на белом мраморе стола, в лужах алой крови, темнели внутренности. Прозектор разрезывал на деревянной дощечке правое легкое.
Прибежала
девочка — тоненькая, худенькая, лет тринадцати и лицом на
черного похожа. Видно, что дочь. Тоже — глаза
черные, светлые и лицом красивая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими рукавами и без пояса. На полах, на груди и на рукавах оторочено красным. На ногах штаны и башмачки, а на башмачках другие с высокими каблуками; на шее монисто, всё из русских полтинников. Голова непокрытая, коса
черная, и в косе лента, а на ленте привешаны бляхи и рубль серебряный.
— Как зачем? Вот глупенькая джаным, — расхохоталась Гуль-Гуль, — в жены меня берет… он… Гуль-Гуль в жены. Разве не стоит? —
черные глаза
девочки блеснули.
— Гуль-Гуль, голубушка, родная моя, опомнись! — утешала я
девочку, гладя ее
черную головку, прильнувшую к моей груди. — Зачем же плакать, Гуль-Гуль, если ты счастлива? Зачем же плакать, дитя! Не плакать, а радоваться надо.
— Напрасно! — воскликнула
девочка, и
черные глаза ее сверкнули чуть заметной усмешкой. — Только барантачи и душманы скрывают свое имя… а я… я племянница и приемная дочь знатного и известного русского генерала, князя Георгия Джаваха, я могу сказать мое имя — меня зовут Нина бек-Израэл.
— Не беспокойтесь, моя милая, я донесу вашу бедную крошку, — кротко промолвила
черная женщина и, охватив сильными руками
девочку, бодро понесла ее вверх по ступеням…
По домам обучать Красноглазиха не ходила, разве только к самым богатым; мальчики, иногда и
девочки сходились к ней в лачужку, что поставил ей какой-то дальний сродник на огороде еще тогда, как она только что надела
черное и пожелала навек остаться христовой невестой.
Раздался детский крик, обмерла Аграфена Петровна… Меньшая
девочка ее лежала на мостовой у колес подъехавшей коляски. Сшибло ль ее, сама ли упала с испугу — Бог ее знает… Ястребом ринулась мать, но ребенок был уж на руках
черной женщины. В глазах помутилось у Аграфены Петровны, зелень пошла… Едва устояла она на ногах.
Занятые неземным исполнением божественной, бессмертной симфонии, передаваемой Вальтером, присутствующие не заметили, как невысокая фигурка
девочки с короткими вихрами
черных волос, с горящими, как звезды ночного неба, глазами рванулась вперед… На цыпочках перебежала она залу и очутилась в углублении ребра рояля, прямо перед бледным, вдохновенным, поднятым кверху и ничего не видевшим, казалось, сейчас взором юного музыканта.
Большой дом генерала Маковецкого стоит в самом центре обширной усадьбы «Восходного»… А рядом, между сараями и конюшнями, другой домик… Это кучерская. Там родилась малютка Наташа с
черными глазами, с пушистыми
черными волосиками на круглой головенке, точная маленькая копия с ее красавца-отца. Отец Наташи, Андрей, служил уже девять лет в кучерах у генерала Маковецкого… Женился на горничной генеральши и схоронил ее через два месяца после рождения
Девочки.
Когда злополучная вышивка Палани вспыхнула и занялась с обоих концов, на худом птичьем личике Вассы мелькнуло злорадно-удовлетворенное выражение.
Черные глаза
девочки заискрились злым огоньком.