Неточные совпадения
Ты в сновиденьях мне являлся,
Незримый, ты мне был уж мил,
Твой
чудный взгляд меня томил,
В душе твой
голос раздавался
Давно… нет, это был не сон!
Невольно задумаешься иногда и вздрогнешь, услыхав хриплый
голос вальдшнепа, который, с приближением его, становится час от часу явственнее… исчезли и распускающийся лес, и
чудный вечер, и вся природа!..
И полились
чудные слова и звуки, дополняя одно другое, и рисовались ясные образы, рожденные словами поэта и переданные слушателям
голосом чтеца.
Это так и было: Софья Карловна умерла во время Идиного чтения — умерла счастливо, покушав долго снившейся ей булочки, слушая
чудную повесть, которую читал для нее милый
голос, и сохраняя во всей свежести вчера принесенную Шульцем новость о Мане.
Константин. По трактирам, а то куда ж больше. Надоело им без проказ пьянствовать, так теперь придумывают что
чудней: антиков разных разыскивают, да и тешатся. У кого сила, так бороться заставляют; у кого
голос велик, так многолетие им кричи; кто пьет много, так поят на пари. Вот бы найти какого диковинного, чтоб дяденьке удружить.
«Слышь, говорит, Василий?
Чудное дело:
голос у исправника будто знакомый».
1) Она тянула, пела, хотя всегда звучным, но сравнительно слабым
голосом, стихи, предшествующие тому выражению, которому надобно было дать силу; вся наружность ее как будто опускалась, глаза теряли свою выразительность, а иногда совсем закрывались, и вдруг бурный поток громозвучного органа вырывался из ее груди, все черты лица оживлялись мгновенно, раскрывались ее
чудные глаза, и неотразимо-ослепительный блеск ее взгляда, сопровождаемый
чудною красотою жестов и всей ее фигуры, довершал поражение зрителя.
Назаров слушал, верил, но чувствовал, что сердце у него невесело сжимается. Эта Чудна́я баба говорила каким-то неживым
голосом, однозвучно, устало и словно не надеясь, что слова её будут приняты.
И чудилось погибшему человеку, что он услышал жалеющий
голос из того
чудного мира, где он жил когда-то и откуда был навеки изгнан.
Всегда
чудный ее
голос получил в это время необыкновенную силу, и торжественные его звуки разносились по целой улице, так что толпы народа собирались перед растворенными окнами их дома: окна были раскрыты от нестерпимого летнего зноя.
И наконец пора пришла…
В день смерти с ложа он воспрянул,
И снова силу обрела
Немая грудь — и
голос грянул!
Мечтаньем
чудным окрылил
Его господь перед кончиной,
И он под небо воспарил
В красе и легкости орлиной.
Кричал он радостно: «Вперед!» —
И горд, и ясен, и доволен:
Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял,
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил…
Долго в своей боковушке рассказывала Аксинья Захаровна Аграфене Петровне про все
чудное, что творилось с Настасьей с того дня, как отец сказал ей про суженого. Толковали потом про молодого Снежкова. И той и другой не пришелся он по нраву. Смолкла Аксинья Захаровна, и вместо плаксивого ее
голоса послышался легкий старушечий храп: започила сном именинница. Смолкли в светлице долго и весело щебетавшие Настя с Фленушкой. Во всем дому стало тихо, лишь в передней горнице мерно стучит часовой маятник.
Вдруг из одной из вилл, затонувшей в зелени, раздался
чудный свежий
голос, металлическое сопрано, певшее арию из «Пуритан». Моряки остановились и замерли, слушая пение.
Его лицо оросилось слезным потоком. И видит Дуня — робко простирает он к ней руки… О чем-то молит… Преклоняется… А где-то далеко
голоса, тихое бряцание арфы… и
чудная песня незримых...
По душе пришлась скорбной Дуне Марья Ивановна.
Голос тихий и кроткий, речь задушевная, нежная, добрая улыбка, скромные, но величавые приемы и проницательные ясные взоры
чудным блеском сиявших голубых очей невольно, бессознательно влекли к ней разбитое сердце потерявшей земные радости девушки.
Воздух, сквозь который то и дело пробегает влажный кокетливый ветерок, всевозможные птичьи
голоса, вечно ясное небо, прозрачная вода —
чудное местечко!
Без всяких оговорок и смятенья, порывисто, со слезами в
голосе, он раскрыл ему свою душу, рассказал про все — сделку с совестью, связь с чужой женой, разрыв, встречу с
чудной девушкой и ее смерть, про поворот к простой мужицкой вере и бессилие свое найти ее, про то чувство, с каким приехал в Кладенец.
Если же он гневался, или предавался сильной радости, или начинал говорить о чем-нибудь ужасном и великом, то страстное вдохновение овладевало им, на сверкающих глазах выступали слезы, лицо румянилось,
голос гремел, как гром, и монахи, слушая его, чувствовали, как его вдохновение сковывало их души; в такие великолепные,
чудные минуты власть его бывала безгранична, и если бы он приказал своим старцам броситься в море, то они все до одного с восторгом поспешили бы исполнить его волю.
Что-то мне сулит свиданье, —
Счастье? Горе?
Вновь ли светлые мечтанья?
Слез ли море?
Как мне знать? Но отчего же
С
чудной силой
Шепчет мне одно и то же
Голос милый:
Странен был мой страх напрасный,
Глупы слезы.
Вновь рассвет настанет ясный,
Песни… Грезы…
И в
голосах интеллигентов-офицеров, как и в
голосе солдата, для этого слова находятся нежные сердечные ноты, которые не могли бы быть извлечены иначе, как тёплым сердечным же отношением этих
чудных подвижниц, отдавших себя исключительно на служение страдальцам войны.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим
чудным гробом, который служил вместе и саваном, маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто
голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
Леандров. И он едет со мною. Признаюсь вам, пора, пора без оглядки из этой бестолковой Москвы! Здесь потеряешь совсем здоровье, рассудок. Обольщение, обман, личина на каждом шагу! Посмотришь на иное
чудное творение: ангел во плоти, чудо в глазах, в звуке
голоса; смотря на нее, сам делаешься как-то лучше; прозакладывал бы жизнь свою, что и душа такая же… А спустись в нее… (Останавливается.)
Но на этот раз она не упала беспомощно на его руки, а сейчас же затихла и, подняв на него свои
чудные, полные слез глаза, спокойно, с едва заметною дрожью в
голосе сказала...
—
Чудная моя! Надя, любимая моя. Моя? Да? Будь женою моей, с тобой я чувствую, что буду другим человеком. Согласна? Дай мне это счастье! — умоляющим
голосом произнес он.
Прошло две недели. Обе пятницы Осип Федорович был у нее, заслушиваясь звуками ее
голоса, упиваясь взглядами ее
чудных глаз, порой с невыразимою нежностью обращенных на него.
—
Чудные вещи слышу я!.. Чему и кому верить?.. — произнесла Анна Иоанновна, качая головой; потом взяла бумаги из рук Эйхлера, читала их про себя, перечитывала и долее всего останавливалась на мнении Волынского, которое состояло в следующих выражениях: «Один вассал Польши может изъявить свое согласие на вознаграждение, но русский, храня пользы и честь своего отечества, как долг велит истинному сыну его, не даст на сие своего
голоса».
Она снова заключила его в свои объятия, на которые он ответил также страстно. Он был просто опьянен счастьем. Все это так походило на самую
чудную сказку, какую он мог себе вообразить, и он, ни о чем не спрашивая, ни о чем не думая отдался очарованию. Вдруг возле рощи послышался
голос, звавший Осю. Станислава Феликсовна вздрогнула.