Неточные совпадения
Почувствовавши себя на воле, глуповцы с какой-то яростью устремились по той покатости, которая очутилась под их ногами. Сейчас же они вздумали строить башню, с таким расчетом, чтоб верхний ее конец непременно упирался в
небеса. Но так как архитекторов у них не было, а плотники были неученые и не всегда трезвые, то довели башню до половины и бросили, и только, быть может, благодаря этому обстоятельству избежали смешения языков.
Самгин простился со стариком и ушел, убежденный, что хорошо, до конца, понял его.
На этот раз он вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он
чувствовал себя человеком, который не может вспомнить необходимое ему слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под
небом, закрытым одноцветно серой массой облаков, он смотрел в
небо и щелкал пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
Воздушная Катерина задрожала. Но уже пан Данило был давно
на земле и пробирался с своим верным Стецьком в свои горы. «Страшно, страшно!» — говорил он про
себя,
почувствовав какую-то робость в козацком сердце, и скоро прошел двор свой,
на котором так же крепко спали козаки, кроме одного, сидевшего
на сторо́же и курившего люльку.
Небо все было засеяно звездами.
Брат
почувствовал себя чем-то вроде Атласа, держащего
на плечах ровенское
небо.
Был рассвет, с ясным, детски-чистым
небом и неподвижным прохладным воздухом. Деревья, влажные, окутанные чуть видным паром, молчаливо просыпались от своих темных, загадочных ночных снов. И когда Ромашов, идя домой, глядел
на них, и
на небо, и
на мокрую, седую от росы траву, то он
чувствовал себя низеньким, гадким, уродливым и бесконечно чужим среди этой невинной прелести утра, улыбавшегося спросонок.
— Домой, — отвечал Калинович. — Я нынче начинаю верить в предчувствие, и вот, как хочешь объясни, — продолжал он, беря
себя за голову, — но только меня как будто бы в клещи ущемил какой-то непонятный страх, так что я ясно
чувствую… почти вижу, что в эти именно минуты там, где-то
на небе, по таинственной воле судеб, совершается перелом моей жизни: к худому он или к хорошему — не знаю, но только страшный перелом… страшный.
И всё он смотрел вокруг
себя на просвечивающую зелень,
на спускающееся солнце и ясное
небо, и
чувствовал всё
себя таким же счастливым, как и прежде.
Это уже было геройство, и я
чувствовал себя на седьмом
небе.
Я
чувствовал себя на седьмом
небе и, получив деньги, начал прощаться.
Не двигая тяжелой с похмелья головой, Фома
чувствовал, что в груди у него тоже как будто безмолвные тучи ходят, — ходят, веют
на сердце сырым холодом и теснят его. В движении туч по
небу было что-то бессильное и боязливое… и в
себе он
чувствовал такое же… Не думая, он вспоминал пережитое за последние месяцы.
— Отец мой! Отец мой! — повторил он, заплакав и ломая руки, — я не хочу лгать… в моей груди… теперь, когда лежал я один
на постели, когда я молился, когда я звал к
себе на помощь Бога… Ужасно!.. Мне показалось… я
почувствовал, что жить хочу, что мертвое все умерло совсем; что нет его нигде, и эта женщина живая… для меня дороже
неба; что я люблю ее гораздо больше, чем мою душу, чем даже…
Как только омнибус тронулся с места, Долинский вдруг посмотрел
на Париж, как мы смотрим
на места, которые должны скоро покинуть;
почувствовал себя вдруг отрезанным от Зайончека, от перечитанных мистических бредней и бледных созданий своего больного духа. Жизнь, жизнь, ее обаятельное очарование снова поманила исстрадавшегося, разбитого мистика, и, завидев
на темнеющем вечернем
небе серый силуэт Одеона, Долинский вздрогнул и схватился за сердце.
Шабельский. Да, я был молод и глуп, в свое время разыгрывал Чацкого, обличал мерзавцев и мошенников, но никогда в жизни я воров не называл в лицо ворами и в доме повешенного не говорил о веревке. Я был воспитан. А ваш этот тупой лекарь
почувствовал бы
себя на высоте своей задачи и
на седьмом
небе, если бы судьба дала ему случай, во имя принципа и общечеловеческих идеалов, хватить меня публично по рылу и под микитки.
Ему нужна пустыня, лунная ночь; кругом в палатках и под открытым
небом спят его голодные и больные, замученные тяжелыми переходами казаки, проводники, носильщики, доктор, священник, и не спит только один он и, как Стенли, сидит
на складном стуле и
чувствует себя царем пустыни и хозяином этих людей.
Широкий горизонт моря был пустынен,
небо над ним безоблачно, и я
чувствовал себя на краю земли, созерцающим пространство — эту чарующую душу загадку…
Гаврила
чувствовал себя раздавленным этой мрачной тишиной и красотой и
чувствовал, что он хочет видеть скорее хозяина. А если он там останется?.. Время шло медленно, медленнее, чем ползли тучи по
небу… И тишина, от времени, становилась все зловещей… Но вот за стеной мола послышался плеск, шорох и что-то похожее
на шепот. Гавриле показалось, что он сейчас умрет..
У доктора Арбузов
чувствовал себя почти здоровым, но
на свежем воздухе им опять овладели томительные ощущения болезни. Голова казалась большой, отяжелевшей и точно пустой, и каждый шаг отзывался в ней неприятным гулом. В пересохшем рту опять слышался вкус гари, в глазах была тупая боль, как будто кто-то надавливал
на них снаружи пальцами, а когда Арбузов переводил глаза с предмета
на предмет, то вместе с этим по снегу, по домам и по
небу двигались два больших желтых пятна.
Мы ложились
на спины и смотрели в голубую бездну над нами. Сначала мы слышали и шелест листвы вокруг, и всплески воды в озере,
чувствовали под
собою землю… Потом постепенно голубое
небо как бы притягивало нас к
себе, мы утрачивали чувство бытия и, как бы отрываясь от земли, точно плавали в пустыне
небес, находясь в полудремотном, созерцательном состоянии и стараясь не разрушать его ни словом, ни движением.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли
на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в
себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила
небо; сколько раз и он маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени
чувствовало это живее!
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд
почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно жег тело сквозь кожаные штаны,
небо роняло
на голову горячие плиты, каждый удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины начали развертываться в мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами искр, прыгавших
на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как Пэд, его судорожные движения казались размахами огромной небесной челюсти.
Но когда, наконец, эта дверь отворилась и вошёл Григорий, она не вздрогнула и не встала, ибо
почувствовала себя так, точно осенние тучи с
неба вдруг опустились
на неё всей своей тяжестью.
Лёнька
почувствовал себя бессильным помочь ей и, робко отодвинувшись от неё, задумчиво и грустно посмотрел
на потемневшее
небо. Ему было тяжело и очень жаль девочку.
Кузьма поглядел
на образ,
на небо,
на деревья, как бы ища бога, и выражение ужаса перекосило его лицо. Под влиянием лесной тишины, суровых красок образа и бесстрастия Ефрема, в которых было мало обыденного и человеческого, он
почувствовал себя одиноким, беспомощным, брошенным
на произвол страшного, гневного бога. Он забежал вперед Ефрема и стал глядеть ему в глаза, как бы желая убедиться, что он не один.
Ефрем сначала в недоумении пятился и отстранял его от
себя руками, но потом и сам стал пугливо поглядывать
на небо. Он
почувствовал страх и жалость к вору.
— Да хоть бы новые язы́ки… Говорил я тебе про них, — сказал Егор Сергеич. — Приходят в восторг неописанный,
чувствуют наитие и пророчествуют. И когда говоришь новыми язы́ки, такое бывает в душе восхищение, что его ни с чем и сравнить нельзя.
На небесах тогда
себя чувствуешь, в невозмутимом блаженстве, все земное забываешь.
На себе испытал и могу поистине о том свидетельствовать.
Вечером я опять
почувствовал себя плохо и вышел из дома пройтись по берегу реки.
На небе не было ни звезд, ни луны, дул ветер с моря, начинал накрапывать дождь.
На той стороне реки горел костер, и свет его ярко отражался в черной, как смоль, воде.
Бугров широко улыбнулся. Он вдруг
почувствовал себя на седьмом
небе.
Она так глядела и имела такое выражение, как будто море, дымок вдали и
небо давно уже надоели ей и утомили ее зрение; она, по-видимому, устала, скучала, думала о чем-то невеселом, и
на ее лице не было даже того суетного, натянуто-равнодушного выражения, какое бывает почти у всякой женщины, когда она
чувствует вблизи
себя присутствие незнакомого мужчины.
Она глядела
на него и
чувствовала себя на седьмом
небе, наверху блаженства.
Я лег вчера спать еще до ужина. Сегодня проснулся рано. Отдернул занавески, раскрыл окно.
Небо чистое и синее, солнце горячим светом заливает еще мокрый от дождя сад;
на липах распустились первые цветки, и в свежем ветерке слабо чувствуется их запах; все кругом весело поет и чирикает…
На душе ни следа вчерашнего. Грудь глубоко дышит, хочется напряжения, мускульной работы,
чувствуешь себя бодрым и крепким.
День был ясный, морозный…
На душе было вольготно, хорошо, как у извозчика, которому по ошибке вместо двугривенного золотой дали. Хотелось и плакать, и смеяться, и молиться… Я
чувствовал себя на шестнадцатом
небе: меня, человека, переделали в кассира! Радовался я не потому, что хапать уже можно было. Я тогда еще не был вором и искрошил бы того, кто сказал бы мне, что я со временем цапну… Радовался я другому: повышению по службе и ничтожной прибавке жалованья — только всего.
Все мы тогда
чувствовали себя необыкновенно веселыми и счастливыми, бог весть отчего и почему. Никому и в голову не приходило сомневаться в силе и могуществе родины, исторический горизонт которой казался чист и ясен, как покрывавшее нас безоблачное
небо с ярко горящим солнцем. Все как-то смахивали тогда
на воробьев последнего тургеневского рассказа: прыгали, чиликали, наскакивали, и никому в голову не приходило посмотреть, не реет ли где поверху ястреб, а только бойчились и чирикали...
Когда я вошел наверх в свою комнату и отворил окно
на озеро, красота этой воды, этих гор и этого
неба в первое мгновение буквально ослепила и потрясла меня. Я
почувствовал внутреннее беспокойство и потребность выразить как-нибудь избыток чего-то, вдруг переполнившего мою душу. Мне захотелось в эту минуту обнять кого-нибудь, крепко обнять, защекотать, ущипнуть его, вообще сделать с ним и с
собой что-нибудь необыкновенное.
А погодя еще немного он уже не думал ни о Сергее Сергеиче, ни о своих ста рублях. Была тихая, задумчивая ночь, очень светлая. Когда в лунные ночи Подгорин смотрел
на небо, то ему казалось, что бодрствуют только он да луна, всё же остальное спит или дремлет; и
на ум не шли ни люди, ни деньги, и настроение мало-помалу становилось тихим, мирным, он
чувствовал себя одиноким
на этом свете, и в ночной тишине звук его собственных шагов казался ему таким печальным.
Он был виноват, он был осужден, он это знал, он, подобно падшему ангелу, сохранил
на вечное мучение
себе в своей душе некоторое впечатление светлого
неба — он это
чувствовал.
Феклуша опустила голову, стараясь стушеваться и моля внутренне
небо, чтобы ее не заметили, внимательно разглядывая узоры ковра,
чувствуя на себе пристальный взор одного из вошедших.
Князь Виктор
чувствовал себя на седьмом
небе.
Что делалось в это время с Лизой? Какое счастье внезапно упало
на нее с
неба? Она сама не могла отдать
себе отчета в том, что, как с нею случилось. Голова ее кружилась, горела… Она
чувствовала, что несется
на огненных крыльях в край неведомый, таинственный и не в силах спуститься
на землю, образумиться…
Теперь, когда смотрит человек ночью
на звездное
небо, он
чувствует себя потерянным в этой бесконечности миров, раздавленным этой дурной бесконечностью.
В домашней жизни Петухов не изменил своих привычек. Слегка подновив обстановку своей квартиры и сделав
себе необходимое платье, он ни
на копейку не увеличил своих расходов, терпеливо ожидая, когда средства позволят ему зажить
на совсем широкую ногу. Его семья почти не
чувствовала финансового изменения в средствах ее главы. Она по-прежнему довольствовалась малым, и только сын Вадим перехватывал иногда у отца малую толику и кутил с сотрудниками,
чувствуя себя на седьмом
небе в их литературном обществе.
Это не укрылось от «предметов его восторженного поклонения» и последние, увидав в нем доброго, отзывчивого
на все хорошее юношу и, вместе с тем, хорошего служаку, стали с ним в товарищеские отношения, вследствие чего Антон Антонович
почувствовал себя на седьмом
небе.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которою он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полною грудью вдыхал в
себя морозный воздух и, глядя
на уходящую землю и блестящее
небо, он
чувствовал себя опять в волшебном царстве.