Неточные совпадения
И вдруг из того таинственного и ужасного, нездешнего мира,
в котором он жил эти двадцать два часа, Левин мгновенно
почувствовал себя перенесенным
в прежний, обычный мир, но сияющий теперь таким новым светом счастья, что он не перенес его. Натянутые струны все сорвались. Рыдания и слезы радости, которых он никак не предвидел, с такою силой поднялись
в нем, колебля всё его
тело, что долго мешали ему говорить.
Велев седлать лошадей, я оделся и сбежал к купальне. Погружаясь
в холодный кипяток нарзана, я
чувствовал, как телесные и душевные силы мои возвращались. Я вышел из ванны свеж и бодр, как будто собирался на бал. После этого говорите, что душа не зависит от
тела!..
Последняя смелость и решительность оставили меня
в то время, когда Карл Иваныч и Володя подносили свои подарки, и застенчивость моя дошла до последних пределов: я
чувствовал, как кровь от сердца беспрестанно приливала мне
в голову, как одна краска на лице сменялась другою и как на лбу и на носу выступали крупные капли пота. Уши горели, по всему
телу я
чувствовал дрожь и испарину, переминался с ноги на ногу и не трогался с места.
К концу ужина, когда дворецкий налил мне только четверть бокальчика шампанского из завернутой
в салфетку бутылки и когда молодой человек настоял на том, чтобы он налил мне полный, и заставил меня его выпить залпом, я
почувствовал приятную теплоту по всему
телу, особенную приязнь к моему веселому покровителю и чему-то очень расхохотался.
Он нарочно пошевелился и что-то погромче пробормотал, чтоб и виду не подать, что прячется; потом позвонил
в третий раз, но тихо, солидно и без всякого нетерпения. Вспоминая об этом после, ярко, ясно, эта минута отчеканилась
в нем навеки; он понять не мог, откуда он взял столько хитрости, тем более что ум его как бы померкал мгновениями, а
тела своего он почти и не
чувствовал на себе… Мгновение спустя послышалось, что снимают запор.
Он бросился ловить ее; но мышь не сбегала с постели, а мелькала зигзагами во все стороны, скользила из-под его пальцев, перебегала по руке и вдруг юркнула под подушку; он сбросил подушку, но
в одно мгновение
почувствовал, как что-то вскочило ему за пазуху, шоркает по
телу, и уже за спиной, под рубашкой.
Он видел, что у нее покраснели уши, вспыхивают щеки, она притопывала каблуком
в такт задорной музыке, барабанила пальцами по колену своему; он
чувствовал, что ее волнение опьяняет его больше, чем вызывающая игра Алины своим
телом.
Клим Самгин
чувствовал себя так, точно сбросил с плеч привычное бремя и теперь требовалось, чтоб он изменил все движения своего
тела. Покручивая бородку, он думал о вреде торопливых объяснений. Определенно хотелось, чтоб представление о Марине возникло снова
в тех ярких красках, с тою интригующей силой, каким оно было
в России.
— Да, тяжелое время, — согласился Самгин.
В номере у себя он прилег на диван, закурил и снова начал обдумывать Марину.
Чувствовал он себя очень странно; казалось, что голова наполнена теплым туманом и туман отравляет
тело слабостью, точно после горячей ванны. Марину он видел пред собой так четко, как будто она сидела
в кресле у стола.
Большое, мягкое
тело Безбедова тряслось, точно он смеялся беззвучно, лицо обмякло, распустилось, таяло потом, а
в полупьяных глазах его Самгин действительно видел страх и радость. Отмечая
в Безбедове смешное и глупое, он
почувствовал к нему симпатию. Устав размахивать руками, задыхаясь и сипя, Безбедов повалился на стул и, наливая квас мимо стакана, бормотал...
Он
почувствовал, что этот гулкий вихрь вовлекает его, что
тело его делает непроизвольные движения, дрожат ноги, шевелятся плечи, он качается из стороны
в сторону, и под ним поскрипывает пружина кресла.
И вдруг Самгин
почувствовал, что его обожгло возмущение: вот это испорченное
тело Лидия будет обнимать, может быть, уже обнимала? Эта мысль тотчас же вытолкнула его из кухни. Он быстро прошел
в комнату Варвары, готовясь сказать Лидии какие-то сокрушительные слова.
В словах ее он
чувствовал столько пьяного счастья, что они опьяняли и его, возбуждая желание обнять и целовать невидимое ее
тело.
Он нехорошо возбуждался. У него тряслись плечи, он совал голову вперед, желтоватое рыхлое лицо его снова окаменело, глаза ослепленно мигали, губы, вспухнув, шевелились, красные, неприятно влажные. Тонкий голос взвизгивал, прерывался,
в словах кипело бешенство. Самгин,
чувствуя себя отвратительно, даже опустил голову, чтоб не видеть пред собою противную дрожь этого жидкого
тела.
Клим вошел
в желтоватый сумрак за ширму, озабоченный только одним желанием: скрыть от Нехаевой, что она разгадана. Но он тотчас же
почувствовал, что у него похолодели виски и лоб. Одеяло было натянуто на постели так гладко, что казалось:
тела под ним нет, а только одна голова лежит на подушке и под серой полоской лба неестественно блестят глаза.
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он
чувствовал, что сейчас потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее
тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать
в уши его...
Самгин ожидал не этого; она уже второй раз как будто оглушила, опрокинула его.
В глаза его смотрели очень яркие, горячие глаза; она поцеловала его
в лоб, продолжая говорить что-то, — он, обняв ее за талию, не слушал слов. Он
чувствовал, что руки его, вместе с физическим теплом ее
тела, всасывают еще какое-то иное тепло. Оно тоже согревало, но и смущало, вызывая чувство, похожее на стыд, — чувство виновности, что ли? Оно заставило его прошептать...
«Конечно, он теперь где-нибудь разжигает страсти…» Тут Самгин вдруг
почувствовал, что
в нем точно нарыв лопнул и по всему
телу разлились холодные струйки злобы.
Соединение пяти неприятных звуков этого слова как будто требовало, чтоб его произносили шепотом. Клим Иванович Самгин
чувствовал, что по всему
телу, обессиливая его, растекается жалостная и скучная тревога. Он остановился, стирая платком пот со лба, оглядываясь. Впереди,
в лунном тумане, черные деревья похожи на холмы, белые виллы напоминают часовни богатого кладбища. Дорога, путаясь между этих вилл, ползет куда-то вверх…
Каждым движением и взглядом, каждой нотой она заставляла
чувствовать ее уверенность
в неотразимой силе
тела.
Самгин
чувствовал себя все более взрослым и трезвым среди хмельных, ликующих людей, против Лютова, который точно крошился словами, гримасами, судорогами развинченного
тела, вызывая у Клима желание, чтоб он совсем рассыпался
в сор,
в пыль, освободив измученный им стул, свалившись под него кучкой мелких обломков.
В углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них,
в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали
в этот возок и сидели
в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно
чувствовать ее крепкое, очень горячее
тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Халат имел
в глазах Обломова тьму неоцененных достоинств: он мягок, гибок;
тело не
чувствует его на себе; он, как послушный раб, покоряется самомалейшему движению
тела.
«Моя непорочность чище той «Непорочности», которая говорила только о чистоте
тела: во мне чистота сердца. Я свободна, потому во мне нет обмана, нет притворства: я не скажу слова, которого не
чувствую, я не дам поцелуя,
в котором нет симпатии.
Утром один студент политического отделения
почувствовал дурноту, на другой день он умер
в университетской больнице. Мы бросились смотреть его
тело. Он исхудал, как
в длинную болезнь, глаза ввалились, черты были искажены; возле него лежал сторож, занемогший
в ночь.
Все это на меня производило впечатление блестящих холодных снежинок, падающих на голое
тело. Я
чувствовал, что эти отдельные блестки, разрозненные, случайно вырывавшиеся
в жару случайных споров, светятся каким-то особенным светом, резким, холодным, но идущим из общего источника…
Доктор волновался молча и глухо и как-то всем
телом чувствовал, что не имеет никакого авторитета
в глазах жены, а когда она была не
в духе или капризничала, он начинал обвинять себя
в чем-то ужасном, впадал тоже
в мрачное настроение и готов был на все, чтобы Прасковья Ивановна не дулась.
Если я не находил насекомое, она не могла уснуть; я
чувствовал, как вздрагивает ее
тело при малейшем шорохе
в ночной, мертвой тишине, и слышал, что она, задерживая дыхание, шепчет...
Он рассказывал мне про свое путешествие вдоль реки Пороная к заливу Терпения и обратно:
в первый день идти мучительно, выбиваешься из сил, на другой день болит всё
тело, но идти все-таки уж легче, а
в третий и затем следующие дни
чувствуешь себя как на крыльях, точно ты не идешь, а несет тебя какая-то невидимая сила, хотя ноги по-прежнему путаются
в жестком багульнике и вязнут
в трясине.
Он не противился и, отпустив ее, вздохнул полною грудью. Он слышал, как она оправляет свои волосы. Его сердце билось сильно, но ровно и приятно; он
чувствовал, как горячая кровь разносит по всем
телу какую-то новую сосредоточенную силу. Когда через минуту она сказала ему обычным тоном: «Ну, теперь вернемся к гостям», он с удивлением вслушивался
в этот милый голос,
в котором звучали совершенно новые ноты.
С ними научался он
чувствовать изящности природы; с ними научался познавать все уловки искусства, крыющегося всегда
в одушевленных стихотворством видах, с ними научался изъявлять чувствия свои, давать
тело мысли и душу бездыханному.
Так или этак, а дело было решительное, окончательное. Нет, князь не считал Аглаю за барышню или за пансионерку; он
чувствовал теперь, что давно уже боялся, и именно чего-нибудь
в этом роде; но для чего она хочет ее видеть? Озноб проходил по всему
телу его; опять он был
в лихорадке.
Но когда я только что успел подумать, что я боюсь, вдруг как будто льдом провели по всему моему
телу; я
почувствовал холод
в спине, и колени мои вздрогнули.
Он едва держался на ногах,
тело его изнемогало, а он и не
чувствовал усталости, — зато усталость брала свое: он сидел, глядел и ничего не понимал; не понимал, что с ним такое случилось, отчего он очутился один, с одеревенелыми членами, с горечью во рту, с камнем на груди,
в пустой незнакомой комнате; он не понимал, что заставило ее, Варю, отдаться этому французу и как могла она, зная себя неверной, быть по-прежнему спокойной, по-прежнему ласковой и доверчивой с ним! «Ничего не понимаю! — шептали его засохшие губы.
Но овладевшее им чувство робости скоро исчезло:
в генерале врожденное всем русским добродушие еще усугублялось тою особенного рода приветливостью, которая свойственна всем немного замаранным людям; генеральша как-то скоро стушевалась; что же касается до Варвары Павловны, то она так была спокойна и самоуверенно-ласкова, что всякий
в ее присутствии тотчас
чувствовал себя как бы дома; притом от всего ее пленительного
тела, от улыбавшихся глаз, от невинно-покатых плечей и бледно-розовых рук, от легкой и
в то же время как бы усталой походки, от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, — веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой, негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уже, конечно, возбуждало не робость.
Живин был
в полном увлечении; он, кажется, не
чувствовал ни усталости, ни голода, ни жажды; но герой мой, хоть и сознавал, что он
телом стал здоровее и душою покойнее, однако все-таки устал, и ему есть захотелось.
На верху скалы завязалась безмолвная борьба. Луша
чувствовала, как к ней ближе и ближе тянулось потное, разгоряченное лицо; она напрягла последние силы, чтобы оторваться от места и всей тяжестью
тела тянулась вниз, но
в этот момент железные руки распались сами собой. Набоб, схватившись за голову, с прежним смирением занял свою старую позицию и глухо забормотал прерывавшимся шепотом...
Да, теперь именно так: я
чувствую там,
в мозгу, какое-то инородное
тело — как тончайший ресничный волосок
в глазу: всего себя
чувствуешь, а вот этот глаз с волоском — нельзя о нем забыть ни на секунду…
Верите ли вы
в то, что вы умрете? Да, человек смертен, я — человек: следовательно… Нет, не то: я знаю, что вы это знаете. А я спрашиваю: случалось ли вам поверить
в это, поверить окончательно, поверить не умом, а
телом,
почувствовать, что однажды пальцы, которые держат вот эту самую страницу, — будут желтые, ледяные…
Он прилег на диване, заснул и проспал таким образом часов до четырех, и когда проснулся, то
чувствовал уже положительную боль
в голове и по всему
телу легонькой озноб — это было первое приветствие, которое оказывала ему петербургская тундра.
— Не сердитесь… Я вас, кажется, буду очень любить! — подхватила Полина и протянула ему руку, до которой он еще
в первый раз дотронулся без перчатки; она была потная и холодная. Нервный трепет пробежал по
телу Калиновича, а тут еще, как нарочно, Полина наклонилась к нему, и он
почувствовал, что даже дыхание ее было дыханием болезненной женщины. Приезд баронессы, наконец, прекратил эту пытку. Как радужная бабочка,
в цветном платье, впорхнула она, сопровождаемая князем, и проговорила...
Уже раз проникнув
в душу, страх нескоро уступает место другому чувству: он, который всегда хвастался, что никогда не нагибается, ускоренными шагами и чуть-чуть не ползком пошел по траншее. «Ах, нехорошо!» подумал он, спотыкнувшись, «непременно убьют», и,
чувствуя, как трудно дышалось ему, и как пот выступал по всему
телу, он удивлялся самому себе, но уже не покушался преодолеть своего чувства.
Юлия, видя, что он молчит, взяла его за руку и поглядела ему
в глаза. Он медленно отвернулся и тихо высвободил свою руку. Он не только не
чувствовал влечения к ней, но от прикосновения ее по
телу его пробежала холодная и неприятная дрожь. Она удвоила ласки. Он не отвечал на них и сделался еще холоднее, угрюмее. Она вдруг оторвала от него свою руку и вспыхнула.
В ней проснулись женская гордость, оскорбленное самолюбие, стыд. Она выпрямила голову, стан, покраснела от досады.
Не глядя, видел, нет, скорее,
чувствовал, Александров, как часто и упруго дышит грудь его дамы
в том месте, над вырезом декольте, где легла на розовом
теле нежная тень ложбинки. Заметил он тоже, что, танцуя, она медленно поворачивает шею то налево, то направо, слегка склоняя голову к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но было очень изящно. Не устала ли она?
Александров справился с ним одним разом. Уж не такая большая тяжесть для семнадцатилетнего юноши три пуда. Он взял Друга обеими руками под живот, поднял и вместе с Другом вошел
в воду по грудь. Сенбернар точно этого только и дожидался.
Почувствовав и уверившись, что жидкая вода отлично держит его косматое
тело, он очень быстро освоился с плаванием и полюбил его.
Он ясно
почувствовал и вдруг сознал, что бежит-то он, пожалуй, бежит, но что разрешить вопрос доили послеШатова ему придется бежать? — он уже совершенно теперь не
в силах; что теперь он только грубое, бесчувственное
тело, инерционная масса, но что им движет посторонняя ужасная сила и что хоть у него и есть паспорт за границу, хоть бы и мог он убежать от Шатова (а иначе для чего бы было так торопиться?), но что бежит он не до Шатова, не от Шатова, а именно послеШатова, и что уже так это решено, подписано и запечатано.
Избранники сии пошли отыскивать труп и, по тайному предчувствию, вошли на одну гору, где и хотели отдохнуть, но когда прилегли на землю, то
почувствовали, что она была очень рыхла; заподозрив, что это была именно могила Адонирама, они воткнули
в это место для памяти ветку акации и возвратились к прочим мастерам, с которыми на общем совещании было положено: заменить слово Иегова тем словом, какое кто-либо скажет из них, когда
тело Адонирама будет найдено; оно действительно было отыскано там, где предполагалось, и когда один из мастеров взял труп за руку, то мясо сползло с костей, и он
в страхе воскликнул: макбенак, что по-еврейски значит: «плоть отделяется от костей».
— Казалось бы, что так:
тело мое, за которое укорял меня Егор Егорыч, изнурено болезнью и горями; страстей теперь я не имею никаких; злобы тоже ни против кого не питаю; но
чувствую ли я хоть маленькое счастие
в чем-нибудь?
Да; бедная Дарья Николаевна Бизюкина не только была влюблена, но она была неисцелимо уязвлена жесточайшею страстью: она на мгновение даже потеряла сознание и, закрыв веки,
почувствовала, что по всему ее
телу разливается доселе неведомый, крепящий холод; во рту у корня языка потерпло, уста похолодели,
в ушах отдаются учащенные удары пульса, и слышно, как
в шее тяжело колышется сонная артерия.
Юноша вспомнил тяжёлое, оплывшее жиром, покрытое густой рыжею шерстью
тело отца, бывая с ним
в бане, он всегда старался не смотреть на неприятную наготу его. И теперь, ставя рядом с отцом мачеху, белую и чистую, точно маленькое облако
в ясный день весны, он
чувствовал обиду на отца.