Неточные совпадения
Левин
читал Катавасову некоторые места из своего сочинения, и они понравились ему. Вчера, встретив Левина на публичной лекции, Катавасов сказал ему, что известный Метров, которого статья так понравилась Левину, находится в Москве и очень заинтересован тем, что ему сказал Катавасов о
работе Левина, и что Метров будет у него завтра в одиннадцать часов и очень рад познакомиться с ним.
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что болезнь ее не опасна. Узнав, в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на
работу. Когда он
читал эту записку, сердце его сильно и больно билось.
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал
работу: «Социальные причины истерии у женщин». Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать, рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек
прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
В другой раз, опять по неосторожности, вырвалось у него в разговоре с бароном слова два о школах живописи — опять ему
работа на неделю;
читать, рассказывать; да потом еще поехали в Эрмитаж: и там еще он должен был делом подтверждать ей прочитанное.
Иногда выражала она желание сама видеть и узнать, что видел и узнал он. И он повторял свою
работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину,
читать старое событие на стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
Сказали еще, что если я не хочу ехать верхом (а я не хочу), то можно ехать в качке (сокращенное качалке), которую повезут две лошади, одна спереди, другая сзади. «Это-де очень удобно: там можно
читать, спать». Чего же лучше? Я обрадовался и просил устроить качку. Мы с казаком, который взялся делать ее, сходили в пакгауз, купили кожи, ситцу, и казак принялся за
работу.
Башкир несколько дней поили и кормили в господской кухне. Привалов и Бахарев надрывались над
работой, разыскивая в заводском архиве материалы по этому делу. Несколько отрывочных бумаг явилось плодом этих благородных усилий — и только. Впрочем, на одной из этих бумаг можно было
прочитать фамилию межевого чиновника, который производил последнее размежевание. Оказалось, что этот межевой чиновник был Виктор Николаич Заплатин.
Через три — четыре месяца явилось несколько мастериц
читать вслух; было положено, что они будут сменять Веру Павловну,
читать по получасу, и что этот получас зачитывается им за
работу.
В будни ходил он в плисовой куртке, по праздникам надевал сертук из сукна домашней
работы; сам записывал расход и ничего не
читал, кроме «Сенатских ведомостей».
В передней сидели седые лакеи, важно и тихо занимаясь разными мелкими
работами, а иногда
читая вполслуха молитвенник или псалтырь, которого листы были темнее переплета. У дверей стояли мальчики, но и они были скорее похожи на старых карликов, нежели на детей, никогда не смеялись и не подымали голоса.
Побывав уже под Москвой в шахтах артезианского колодца и
прочитав описание подземных клоак Парижа в романе Виктора Гюго «Отверженные», я решил во что бы то ни стало обследовать Неглинку. Это было продолжение моей постоянной
работы по изучению московских трущоб, с которыми Неглинка имела связь, как мне пришлось узнать в притонах Грачевки и Цветного бульвара.
Из гимназии ему пришлось уйти. Предполагалось, что он будет держать экстерном, но вместо подготовки к экзамену он поглощал книги, делал выписки, обдумывал планы каких-то
работ. Иногда, за неимением лучшего слушателя, брат
прочитывал мне отрывки ив своих компиляций, и я восхищался точностью и красотой его изложения. Но тут подвернулось новое увлечение.
Разработка копей ведется недобросовестно, на кулаческих началах. «Никаких улучшений в технике производства или изысканий для обеспечения ему прочной будущности не предпринималось, —
читаем в докладной записке одного официального лица, —
работы, в смысле их хозяйственной постановки, имели все признаки хищничества, о чем свидетельствует и последний отчет окружного инженера».
В одной корреспонденции («Голос», 1876 г., № 16) я
прочел, будто бы депутация от айно приходила в Корсаковский пост и просила дать
работы или по крайней мере семян для разводки картофеля и научить их возделывать под картофель землю; в
работе будто бы было отказано, и семена картофеля обещали прислать, но обещания не исполнили, и айно, бедствуя, продолжали переселяться на Матсмай.
По рассказу г. Б., в Тарайке на дорожных
работах он жил в большой палатке, с комфортом, имел при себе повара и на досуге
читал французские романы.
Лизу теперь бросило на
работу: благо, глаза хорошо служили. Она не покидала иголки целый день и только вечером гуляла и
читала в постели. Не только трудно было найти швею прилежнее ее, но далеко не всякая из швей могла сравниться с нею и в искусстве.
Человеку, не приучившему себя к усидчивому труду,
читать, да выбирать, да компилировать —
работа скучная.
Эта бумага была плодом заветнейших замыслов Плешивцева. Он писал ее по секрету и по секрету же сообщил об ней лишь одному мне.
Читая ее, он говорил:"Я здесь — Плешивцев! понимаешь? Плешивцев, а не чиновник!"И затем представив свою
работу князю Ивану Семенычу, он даже несколько побаивался за ее судьбу.
Почти каждый вечер после
работы у Павла сидел кто-нибудь из товарищей, и они
читали, что-то выписывали из книг, озабоченные, не успевшие умыться. Ужинали и пили чай с книжками в руках, и все более непонятны для матери были их речи.
Скорее — за стол. Развернул свои записи, взял перо — чтобы они нашли меня за этой
работой на пользу Единого Государства. И вдруг — каждый волос на голове живой, отдельный и шевелится: «А что, если возьмут и
прочтут хотя бы одну страницу — из этих, из последних?»
Граф
прочитал мою
работу и остался ею доволен, так что я сейчас же приступил к сочинению второго акта. Но тут случилось происшествие, которое разом прекратило мои затеи. На другой день утром я, по обыкновению, прохаживался с графом под орешниками, как вдруг… смотрю и глазам не верю! Прямо навстречу мне идет, и даже не идет, а летит обнять меня… действительный Подхалимов!
Когда я вслед за ними вошел на террасу — исключая Вареньки, сестры Дмитрия, которая только внимательно посмотрела на меня своими большими темно-серыми глазами, — каждая из дам сказала мне несколько слов, прежде чем они снова взяли каждая свою
работу, а Варенька вслух начала
читать книгу, которую она держала у себя на коленях, заложив пальцем.
Да, кстати, рекомендую вам этого всемогущего льва
читать пореже, а то потеряете и собственную индивидуальность и вкус к своей
работе.
А.П. Сухов, которому к этому времени исполнилось двадцать шесть лет, оставил богомаза, нанял комнатку за три рубля в месяц на Козихе и принялся за
работу.
Читал, учился по вечерам, начав с грамматики, а днем писал образа по заказу купцов.
Зимою
работы на ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности; они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова
читал вслух хозяевам неприятные мне романы из «Нивы», из «Московского листка», а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал писать стихи.
— Тише, братцы, — сказал Ларионыч и, тоже бросив
работу, подошел к столу Ситанова, за которым я
читал. Поэма волновала меня мучительно и сладко, у меня срывался голос, я плохо видел строки стихов, слезы навертывались на глаза. Но еще более волновало глухое, осторожное движение в мастерской, вся она тяжело ворочалась, и точно магнит тянул людей ко мне. Когда я кончил первую часть, почти все стояли вокруг стола, тесно прислонившись друг к другу, обнявшись, хмурясь и улыбаясь.
Он сам принес мне пачку приложений, я
прочитал мудрую
работу Флобера; она напомнила мне бесчисленные жития святых, кое-что из историй, рассказанных начетчиком, но особенно глубокого впечатления не вызвала; гораздо более мне понравились напечатанные рядом с нею «Мемуары Упилио Файмали, укротителя зверей».
— Нет, ваше превосходительство, — смущенно сказал Передонов, — мне все некогда было, много
работы в гимназии. Но я
прочту.
— О, ты все это
прочтешь и поймешь, какой человек тебя любит, — повторил я самому себе, принимаясь за
работу с ожесточением. — Я буду достоин тебя…
Пепко был дома и, как мне показалось, тоже был не особенно рад новому сожителю. Вернее сказать, он отнесся ко мне равнодушно, потому что был занят чтением письма. Я уже сказал, что он умел делать все с какой-то особенной солидностью и поэтому,
прочитав письмо, самым подробным образом осмотрел конверт, почтовый штемпель, марку, сургучную печать, — конверт был домашней
работы и поэтому запечатан, что дало мне полное основание предположить о его далеком провинциальном происхождении.
Моя бабушка, Прасковья Борисовна, и моя мать, Надежда Петровна, сидя по вечерам за
работой, причем мама вышивала, а бабушка плела кружева, пели казачьи песни, а мама иногда
читала вслух Пушкина и Лермонтова.
Войницкий. Двадцать пять лет я вот с этою матерью, как крот, сидел в четырех стенах… Все наши мысли и чувства принадлежали тебе одному. Днем мы говорили о тебе, о твоих
работах, гордились тобою, с благоговением произносили твое имя; ночи мы губили на то, что
читали журналы и книги, которые я теперь глубоко презираю!
— И вы не тот, что в Воронеже… Мне первый на вас указал Казанцев, потом Андреев-Бурлак рассказывал о своей поездке по Волге и о вас… Стихи ваши
читаю в журналах.
Прочла ваших «Обреченных» в «Русских ведомостях», то самое, что вы мне рассказывали о
работе на белильных заводах.
Работы было довольно. Ежедневно
читали пьесы. Библиотека Григорьева была большая. Кроме того, на моей обязанности было выписывать, конечно, сперва под руководством Васи, костюмы и реквизит, иногда самый неожиданный.
Жадов. Для меня было бы ужасно убедиться в том, что ты говоришь. Нет, я надеюсь, что ты меня поймешь наконец. Теперь много
работы у меня; а вот будет поменьше, мы с тобой займемся. Утром будешь работать, а по вечерам будем
читать. Тебе многое надо
прочесть, ты ведь ничего не
читала.
— Нет, листочки эти — дорогое дело, и
читать их нужно всем пленникам труда, — задушевно и негромко начал он. — Мы, брат, пленники, приковали нас к
работе на всю жизнь, сделали рабами капиталистов, — верно ли? А листочки эти освобождают человеческий наш разум…
— Работать — трудно, жить — легко! Так много
работы — жить время нет!.. Для хозяина — весь день, вся жизнь, а для себя — минуты! Книжку почитать некогда, в театр пошёл бы, а — когда спать? Ты книжки
читаешь?
Задумал Долинский, по Дорушкиному же подстрекательству, написать небольшую повесть. Писал он неспешно, довольно долго, и по мере того, что успевал написать между своей срочной
работой,
читал по кусочкам Анне Михайловне и Дорушке.
Я еще раз
прочел письмо. В это время в кухню пришел солдат, приносивший нам раза два в неделю, неизвестно от кого, чай, французские булки и рябчиков, от которых пахло духами.
Работы у меня не было, приходилось сидеть дома по целым дням, и, вероятно, тот, кто присылал нам эти булки, знал, что мы нуждаемся.
Я накупил по этому отделу книг, и мы с вами будем вместе
читать их: я заранее прихожу в восторг, представляя себе эти прекрасные вечера, которые мы будем с вами посвящать на общую нашу
работу в вашей гостиной.
Княгиня приходила с
работой, а г-жа Петицкая с книгой, в ожидании, что ее заставят
читать.
Вечер свой Перский проводил за инспекторскими
работами, составляя и проверяя расписания и соображая успехи учеников с непройденными частями программы. Потом он много
читал, находя в этом большую помощь в знании языков. Он основательно знал языки французский, немецкий, английский и постоянно упражнялся в них чтением. Затем он ложился немного попозже нас, для того чтобы завтра опять встать немного нас пораньше.
Итак,
работа у меня кипела. Ложась на ночь, я представлял себе двух столоначальников, встречающихся на Невском. — А
читали ли вы, батюшка, статью:"Может ли быть совмещен в одном лице промысел огородничества с промыслом разведения козлов?"? — спрашивает один столоначальник.
— Здоров, братец! — отвечал Ижорской, — что ему делается?.. Постой-ка?.. Слышишь?.. Никак тяфкнула?.. Нет, нет!.. Он будет сюда с нашими барынями… Чудак!.. поверишь ли? не могу его уговорить поохотиться со мною!.. Бродит пешком да ездит верхом по своим полям, как будто бы некому, кроме его, присмотреть за
работою; а уж
читает,
читает!..
Но в данное время ее не было в Москве, и это не мешало, мне быть счастливым. Мы только что окончили практические
работы по съемке, отдыхали до начала лекций, ходили пешком в Москву,
читали и спорили.
Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после чаю отправиться на
работы, но остался, лег на диван и принялся
читать книгу, что с ним случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а стихов просто боялся. «Это непонятно, как стихи», — говаривал он и, в подтверждение слов своих, приводил следующие строки поэта Айбулата...
Тогда, под руководством Григория Иваныча, я горячо взялся за грудную
работу и через две недели
прочел другу моему Александру Панаеву известный длинный монолог из роли пастора.
Оставшись один, я попробовал работать;
работа не шла. Я достал с полки книгу и начал
читать. Слова и мысли проходили через мою голову, не оставляя следа. Я напрягал свое внимание всеми силами и все-таки не мог одолеть нескольких страниц.
Работая от шести часов вечера почти до полудня, днем я спал и мог
читать только между
работой, замесив тесто, ожидая, когда закиснет другое, и посадив хлеб в печь. По мере того как я постигал тайны ремесла, пекарь работал все меньше, он меня «учил», говоря с ласковым удивлением...
«Милый, как я вам рад! — восклицал Кокошкин, обнимая меня при первом нашем свидании, — как кстати вы приехали; Алексей Федорович у меня в зале
читает публичные лекции, и, конечно, ничего подобного Москва не слыхивала; я решился поставить на сцену моего „Мизантропа“ (он всегда называл его мой), я теперь весь погружен в репетиции —
работы по горло.