Неточные совпадения
Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и держит в правой
руке сочиненный Бородавкиным"Устав о неуклонном сечении", но, по-видимому, не
читает его, а как бы удивляется, что могут существовать на свете люди, которые даже эту неуклонность считают нужным обеспечивать какими-то уставами.
Расспросивши подробно будочника, куда можно пройти ближе, если понадобится, к собору, к присутственным местам, к губернатору, он отправился взглянуть на реку, протекавшую посредине города, дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой,
прочитать ее хорошенько, посмотрел пристально на проходившую
по деревянному тротуару даму недурной наружности, за которой следовал мальчик в военной ливрее, с узелком в
руке, и, еще раз окинувши все глазами, как бы с тем, чтобы хорошо припомнить положение места, отправился домой прямо в свой нумер, поддерживаемый слегка на лестнице трактирным слугою.
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным» в
руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И в их устах язык чужой
Не обратился ли в родной?
И он стал
читать — вернее, говорить и кричать —
по книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему
руку и говорил: «Мы».
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой
руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт прошлого». Он
прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел.
По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой в
руке и
читал, прихлебывая крепкий чай.
Освобожденный стол тотчас же заняли молодцеватый студент, похожий на переодетого офицера, и скромного вида человек с жидкой бородкой, отдаленно похожий на портреты Антона Чехова в молодости. Студент взял карту кушаний в
руки, закрыл ею румяное лицо, украшенное золотистыми усиками, и сочно заговорил, как бы
читая по карте...
— А я — ждал, что вы спросите об этом, — откликнулся Тагильский, сунул
руки в карманы брюк, поддернул их, шагнул к двери в столовую, прикрыл ее, сунул дымный окурок в землю кадки с фикусом. И, гуляя
по комнате, выбрасывая коротенькие ноги смешно и важно, как петух, он заговорил, как бы
читая документ...
Читать было трудно: Клим прижимал очки так, что было больно переносью, у него дрожала
рука, а отнять
руку от очков он не догадывался. Перечеркнутые, измазанные строки ползали
по бумаге, волнообразно изгибались, разрывая связи слов.
Иван Матвеевич взял письмо и привычными глазами бегал
по строкам, а письмо слегка дрожало в его пальцах.
Прочитав, он положил письмо на стол, а
руки спрятал за спину.
Иногда она как будто
прочтет упрек в глазах бабушки, и тогда особенно одолеет ею дикая, порывистая деятельность. Она примется помогать Марфеньке
по хозяйству, и в пять, десять минут, все порывами, переделает бездну, возьмет что-нибудь в
руки, быстро сделает, оставит, забудет, примется за другое, опять сделает и выйдет из этого так же внезапно, как войдет.
— Да,
читал и аккомпанировал мне на скрипке: он был странен, иногда задумается и молчит полчаса, так что вздрогнет, когда я назову его
по имени, смотрит на меня очень странно… как иногда вы смотрите, или сядет так близко, что испугает меня. Но мне не было… досадно на него… Я привыкла к этим странностям; он раз положил свою
руку на мою: мне было очень неловко. Но он не замечал сам, что делает, — и я не отняла
руки. Даже однажды… когда он не пришел на музыку, на другой день я встретила его очень холодно…
На днях я опять
читал про одного нищего, из благородных, ходившего
по трактирам и протягивавшего там
руку.
— Гм. — Он подмигнул и сделал
рукой какой-то жест, вероятно долженствовавший обозначать что-то очень торжествующее и победоносное; затем весьма солидно и спокойно вынул из кармана газету, очевидно только что купленную, развернул и стал
читать в последней странице, по-видимому оставив меня в совершенном покое. Минут пять он не глядел на меня.
Воцарилось глубочайшее молчание. Губернатор вынул из лакированного ящика бумагу и начал
читать чуть слышным голосом, но внятно. Только что он кончил, один старик лениво встал из ряда сидевших
по правую
руку, подошел к губернатору, стал, или, вернее, пал на колени, с поклоном принял бумагу, подошел к Кичибе, опять пал на колени, без поклона подал бумагу ему и сел на свое место.
Трудно было и обедать: чуть зазеваешься, тарелка наклонится, и ручей супа быстро потечет
по столу до тех пор, пока обратный толчок не погонит его назад. Мне уж становилось досадно: делать ничего нельзя, даже
читать. Сидя ли, лежа ли, а все надо думать о равновесии, упираться то ногой, то
рукой.
Мы шли
по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В
руках у него была книга. Отец Аввакум взял у него книгу, снял с его носа очки, надел на свой и стал
читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул. Книга была — Конфуций.
Началась обычная процедура: перечисление присяжных заседателей, рассуждение о неявившихся, наложение на них штрафов и решение о тех, которые отпрашивались, и пополнение неявившихся запасными. Потом председатель сложил билетики, вложил их в стеклянную вазу и стал, немного засучив шитые рукава мундира и обнажив сильно поросшие волосами
руки, с жестами фокусника, вынимать
по одному билетику, раскатывать и
читать их. Потом председатель спустил рукава и предложил священнику привести заседателей к присяге.
Старшина с торжественным видом нес лист. Он подошел к председателю и подал его. Председатель
прочел и, видимо, удивленный, развел
руками и обратился к товарищам, совещаясь. Председатель был удивлен тем, что присяжные, оговорив первое условие: «без умысла ограбления», не оговорили второго: «без намерения лишить жизни». Выходило
по решению присяжных, что Маслова не воровала, не грабила, а вместе с тем отравила человека без всякой видимой цели.
— Скажите им, что Христос жалел их и любил, — сказал он, — и умер за них. Если они будут верить в это, они спасутся. — Пока он говорил, все арестанты молча стояли перед нарами, вытянув
руки по швам. — В этой книге, скажите им, — закончил он, — всё это сказано. Есть умеющие
читать?
Голос Марьи Степановны раздавался в моленной с теми особенными интонациями, как
читают только раскольники: она
читала немного в нос, растягивая слова и произносила «й» как «и». Оглянувшись назад, Привалов заметил в левом углу, сейчас за старухами, знакомую высокую женскую фигуру в большом платке, с сложенными по-раскольничьи на груди
руками. Это была Надежда Васильевна.
Письмо было в ее
руке, и она все время, пока кричала, махала им
по воздуху. Грушенька выхватила от нее письмо и поднесла к свечке. Это была только записочка, несколько строк, в один миг она
прочла ее.
Разговаривал я с ней, правда, мало, больше так на нее смотрел; но
читал ей вслух разные трогательные сочинения, пожимал ей украдкой
руки, а
по вечерам мечтал с ней рядом, упорно глядя на луну, а не то просто вверх.
Настроенный вечером и не желая петь перед Лаврецким, но чувствуя прилив художнических ощущений, он пустился в поэзию:
прочел хорошо, но слишком сознательно и с ненужными тонкостями, несколько стихотворений Лермонтова (тогда Пушкин не успел еще опять войти в моду) — и вдруг, как бы устыдясь своих излияний, начал,
по поводу известной «Думы», укорять и упрекать новейшее поколение; причем не упустил случая изложить, как бы он все повернул по-своему, если б власть у него была в
руках.
В доме Груздева уже хозяйничали мастерица Таисья и смиренный заболотский инок Кирилл.
По покойнице попеременно
читали лучшие скитские головщицы: Капитолина с Анбаша и Аглаида из Заболотья. Из уважения к хозяину заводское начальство делало вид, что ничего не видит и не слышит, а то скитниц давно выпроводили бы. Исправник Иван Семеныч тоже махнул
рукой: «Пусть их
читают, ангел мой».
Миша застал здесь, кроме нас, старожилов ялуторовских, Свистуновых и Наталью Дмитриевну, которую вы не можете отыскать. Она
читала вместе со мной ваше письмо и, вероятно, скоро лично будет вам отвечать и благодарить по-своему за все, что вы об ней мне говорите, может быть, не подозревая, что оно ей прямо попало в
руки. — Словом, эта женщина сделала нам такой подарок, который я называю подвигом дружбы. Не знаю, как ее благодарить, хоть она уверяет, что поездка в Сибирь для нее подарок, а не для нас.
Прочтя сии набросанные строки
С небрежностью на памятном листке,
Как не узнать поэта
по руке?
Как первые не вспомянуть уроки
И не сказать при дружеском столе:
«Друзья, у нас есть друг и в Хороле...
Генерал Стрепетов сидел на кресле
по самой середине стола и, положив на
руки большую белую голову,
читал толстую латинскую книжку. Он был одет в серый тулупчик на лисьем меху, синие суконные шаровары со сборками на животе и без галстука. Ноги мощного старика, обутые в узорчатые азиатские сапоги, покоились на раскинутой под столом медвежьей шкуре.
Заспавшаяся Лиза ничего не могла сообразить в одно мгновение. Она закрыла
рукою глаза и, открыв их снова, случайно прежде всего
прочла на лежащей у самовара карточке: «В С.-Петербурге,
по Караванной улице, № 7, гостиница для приезжающих с нумерами „Италия“.»
Володя лежал с ногами на диване и, облокотившись на
руку,
читал какой-то французский роман, когда я, после вечерних классов,
по своему обыкновению, вошел к нему в комнату.
По вечерам, — когда полковник, выпив рюмку — другую водки, начинал горячо толковать с Анной Гавриловной о хозяйстве, а Паша, засветив свечку, отправлялся наверх
читать, — Еспер Иваныч, разоблаченный уже из сюртука в халат, со щегольской гитарой в
руках, укладывался в гостиной, освещенной только лунным светом, на диван и начинал негромко наигрывать разные трудные арии; он отлично играл на гитаре, и вообще видно было, что вся жизнь Имплева имела какой-то поэтический и меланхолический оттенок: частое погружение в самого себя, чтение, музыка, размышление о разных ученых предметах и, наконец, благородные и возвышенные отношения к женщине — всегда составляли лучшую усладу его жизни.
Как я горевал и досадовал, что не мог им
прочесть его ранее,
по рукописи, которая была в
руках у издателя!
Мой друг дрогнул. Я очень ясно
прочитал на его лице, что у него уж готов был вицмундир, чтоб ехать к князю Ивану Семенычу, что опоздай я еще минуту — и кто бы поручился за то, что могло бы произойти! Однако замешательство его было моментальное. Раскаяние мое видимо тронуло его. Он протянул мне обе
руки, и мы долгое время стояли
рука в
руку, чувствуя
по взаимным трепетным пожиманиям, как сильно взволнованы были наши чувства.
Сказавши это, Осип Иваныч опрокинулся на спину и, положив ногу на ногу, левую
руку откинул, а правою забарабанил
по ручке дивана. Очевидно было, что он собрался
прочитать нам предику, но с таким при этом расчетом, что он будет и разглагольствовать, и на бобах разводить, а мы будем слушать да поучаться.
Болен я, могу без хвастовства сказать, невыносимо. Недуг впился в меня всеми когтями и не выпускает из них.
Руки и ноги дрожат, в голове — целодневное гудение,
по всему организму пробегает судорога. Несмотря на врачебную помощь, изможденное тело не может ничего противопоставить недугу. Ночи провожу в тревожном сне, пишу редко и с большим мученьем,
читать не могу вовсе и даже — слышать чтение.
По временам самый голос человеческий мне нестерпим.
Джемма засмеялась, ударила брата
по руке, воскликнула, что он «всегда такое придумает!» Однако тотчас пошла в свою комнату и, вернувшись оттуда с небольшой книжкой в
руке, уселась за столом перед лампой, оглянулась, подняла палец — «молчать, дескать!» — чисто итальянский жест — и принялась
читать.
— Варя, пожалуйста,
читай поскорее, — сказала она, подавая ей книгу и ласково потрепав ее
по руке, — я непременно хочу знать, нашел ли он ее опять. (Кажется, что в романе и речи не было о том, чтобы кто-нибудь находил кого-нибудь.) А ты, Митя, лучше бы завязал щеку, мой дружок, а то свежо и опять у тебя разболятся зубы, — сказала она племяннику, несмотря на недовольный взгляд, который он бросил на нее, должно быть за то, что она прервала логическую нить его доводов. Чтение продолжалось.
Я только один раз был у него летом, кажется, в мае месяце. Он,
по обыкновению, лежал на диване; окна были открыты, была теплая ночь, а он в меховой шапке
читал гранки.
Руки никогда не подавал и, кто бы ни пришел, не вставал с дивана.
А я поднимаю
руку и начинаю
читать заметку.
По мере чтения лица делаются серьезными, а потом и злыми.
Читаю...
— Я пришел к вам, отец Василий, дабы признаться, что я,
по поводу вашей истории русского масонства, обещая для вас журавля в небе, не дал даже синицы в
руки; но теперь, кажется, изловил ее отчасти, и случилось это следующим образом: ехав из Москвы сюда, я был у преосвященного Евгения и, рассказав ему о вашем положении, в коем вы очутились после варварского поступка с вами цензуры, узнал от него, что преосвященный — товарищ ваш
по академии, и, как результат всего этого, сегодня получил от владыки письмо, которое не угодно ли будет вам
прочесть.
Во все это время Сусанна Николаевна, сидевшая рядом с мужем, глаз не спускала с него и, видимо, боясь спрашивать, хотела,
по крайней мере,
по выражению лица Егора Егорыча
прочесть, что у него происходит на душе. Наконец он взял ее
руку и крепко прижал ту к подушке дивана.
Он хлопнул довольно грязной
рукой по правой щеке, и — о, чудо! — такса, которую мы до сих пор видели лишь мысленными очами (только однажды я мельком усмотрел один параграф ее), вдруг засветилась, так что мы совершенно явственно
прочитали...
Я стал что-то говорить ей, размахивая
руками,
читая на память. Она слушала меня молча и серьезно, потом встала и прошлась
по комнате, задумчиво говоря...
— Да, прошу тебя, пожалуй усни, — и с этими словами отец протопоп, оседлав свой гордый римский нос большими серебряными очками, начал медленно перелистывать свою синюю книгу. Он не
читал, а только перелистывал эту книгу и при том останавливался не на том, что в ней было напечатано, а лишь просматривал его собственной
рукой исписанные прокладные страницы. Все эти записки были сделаны разновременно и воскрешали пред старым протопопом целый мир воспоминаний, к которым он любил
по временам обращаться.
— А вы, отец Захария, как вы много логике учились, так вы вот это
прочитайте: «Даде в
руку его посох». Нуте-ка, решите
по логике: чему такая надпись соответствует!
Секретарь, стоя за стулом Борноволокова, глядел через его плечо в бумагу и продолжал диктовать: «Подлец Термосесов непостижимым и гениальным образом достал мое собственноручное письмо к вам, в котором я,
по неосторожности своей, написал то самое, что вы на этом листке
читаете выше, хотя это теперь написано
рукой того же негодяя Термосесова».
Все они, так же как и он, подняли
руки ладонями кверху и, закрыв глаза,
прочли молитву, потом отерли лицо
руками, спуская их
по бородам и соединяя одну с другою.
Меж тем солнце пробилось наконец сквозь туманные облачные пласты;
по яркому морю кружилась пена. Вскоре я отправился к себе вниз, где, никем не потревоженный, провел в чтении около трех часов. Я
читал две книги — одна была в душе, другая в
руках.
Вошел Мерцалов. Он был в летнем пальто, летней войлочной шляпе и без калош. Его
руки взбухли и посинели от мороза, глаза провалились, щеки облипли вокруг десен, точно у мертвеца. Он не сказал жене ни одного слова, она ему не задала ни одного вопроса. Они поняли друг друга
по тому отчаянию, которое
прочли друг у друга в глазах.
Но дачник умер бы у себя на даче, а пение доносилось с улицы. Мы оделись и попали к месту действия одними из первых. Прямо на шоссе, в пыли, лежал Васька, скрестив по-покойницки
руки на груди. Над ним стоял какой-то среднего роста господин в военном мундире и хриплым басом
читал...