Неточные совпадения
Как всегда, у него за время его уединения набралось пропасть мыслей и чувств, которых он не мог передать окружающим, и теперь он изливал в Степана Аркадьича и поэтическую радость весны, и неудачи и планы хозяйства, и мысли и замечания о книгах, которые он
читал, и в особенности идею своего сочинения, основу которого, хотя он сам не замечал этого, составляла
критика всех старых сочинений о хозяйстве.
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые
читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством, молодые литераторы, еще не облаянные и не укушенные
критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо, не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Все это скорее предупредило меня против статьи, чем в ее пользу, и я принялся
читать «
критику» и «смесь».
В последние годы я много
читал по библейской
критике, по научной истории еврейства и христианства.
Я говорил уже, что
читал «
Критику чистого разума» Канта и «Философию духа» Гегеля, когда мне было четырнадцать лет.
Один рабочий
читал доклад об Евангелии, в котором излагал популярные брошюры отрицательной библейской
критики, много говорили о противоречиях в Евангелиях.
Когда я держал выпускной экзамен по логике, то я уже
прочел «
Критику чистого разума» Канта и «Логику» Д.С. Милля.
Из представителей академической профессорской философии я еще на первом курсе университета имел близкое общение с Г.И. Челпановым, популярным профессором философии, который с большим успехом
читал курс по
критике материализма.
Придя как-то к брату,
критик читал свою статью и, произнося: «я же говорю: напротив», — сверкал глазами и энергически ударял кулаком по столу… От этого на некоторое время у меня составилось представление о «
критиках», как о людях, за что-то сердитых на авторов и говорящих им «все напротив».
Мы
читаем и любим Островского, и от
критики мы хотим, чтобы она осмыслила перед нами то, чем мы увлекаемся часто безотчетно, чтобы она привела в некоторую систему и объяснила нам наши собственные впечатления.
— О, это так! — вскричал князь. — Эта мысль и меня поражала, и даже недавно. Я знаю одно истинное убийство за часы, оно уже теперь в газетах. Пусть бы выдумал это сочинитель, — знатоки народной жизни и
критики тотчас же крикнули бы, что это невероятно; а
прочтя в газетах как факт, вы чувствуете, что из таких-то именно фактов поучаетесь русской действительности. Вы это прекрасно заметили, генерал! — с жаром закончил князь, ужасно обрадовавшись, что мог ускользнуть от явной краски в лице.
В статье «Об эпиграмме и надписи у древних» (из Ла Гарпа)
читаем: «В новейшие времена эпиграмма, в обыкновенном смысле, означает такой род стихотворения, который особенно сходен с сатирою по насмешке или по
критике; даже в простом разговоре колкая шутка называется эпиграммою; но в особенности сим словом означается острая мысль или натуральная простота, которая часто составляет предмет легкого стихотворения.
Куплю себе Лессинга [Лессинг Готхольд Эфраим (1729—1781) — знаменитый немецкий писатель и
критик, представитель немецкого буржуазного просвещения, автор драм «Эмилия Галотти», «Натан Мудрый» и др.], буду
читать Шеллинга [Шеллинг Фридрих Вильгельм Иосиф (1775—1854) — немецкий философ-идеалист.
Будучи от природы весьма неглупая девушка и вышедши из пансиона, где тоже больше учили ее мило держать себя, она начала
читать все повести, все стихи, все
критики и все ученые даже статьи.
Ты, положим, талант, даже замечательный талант… ну, не гений, как об тебе там сперва прокричали, а так, просто талант (я еще вот сегодня
читал на тебя эту
критику в «Трутне»; слишком уж там тебя худо третируют: ну да ведь это что ж за газета!).
— Теперь, друг, еще одно слово, — продолжал он. — Слышал я, как твоя слава сперва прогремела;
читал потом на тебя разные
критики (право,
читал; ты думаешь, я уж ничего не
читаю); встречал тебя потом в худых сапогах, в грязи без калош, в обломанной шляпе и кой о чем догадался. По журналистам теперь промышляешь?
— Последние годы, — вмешался Петр Михайлыч, — только журналы и
читаем… Разнообразно они стали нынче издаваться… хорошо; все тут есть: и для приятного чтения, и полезные сведения, история политическая и натуральная,
критика… хорошо-с.
— А вы и
критику читаете? — спросил ее Калинович.
И таковы без исключения все
критики культурных верующих людей и потому понимающих опасность своего положения. Единственный выход из него для них — надежда на то, что, пользуясь авторитетом церкви, древности, святости, можно запутать читателя, отвлечь его от мысли самому
прочесть Евангелие и самому своим умом обдумать вопрос. И это удается.
Журналы могут не печатать, публика не
читать,
критики разносить, — все это может быть одной случайностью, а важно только одно, именно, что у автора есть свое собственное содержание, свое я.
Всякий говорит,
читая нашу громоносную
критику: «Вы предлагаете нам свою «бурю», уверяя, что в «Грозе» то, что есть, — лишнее, а чего нужно, того недостает.
— En bien, votre critique n'est pas fondée, [Итак, ваша
критика неосновательна (франц.)] — решил торжествующий Gigot, и, широко шаркнув Дон-Кихоту ногой, он язвительно поклонился ему, как человеку, с которым нечего много разговаривать тому, кто
читал про Обри и Мондидье, Облонгов и Мордрелей. Рогожин был смят, но он быстро и преоригинально нашелся.
— А что именно будут
читать? — спросил равнодушно
критик, но втайне обрадованный таким почетом.
Вообще — со мною обращались довольно строго: когда я
прочитал «Азбуку социальных наук», мне показалось, что роль пастушеских племен в организации культурной жизни преувеличена автором, а предприимчивые бродяги, охотники — обижены им. Я сообщил мои сомнения одному филологу, — а он, стараясь придать бабьему лицу своему выражение внушительное, целый час говорил мне о «праве
критики».
Разумеется, я
прочел мою
критику и в Гарновском доме, не пропустив случая побранить Загоскина, которого в глаза не видывал и комедии которого не
читал.
— Нет-с, Алексей Иванович, вы не плюйтесь, потому что я очень заинтересован и именно пришел проверить-с… У меня язык плохо вяжется, но вы простите-с. Я ведь об «хищном» этом типе и об «смирном-с» сам в журнале
читал, в отделении критики-с, — припомнил сегодня поутру… только забыл-с, а по правде, тогда и не понял-с. Я вот именно желал разъяснить: Степан Михайлович Багаутов, покойник-с, — что он, «хищный» был или «смирный-с»? Как причислить-с?
Я говорил Гоголю после, что, слушая «Мертвые души» в первый раз, да хоть бы и не в первый, и увлекаясь красотами его художественного создания, никакой в свете
критик, если только он способен принимать поэтические впечатления, не в состоянии будет замечать какие-нибудь недостатки; что если он хочет моих замечаний, то пусть даст мне чисто переписанную рукопись в руки, чтоб я на свободе
прочел ее и, может быть, не один раз; тогда дело другое.
Студент. Вот изволите видеть: живут в Петербурге эти господа. Один из них мне приятель. Он из семинарии (как всем известно, что в наше время быть из семинарии почти чин, так как лучшие головы и таланты все из семинарии). Он известен даже в литературном мире своей
критикой на повесть «Чижи». Вы
читали, может быть? Замечательная статья: «Чижа не уничижай». Он тут проводит мысль о прогрессе идей в наших семинариях.
Уже с XIII века Западная Европа решительно и упорно приступила к поискам новых форм мысли, к изучению и
критике восточного догматизма, а у нас в XVII веке требовалось, чтобы «никто из неученых людей в домах у себя польских, латинских и немецких и люторских, и кальвинских, и прочих еретических книг не имел и не
читал.
Мы не
читали статейки строгого
критика, потому что давно уже перестали интересоваться его литературными приговорами; но тем не менее мы понимаем процесс, посредством которого он составил свое заключение.
Критик Григорий Ландау
читает свои афоризмы. И еще другой
критик, которого зовут Луарсаб Николаевич. Помню из читавших еще Константина Ландау из-за его категорического обо мне, потом, отзыва — Ахматовой. Ахматова: “Какая она?” — “О, замечательная!” Ахматова, нетерпеливо: “Но можно в нее влюбиться??” — “Нельзя не влюбиться”. (Понимающие мою любовь к Ахматовой — поймут.)
Повести г. Плещеева печатались во всех наших лучших журналах и были прочитываемы в свое время. Потом о них забывали. Толков и споров повести его никогда не возбуждали ни в публике, ни в литературной
критике: никто их не хвалил особенно, но и не бранил никто. Большею частью повесть
прочитывали и оставались довольны; тем дело и кончалось…
— Одни увлекательней и легче, как Златоуст, Массильон и Иннокентий, а другие тверже и спористей, как Василий Великий, Боссюэт и Филарет. Ренан ведь очень легок, а вы если
критикой духа интересуетесь, так Ламене извольте
прочитать. Этот гораздо позабористей.
— Да, может быть. Я мало этих вещей
читал, да на что их? Это роскошь знания, а нужна польза. Я ведь только со стороны
критики сущности христианства согласен с Фейербахом, а то я, разумеется, и его не знаю.
Он молча зажег лампу и сел за «
Критику чистого разума» [Одна из основных работ (1781) немецкого философа-идеалиста Иммануила Канта.]. В последнее время он усердно
читал ее.
— Э, не смотрите: ерунда! Я их так себе, от скуки, из мастерской взял. Глупые идеи, нечего
читать: одна только
критика, для смеху… Ну, а вот оно и подкрепление нам!
По этой части ученики Ecole des beaux-arts (по-нашему Академии художеств) были поставлены в гораздо более выгодные условия. Им
читал лекции по истории искусства Ипполит Тэн. На них я подробнее остановлюсь, когда дойду до зимы 1868–1869 года. Тогда я и лично познакомился с Тэном, отрекомендованный ему его товарищем — Франциском Сарсе. Тогда Сарсе считался и действительно был самым популярным и авторитетным театральным
критиком.
И уже в этот с лишком двухлетний период литературные стремления начали проявлять себя. Я стал
читать немецких поэтов, впервые вошел в Гейне, интересовался Шекспиром, сначала в немецких переводах, его
критиками, биографиями Шиллера и Гете.
Григорьев всегда и давно интересовал меня. Его славянофильство не отнимало у него в моих глазах ни талантливости, ни ума, ни замечательных критических способностей. Я
читал все, что он печатал и по общей
критике, и как театральный рецензент.
И при мне в Дерпте у Дондуковых (они были в родстве с Пещуровыми) кто-то
прочел вслух письмо Добролюбова — тогда уже известного
критика, где он горько сожалеет о том, что вовремя не занялся иностранными языками, с грехом пополам
читает французские книги, а по-немецки начинает заново учиться.
Пришла весна, и Люксембургский сад (тогда он не был урезан, как впоследствии) сделался на целые дни местом моих уединенных чтений. Там одолевал я и все шесть томов"Системы позитивной философии", и
прочел еще много книг по истории литературы, философии и литературной
критике. Никогда в моей жизни весна — под деревьями, под веселым солнцем — не протекала так по-студенчески, в такой гармонии всех моих духовных запросов.
Студентом в Дерпте, усердно
читая все журналы, я знаком был со всем, что Дружинин написал выдающегося по литературной
критике. Он до сих пор, по-моему, не оценен еще как следует. В эти годы перед самой эпохой реформ Дружинин был самый выдающийся
критик художественной беллетристики, с определенным эстетическим credo. И все его ближайшие собраты — Тургенев, Григорович, Боткин, Анненков — держались почти такого же credo. Этого отрицать нельзя.
В College de France
читал по истории литературы (своей и отчасти иностранной) просто
критик, без ученой высшей степени — Филарет Шаль, уже состарившийся, болтливый, с сомнительной ученостью, но более живой и забавный.
— Это мои присяжные
критики. Я
читаю им все, что напишу.
В конце концов почувствовал, что ничего у него не выходит, и предоставил
читать своему другу, С. С. Голоушеву, художественному
критику.
И
критика нередко бывала жестокая, уничтожающая, так что некоторые более самолюбивые члены даже избегали
читать свои вещи на «Среде».
Писатели
читали в кружке своя новые произведения, которые потом подвергались
критике присутствующих.
В кружке «Среда» он обязательно
читал каждую свою новую вещь, жадно вслушивался в самую суровую
критику, но, может быть, из ста замечаний принимал к исполнению только одно-два.
В самом деле: разве находка у нее нынешнего мужа в некотором роде не самая простонародная сцена? Разве это не отдает «Москалем Чаривником»?.. Как хороша взаправду живая народная жизнь! Марья Степановна почувствовала негодование к выходкам против Белинского. Скобелев ей открыл более, и она добилась случая видеть раз знаменитого
критика. Потом у ней пил чай и что-то
читал Николай Полевой, и кто-то с кем-то спорил о славянофилах и о необычайном уме молодого Хомякова.
Если вы не
читали в подлиннике этого апокрифа, то вы, конечно,
читали прекрасное стихотворение гр. Ал. Толстого («Грешница») или стояли в благородном самоуглублении перед картиной Семирадского [Семирадский Генрих Ипполитович (1843–1902) — русский и польский живописец академического направления, картина которого «Христос и грешница», выставленная в Петербурге на академической выставке 1873 г., вызвала большой интерес и споры в публике и
критике.], который изобразил это священное чудо в пластических образах.