Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад, за которым она ходит, как садовник, а зимою любит она петь песни, слушать, как их поют,
читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не любит, никогда не ласкает и денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей за то.
Неточные совпадения
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей
книжки, однако
читай ее,
читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось
читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Софья (одна, глядя на часы). Дядюшка скоро должен вытти. (Садясь.) Я его здесь подожду. (Вынимает
книжку и
прочитав несколько.) Это правда. Как не быть довольну сердцу, когда спокойна совесть! (
Прочитав опять несколько.) Нельзя не любить правил добродетели. Они — способы к счастью. (
Прочитав еще несколько, взглянула и, увидев Стародума, к нему подбегает.)
Софья. Я вас дожидалась, дядюшка.
Читала теперь
книжку.
В его кабинете всегда лежала какая-то
книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно
читал уже два года.
Здесь с ним обедывал зимою
Покойный Ленский, наш сосед.
Сюда пожалуйте, за мною.
Вот это барский кабинет;
Здесь почивал он, кофей кушал,
Приказчика доклады слушал
И
книжку поутру
читал…
И старый барин здесь живал;
Со мной, бывало, в воскресенье,
Здесь под окном, надев очки,
Играть изволил в дурачки.
Дай Бог душе его спасенье,
А косточкам его покой
В могиле, в мать-земле сырой...
Татьяна долго в келье модной
Как очарована стоит.
Но поздно. Ветер встал холодный.
Темно в долине. Роща спит
Над отуманенной рекою;
Луна сокрылась за горою,
И пилигримке молодой
Пора, давно пора домой.
И Таня, скрыв свое волненье,
Не без того, чтоб не вздохнуть,
Пускается в обратный путь.
Но прежде просит позволенья
Пустынный замок навещать,
Чтоб
книжки здесь одной
читать.
Потом, уже достигнув зрелого возраста,
прочла она несколько книг содержания романтического, да недавно еще, через посредство господина Лебезятникова, одну
книжку «Физиологию» Льюиса [«Физиология» Льюиса — книга английского философа и физиолога Д. Г. Льюиса «Физиология обыденной жизни», в которой популярно излагались естественно-научные идеи.] — изволите знать-с? — с большим интересом
прочла, и даже нам отрывочно вслух сообщала: вот и все ее просвещение.
Я пришла тогда, — продолжала она, плача, — а покойник и говорит: «
прочти мне, говорит, Соня, у меня голова что-то болит,
прочти мне… вот
книжка», — какая-то
книжка у него, у Андрея Семеныча достал, у Лебезятникова, тут живет, он такие смешные
книжки всё доставал.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой руки по
книжке, продолжал: — Эта
книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все человеческие желания, весь человеческий опыт прошлого». Он
прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
В лесу, на холме, он выбрал место, откуда хорошо видны были все дачи, берег реки, мельница, дорога в небольшое село Никоново, расположенное недалеко от Варавкиных дач, сел на песок под березами и развернул
книжку Брюнетьера «Символисты и декаденты». Но
читать мешало солнце, а еще более — необходимость видеть, что творится там, внизу.
Пыльников выхватил из кармана пиджака записную
книжку и, показав ее всем, попросил разрешения
прочитать образцы солдатских писем.
— Налить еще чаю? — спрашивала Елена, она сидела обычно с
книжкой в руке, не вмешиваясь в лирические речи мужа, быстро перелистывая страницы, двигая бровями.
Читала она французские романы, сборники «Шиповника», «Фиорды», восхищалась скандинавской литературой. Клим Иванович Самгин не заметил, как у него с нею образовались отношения легкой дружбы, которая, не налагая никаких неприятных обязательств, не угрожала принять характер отношений более интимных и ответственных.
Он выхватил из кармана записную
книжку и, усмехаясь, вытаращив глаза, радостно воющим тоном
прочитал...
— Интересная тема, — сказал Тагильский, кивнув головой. — Когда отцу было лет под тридцать, он
прочитал какую-то
книжку о разгульной жизни золотоискателей, соблазнился и уехал на Урал. В пятьдесят лет он был хозяином трактира и публичного дома в Екатеринбурге.
—
Прочти «Гигиену брака», есть такая
книжка, или возьми учебник акушерства.
— Был на закрытом докладе Озерова. Думцы. Редактора. Папаша Суворин и прочие, иже во святых. Промышленники, по производствам, связанным с сельским хозяйством, — настроены празднично. А пшеница в экспорт идет по 91 копейке, в восьмом году продавали по рубль двадцать. — Он вытащил из кармана записную
книжку и
прочитал: — «В металлургии капитал банков 386 миллионов из общей суммы 439, в каменноугольной — 149 из 199». Как это понимать надо?
Человека с французской бородкой не слушали, но он, придерживая одной рукой пенсне, другой держал пред лицом своим записную
книжку и
читал...
— Долго, а — не зря! Нас было пятеро в камере,
книжки читали, а потом шестой явился. Вначале мы его за шпиона приняли, а потом оказалось, он бывший студент, лесовод, ему уже лет за сорок, тихий такой и как будто даже не в своем уме. А затем оказалось, что он — замечательный знаток хозяйства.
Вспомнилось, как Пыльников, закрыв розовое лицо свое зеленой
книжкой,
читал...
Он так пламенно и красноречиво расхваливал ее, что Клим взял у него эту толстенькую
книжку, внимательно
прочитал, но не нашел в ней ничего достойного восхищения.
Он сел и начал разглаживать на столе измятые письма. Третий листок он
прочитал еще раз и, спрятав его между страниц дневника, не спеша начал разрывать письма на мелкие клочки. Бумага была крепкая, точно кожа. Хотел разорвать и конверт, но в нем оказался еще листок тоненькой бумаги, видимо, вырванной из какой-то
книжки.
— Ежели вас не зацепят в эту историю, так вы насчет
книжек позаботьтесь мне; в тюрьме будто
читать не мешают.
— И! нет, какой характер! Не глупа, училась хорошо,
читает много книг и приодеться любит. Поп-то не бедный: своя земля есть. Михайло Иваныч, помещик, любит его, — у него там полная чаша! Хлеба, всякого добра — вволю; лошадей ему подарил, экипаж, даже деревьями из оранжерей комнаты у него убирает. Поп умный, из молодых — только уж очень по-светски ведет себя: привык там в помещичьем кругу. Даже французские
книжки читает и покуривает — это уж и не пристало бы к рясе…
— Какие же тебе
книжки еще нравятся?
Читала ли ты серьезное что-нибудь?
Вера думала, что отделалась от
книжки, но неумолимая бабушка без нее не велела
читать дальше и сказала, что на другой день вечером чтение должно быть возобновлено. Вера с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил лучше погулять.
Он так и сделал: сначала поступил писарем в большое село, но скоро был арестован за то, что
читал крестьянам
книжки и устроил среди них потребительное и производительное товарищество.
— Ну, а ты, коза, «в
книжку не
читаешь»?
— А хоть бы и так, — худого нет; не все в девках сидеть да
книжки свои
читать. Вот мудрите с отцом-то, — счастья бог и не посылает. Гляди-ко, двадцать второй год девке пошел, а она только смеется… В твои-то годы у меня трое детей было, Костеньке шестой год шел. Да отец-то чего смотрит?
— Да ей нездоровится что-то… — подобрав губы, ответила Марья Степановна. — Все это от ваших
книжек:
читает,
читает, ну и попритчится что ни на есть.
Надежда Васильевна вечером тоже редко показывалась на половине Марьи Степановны, потому что обыкновенно в это время занималась у себя в комнате, — «
читала в
книжку», как говорила про нее Марья Степановна.
«В книжку-то
читать можно по всем комнатам», — ворчала старая раскольница.
— Сергей Александрыч… Сергей Александрыч с Константином Васильичем все
книжки читали, поэтому из них можно и крупы и муки намолоть. Сережа-то и маленьким когда был, так зверьком и выглядывал: то веревки из него вей, то хоть ты его расколи, — одним словом, приваловская кровь. А впрочем, кто его знает, может, и переменился.
А так как начальство его было тут же, то тут же и
прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную
книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Он с самого детства любил уходить в угол и
книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во все время пребывания его в школе.
— Я вам сказала: одна, что я могу начать? Я не знаю, как приняться; и если б знала, где у меня возможность? Девушка так связана во всем. Я независима у себя в комнате. Но что я могу сделать у себя в комнате? Положить на стол
книжку и учить
читать. Куда я могу идти одна? С кем я могу видеться одна? Какое дело я могу делать одна?
Разойдутся, оба по своим комнатам сидят,
книжки читают, он тоже пишет.
— Хорошо им жить? Ученые они?
Книжки читают, об новых ваших порядках думают, как бы людям добро делать? Думают, что ли? — говори!
Я лег на траву и достал
книжку; но я и двух страниц не
прочел, а он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно работать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно значение художника в наш век.
Однако, спустя короткое время, пронесся разъяснительный слух, что в Петербурге накрыли тайное общество злонамеренных молодых людей, которые в карты не играют, по трактирам не ходят, шпицбалов не посещают, а только
книжки читают и промежду себя разговаривают. Струнников серьезно обеспокоился и самолично полетел к Перхунову, который, как об этом упомянуто выше, уже был однажды заподозрен в вольнодумстве.
Лишь бы слушали да
читали, а у меня, пожалуй, — лень только проклятая рыться, — наберется и на десять таких
книжек.
— А я именно об этом спрашивал.
Читайте вы! — сказал он ученику, перед которым лежала
книжка басен.
Однажды я сидел в гостиной с какой-то
книжкой, а отец, в мягком кресле,
читал «Сын отечества». Дело, вероятно, было после обеда, потому что отец был в халате и в туфлях. Он
прочел в какой-то новой
книжке, что после обеда спать вредно, и насиловал себя, стараясь отвыкнуть; но порой преступный сон все-таки захватывал его внезапно в кресле. Так было и теперь: в нашей гостиной было тихо, и только по временам слышался то шелест газеты, то тихое всхрапывание отца.
Лет сорок тому назад я
читал в одной охотничьей
книжке, что дупельшнепа по-русски называют лежанка; в другой, позднейшей книге напечатано, что дупельшнепа называют стучиком, а гаршнепа лежанкой; но все это неправда.
— Я
читаю в своей
книжке, — пояснил он, — пальцами.
Он давал деньги, присылал необходимые вещи — портянки, подвертки, холста, приносил иногда душеспасительные
книжки и оделял ими каждого грамотного, с полным убеждением, что они будут их дорогой
читать и что грамотный
прочтет неграмотному.
— Ну, довольно, полно, молись за кого хочешь, черт с тобой, раскричался! — досадливо перебил племянник. — Ведь он у нас преначитанный, вы, князь, не знали? — прибавил он с какою-то неловкою усмешкой. — Всё теперь разные вот этакие
книжки да мемуары
читает.
Паншин навел разговор на литературу: оказалось, что она так же, как и он,
читала одни французские
книжки...
Разные умные
книжки, которые она
читала раньше с отцом, казались ей теперь детскою сказкой.
Он ничему не учился и ничего не
читал, а она сколько умных
книжек перечитала.
— Не твое это дело, барышня, наши мужицкие разговоры слушать… Иди-ка к себе в комнату да
читай в свою
книжку.