Неточные совпадения
Я был рожден для жизни мирной,
Для деревенской
тишины:
В глуши звучнее голос лирный,
Живее творческие сны.
Досугам посвятясь невинным,
Брожу над озером пустынным,
И far niente мой закон.
Я каждым утром пробужден
Для сладкой неги и свободы:
Читаю мало, долго сплю,
Летучей славы не ловлю.
Не так ли я
в былые годы
Провел
в бездействии,
в тени
Мои счастливейшие дни?
В те дни, когда
в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не
читал,
В те дни
в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших
в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза
в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Окруженная свежестью и тенью, она
читала, работала или предавалась тому ощущению полной
тишины, которое, вероятно, знакомо каждому и прелесть которого состоит
в едва сознательном, немотствующем подкарауливанье широкой жизненной волны, непрерывно катящейся и кругом нас, и
в нас самих.
—
В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные
в зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел
в дом,
в прохладную
тишину. Макаров сидел у стола с газетой
в руке и
читал, прихлебывая крепкий чай.
Перед ужином он
читал со мною Псалтырь, часослов или тяжелую книгу Ефрема Сирина, а поужинав, снова становился на молитву, и
в тишине вечерней долго звучали унылые, покаянные слова...
В избе воцарилась мертвая
тишина, и мать Енафа подала знак Аглаиде
читать отходную.
Дружеские заботы Розанова, спокойствие и
тишина, которые доставляли больной жильцы Дома, и отсутствие лишних людей
в три дня значительно уменьшили жестокость этих припадков. Через три дня Лиза могла
читать глазами книгу и переносила вблизи себя тихий разговор, а еще через день заговорила сама.
Лихонин
прочитал также о том, что заведение не должно располагаться ближе чем на сто шагов от церквей, учебных заведений и судебных зданий, что содержать дом терпимости могут только лица женского пола, что селиться при хозяйке могут только ее родственники и то исключительно женского пола и не старше семи лет и что как девушки, так и хозяева дома и прислуга должны
в отношениях между собою и также с гостями соблюдать вежливость,
тишину, учтивость и благопристойность, отнюдь не позволяя себе пьянства, ругательства и драки.
Очевидно, тут есть недоразумение,
в существования которого много виноват т — ский исправник. Он призвал к себе подведомственных ему куроедов и сказал им:"Вы отвечаете мне, что
в ваших участках тихо будет!"Но при этом не разъяснил, что
читать книжки, не ходить
в гости и вообще вести уединенную жизнь — вовсе не противоречит общепринятому понятию о"
тишине".
В тишине — явственное жужжание колес, как шум воспаленной крови. Кого-то тронули за плечо — он вздрогнул, уронил сверток с бумагами. И слева от меня — другой:
читает в газете все одну и ту же, одну и ту же, одну и ту же строчку, и газета еле заметно дрожит. И я чувствую, как всюду —
в колесах, руках, газетах, ресницах — пульс все чаще и, может быть, сегодня, когда я с I попаду туда, — будет 39, 40, 41 градус — отмеченные на термометре черной чертой…
В ожидании минуты, когда настанет деятельность, она
читала, бродила по комнатам и думала. Поэтическая сторона деревенской обстановки скоро исчерпалась; гудение внезапно разыгравшейся метели уже не производило впечатление; бесконечная белая равнина, с крутящимися по местам, словно дым, столбами снега, прискучила;
тишина не успокоивала, а наполняла сердце тоской. Сердце беспокойно билось, голова наполнялась мечтаниями.
Завернули
в белый саван, привязали к ногам тяжесть, какой-то человек,
в длинном черном сюртуке и широком белом воротнике, как казалось Матвею, совсем непохожий на священника,
прочитал молитвы, потом тело положили на доску, доску положили на борт, и через несколько секунд, среди захватывающей
тишины, раздался плеск…
Я не счел, однако ж, нужным останавливаться на этих недостатках, ибо для нас, русских, самые преувеличения иностранцев очень поучительны.
Читая рассказываемые про нас небылицы, мы, во-первых, выносим убеждение, что иностранцы — народ легкомысленный и что, следовательно,
в случае столкновения, с ними очень нетрудно будет справиться. Во-вторых, мы получаем уверенность, что перьями их руководит дурное чувство зависти, не прощающее России той глубокой
тишины, среди которой происходит ее постепенное обновление.
Я подходил к эстраде, когда Блок
читал. Публика, храня
тишину, слушала; я безмолвно вдавливался между стоящих, неотразимо лез вперед, без звука. Меня пихали ногами, тыкали иногда мстительно
в бока и спину, отжимали всем корпусом назад, а я лез, обливаясь потом, и, наконец, был у эстрады.
— А! Лермонтов! Прекрасно! Пушкин выше, конечно… Помнишь: «Снова тучи надо мною собралися
в тишине…» или: «
В последний раз твой образ милый дерзаю мысленно ласкать». Ах, чудо! чудо! Но и Лермонтов хорош. Ну, знаешь что, брат, возьми, раскрой наудачу и
читай!
Он приблизился и, еще раз откашлявшись, принялся
читать, не обращая никакого внимания на сторону и не решаясь взглянуть
в лицо умершей. Глубокая
тишина воцарилась. Он заметил, что сотник вышел. Медленно поворотил он голову, чтобы взглянуть на умершую и…
Он поспешно отошел к крылосу, развернул книгу и, чтобы более ободрить себя, начал
читать самым громким голосом. Голос его поразил церковные деревянные стены, давно молчаливые и оглохлые. Одиноко, без эха, сыпался он густым басом
в совершенно мертвой
тишине и казался несколько диким даже самому чтецу.
Из окна избы на двор,
в жаркую
тишину, изливался однообразный звук — это старуха Паромникова
читала псалтирь...
И он невольно вспомнил рассказы капитана-шведа, припоминал то, что
читал о Калифорнии, и ему казалось невероятным, что всего лишь пятнадцать лет тому назад места эти были пустынны и безлюдны;
тишина их нарушалась только криком белоснежных чаек, носившихся, как и теперь, над заливом, да разве выстрелами каких-нибудь смелых охотников-мексиканцев, забредших
в эти места.
Ашанин сразу заметил какую-то особенную
тишину на палубе, заметил взволнованно-тревожный вид вахтенного мичмана, хотя тот и старался скрыть его перед Володей
в напускной отваге, увидал на мостике мрачную физиономию долговязого старшего офицера и удрученно-недовольное круглое лицо толстенького, низенького и пузатенького капитана и легко сообразил, что адмирал только что «штормовал», а то, пожалуй, еще и «штормует», чего Ашанин
в качестве приглашенного гостя, да еще собирающегося
читать свое произведение, вовсе не предвидел и чему далеко не радовался.
После обычного опроса подсудимого, перетасовки присяжных, переклички и присяги свидетелей началось чтение обвинительного акта. Узкогрудый, бледнолицый секретарь, сильно похудевший для своего мундира и с пластырем на щеке,
читал негромким густым басом, быстро, по-дьячковски, не повышая и не понижая голоса, как бы боясь натрудить свою грудь; ему вторила вентиляция, неугомонно жужжавшая за судейским столом, и
в общем получался звук, придававший зальной
тишине усыпляющий, наркотический характер.
А ныне, хоть мы только и
в четвертом дне Святок (заметьте, 1739 года), ныне весь Петербург молчит
тишиною келий, где осужденный на затворничество
читает и молитвы свои шепотом.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой-восковою свечкой и, надев очки, стал
читать. Тут только
в тишине ночи, при слабом свете из-под зеленого колпака, он,
прочтя письмо,
в первый раз на мгновение понял его значение.
Он сидел с дворником Капитоном
в своей каморке. Барин сегодня проснулся рано, мог перейти с кровати
в кресло и после чая
читает газету. Доктор будет около полудня.
В доме стоит опять
тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли
в гостиницу.
Проходит еще полчаса
в тишине и спокойствии… «Нива» лежит уже на диване, и Павел Васильич, подняв вверх палец,
читает наизусть латинские стихи, которые он выучил когда-то
в детстве. Степа глядит на его палец с обручальным кольцом, слушает непонятную речь и дремлет; трет кулаками глаза, а они у него еще больше слипаются.
«Должно быть, он помешанный, — подумала Праша, а выходить из избушки и сидеть наруже и ей понравилось. — Сидишь
в тишине и до того утихнешь, что вдруг что-то слышишь: точно как будто Апрель Иванович Пеленака
читает».