Неточные совпадения
— Ножом
в сердцах читаете, —
Сказал священник лекарю,
Когда злодей у Демушки
Сердечко распластал.
В то время как она говорила с артельщиком, кучер Михайла, румяный, веселый,
в синей щегольской поддевке и цепочке, очевидно гордый тем, что он так хорошо исполнил поручение, подошел к ней и подал записку. Она распечатала, и
сердце ее сжалось еще прежде, чем она
прочла.
Я знаю: дам хотят заставить
Читать по-русски. Право, страх!
Могу ли их себе представить
С «Благонамеренным»
в руках!
Я шлюсь на вас, мои поэты;
Не правда ль: милые предметы,
Которым, за свои грехи,
Писали втайне вы стихи,
Которым
сердце посвящали,
Не все ли, русским языком
Владея слабо и с трудом,
Его так мило искажали,
И
в их устах язык чужой
Не обратился ли
в родной?
Она любила Ричардсона
Не потому, чтобы
прочла,
Не потому, чтоб Грандисона
Она Ловласу предпочла;
Но
в старину княжна Алина,
Ее московская кузина,
Твердила часто ей об них.
В то время был еще жених
Ее супруг, но по неволе;
Она вздыхала о другом,
Который
сердцем и умом
Ей нравился гораздо боле:
Сей Грандисон был славный франт,
Игрок и гвардии сержант.
О, кто б немых ее страданий
В сей быстрый миг не
прочитал!
Кто прежней Тани, бедной Тани
Теперь
в княгине б не узнал!
В тоске безумных сожалений
К ее ногам упал Евгений;
Она вздрогнула и молчит
И на Онегина глядит
Без удивления, без гнева…
Его больной, угасший взор,
Молящий вид, немой укор,
Ей внятно всё. Простая дева,
С мечтами,
сердцем прежних дней,
Теперь опять воскресла
в ней.
Тут непременно вы найдете
Два
сердца, факел и цветки;
Тут, верно, клятвы вы
прочтетеВ любви до гробовой доски;
Какой-нибудь пиит армейский
Тут подмахнул стишок злодейский.
В такой альбом, мои друзья,
Признаться, рад писать и я,
Уверен будучи душою,
Что всякий мой усердный вздор
Заслужит благосклонный взор
И что потом с улыбкой злою
Не станут важно разбирать,
Остро иль нет я мог соврать.
Ужель та самая Татьяна,
Которой он наедине,
В начале нашего романа,
В глухой, далекой стороне,
В благом пылу нравоученья
Читал когда-то наставленья,
Та, от которой он хранит
Письмо, где
сердце говорит,
Где всё наруже, всё на воле,
Та девочка… иль это сон?..
Та девочка, которой он
Пренебрегал
в смиренной доле,
Ужели с ним сейчас была
Так равнодушна, так смела?
Он был не глуп; и мой Евгений,
Не уважая
сердца в нем,
Любил и дух его суждений,
И здравый толк о том, о сем.
Он с удовольствием, бывало,
Видался с ним, и так нимало
Поутру не был удивлен,
Когда его увидел он.
Тот после первого привета,
Прервав начатый разговор,
Онегину, осклабя взор,
Вручил записку от поэта.
К окну Онегин подошел
И про себя ее
прочел.
В те дни, когда
в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не
читал,
В те дни
в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших
в тишине,
Являться муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: муза
в ней
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И
сердца трепетные сны.
Домой приехав, пистолеты
Он осмотрел, потом вложил
Опять их
в ящик и, раздетый,
При свечке, Шиллера открыл;
Но мысль одна его объемлет;
В нем
сердце грустное не дремлет:
С неизъяснимою красой
Он видит Ольгу пред собой.
Владимир книгу закрывает,
Берет перо; его стихи,
Полны любовной чепухи,
Звучат и льются. Их
читаетОн вслух,
в лирическом жару,
Как Дельвиг пьяный на пиру.
Он иногда
читает Оле
Нравоучительный роман,
В котором автор знает боле
Природу, чем Шатобриан,
А между тем две, три страницы
(Пустые бредни, небылицы,
Опасные для
сердца дев)
Он пропускает, покраснев,
Уединясь от всех далеко,
Они над шахматной доской,
На стол облокотясь, порой
Сидят, задумавшись глубоко,
И Ленский пешкою ладью
Берет
в рассеянье свою.
Он был очень беспокоен, посылал о ней справляться. Скоро узнал он, что болезнь ее не опасна. Узнав,
в свою очередь, что он об ней так тоскует и заботится, Соня прислала ему записку, написанную карандашом, и уведомляла его, что ей гораздо легче, что у ней пустая, легкая простуда и что она скоро, очень скоро, придет повидаться с ним на работу. Когда он
читал эту записку,
сердце его сильно и больно билось.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор,
в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три года сказались. Это продолжалось одно мгновение.
Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его
сердце. Вся его душевная борьба последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
Марья Ивановна встала и почтительно ее благодарила. Все
в неизвестной даме невольно привлекало
сердце и внушало доверенность. Марья Ивановна вынула из кармана сложенную бумагу и подала ее незнакомой своей покровительнице, которая стала
читать ее про себя.
Обломову
в самом деле стало почти весело. Он сел с ногами на диван и даже спросил: нет ли чего позавтракать. Съел два яйца и закурил сигару. И
сердце и голова у него были наполнены; он жил. Он представлял себе, как Ольга получит письмо, как изумится, какое сделает лицо, когда
прочтет. Что будет потом?..
Во взгляде ее он
прочел решение, но какое — еще не знал, только у него
сердце стукнуло, как никогда не стучало. Таких минут не бывало
в его жизни.
Она ехала и во французский спектакль, но содержание пьесы получало какую-то связь с ее жизнью;
читала книгу, и
в книге непременно были строки с искрами ее ума, кое-где мелькал огонь ее чувств, записаны были сказанные вчера слова, как будто автор подслушивал, как теперь бьется у ней
сердце.
Он наслаждался перспективой этого дня, новостью положения… Он с замиранием
сердца прислушивался к стуку двери, не приходил ли человек, не
читает ли уже Ольга письмо… Нет,
в передней тихо.
— Как же ты проповедовал, что «доверенность есть основа взаимного счастья», что «не должно быть ни одного изгиба
в сердце, где бы не
читал глаз друга». Чьи это слова?
Он видел, что заронил
в нее сомнения, что эти сомнения — гамлетовские. Он
читал их у ней
в сердце: «
В самом ли деле я живу так, как нужно? Не жертвую ли я чем-нибудь живым, человеческим, этой мертвой гордости моего рода и круга, этим приличиям? Ведь надо сознаться, что мне иногда бывает скучно с тетками, с папа и с Catherine… Один только cousin Райский…»
Она была покойна, свежа. А ему втеснилось
в душу, напротив, беспокойство, желание узнать, что у ней теперь на уме, что
в сердце, хотелось
прочитать в глазах, затронул ли он хоть нервы ее; но она ни разу не подняла на него глаз. И потом уже, когда после игры подняла, заговорила с ним — все то же
в лице, как вчера, как третьего дня, как полгода назад.
— Нет, — начал он, — есть ли кто-нибудь, с кем бы вы могли стать вон там, на краю утеса, или сесть
в чаще этих кустов — там и скамья есть — и просидеть утро или вечер, или всю ночь, и не заметить времени, проговорить без умолку или промолчать полдня, только чувствуя счастье — понимать друг друга, и понимать не только слова, но знать, о чем молчит другой, и чтоб он умел
читать в этом вашем бездонном взгляде вашу душу, шепот
сердца… вот что!
— На,
читай! Ты непременно должен все узнать… и зачем ты так много дал мне перерыть
в этой старой дребедени!.. Я только осквернил и озлобил
сердце!..
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки
сердца своего, бросается на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть
прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся
в Египет, бросив даже Отчизну, и умер
в чужой земле, изрекши на веки веков
в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно
в кротком и боязливом
сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Саша оставалась
в Москве, а подруга ее была
в деревне с княгиней; я не могу
читать этого простого и восторженного лепета
сердца без глубокого чувства.
Сердце Азелио чуяло, верно, что я
в Крутицких казармах, учась по-итальянски,
читал его «La Disfida di Barletta» — роман «и не классический, и не старинный», хотя тоже скучный, — и ничего не сделал.
X. с большим участием спросил меня о моей болезни. Так как я не полюбопытствовал
прочитать, что написал доктор, то мне и пришлось выдумать болезнь. По счастию, я вспомнил Сазонова, который, при обильной тучности и неистощимом аппетите, жаловался на аневризм, — я сказал X., что у меня болезнь
в сердце и что дорога может мне быть очень вредна.
— Это очень опасно, с этого начинается сумасшествие. Камердинер с бешенством уходил
в свою комнату возле спальной; там он
читал «Московские ведомости» и тресировал [заплетал (от фр. tresser).] волосы для продажных париков. Вероятно, чтоб отвести
сердце, он свирепо нюхал табак; табак ли был у него силен, нервы носа, что ли, были слабы, но он вследствие этого почти всегда раз шесть или семь чихал.
У меня замирало
сердце, когда я
читал последнее объяснение Батманова с любимой женщиной где-то, кажется,
в театральной ложе.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «
в страхе да
в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не
читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только
в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах
сердца не могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность была далека, как от мысли — поступить
в военную службу…
— Это, это, это, — приподнялся вдруг князь
в ужасном волнении, — это, это я знаю, это я
читал… это внутреннее излияние называется… Бывает, что даже и ни капли. Это коль удар прямо
в сердце…
Вы снисходительно
прочтете его и побраните за пустоту
в голове: не обвиняйте только
сердца, оно то же
в верном вам друге.
Я
читал и перечитывал его;
в истинной грусти не ищешь развлечения, — напротив, хочется до малейшего впечатления разделить с тобой все, что испытывало твое
сердце в тяжелые минуты.
Тяжело мне быть без известий о семье и о вас всех, — одно
сердце может понять, чего ему это стоит; там я найду людей, с которыми я также душою связан, — буду искать рассеяния
в физических занятиях, если
в них будет какая-нибудь цель; кроме этого, буду
читать сколько возможно
в комнате, где живут, как говорят, тридцать человек.
Сердце у меня опять замерло, и я готов был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала мне идти
в детскую —
читать свою книжку и занимать сестрицу, прибавя, что ей теперь некогда с нами быть и что она поручает мне смотреть за сестрою; я повиновался и медленно пошел назад: какая-то грусть вдруг отравила мою веселость, и даже мысль, что мне поручают мою сестрицу, что
в другое время было бы мне очень приятно и лестно, теперь не утешила меня.
По нетвердому моему голосу, по глазам, полным слез, она
прочла все, что происходило
в моем
сердце.
У Вихрова
сердце замерло от восторга; через несколько минут он будет
в теплой комнате, согреваемый ласковыми разговорами любящей женщины; потом он будет
читать ей свое произведение.
Насколько мне понравились твои произведения, я скажу только одно, что у меня голова мутилась,
сердце леденело, когда
читала их: боже мой, сколько тут правды и истины сказано
в защиту нас, бедных женщин, обыкновенно обреченных жить, что как будто бы у нас ни ума, ни
сердца не было!»
А так как, с другой стороны, я достоверно знаю, что все они кончались словами: вменить начальникам губерний
в обязанностьи т. д., то, положив руку на
сердце, я с уверенностью могу сказать, что содержание их мне заранее известно до точности, а следовательно, и
читать их особенной надобности для меня не настоит.
Я запираюсь у себя
в комнате и
читаю, и перечитываю твои письма… noble enfant de mon coeur! [благородное дитя моего
сердца! (франц.)]
Я гулял — то
в саду нашей дачи, то по Нескучному, то за заставой; брал с собою какую-нибудь книгу — курс Кайданова, например, — но редко ее развертывал, а больше вслух
читал стихи, которых знал очень много на память; кровь бродила во мне, и
сердце ныло — так сладко и смешно: я все ждал, робел чего-то и всему дивился и весь был наготове; фантазия играла и носилась быстро вокруг одних и тех же представлений, как на заре стрижи вокруг колокольни; я задумывался, грустил и даже плакал; но и сквозь слезы и сквозь грусть, навеянную то певучим стихом, то красотою вечера, проступало, как весенняя травка, радостное чувство молодой, закипающей жизни.
— Хорошо говорите, — тянет
сердце за вашей речью. Думаешь — господи! хоть бы
в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная,
читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать — зря исчезну, и буду — тоже зря.
— Пожалуй, она никогда и никого не любила, кроме себя.
В ней пропасть властолюбия, какая-то злая и гордая сила. И
в то же время она — такая добрая, женственная, бесконечно милая. Точно
в ней два человека: один — с сухим, эгоистичным умом, другой — с нежным и страстным
сердцем. Вот оно,
читайте, Ромашов. Что сверху — это лишнее. — Назанский отогнул несколько строк свер-ху. — Вот отсюда.
Читайте.
В ожидании минуты, когда настанет деятельность, она
читала, бродила по комнатам и думала. Поэтическая сторона деревенской обстановки скоро исчерпалась; гудение внезапно разыгравшейся метели уже не производило впечатление; бесконечная белая равнина, с крутящимися по местам, словно дым, столбами снега, прискучила; тишина не успокоивала, а наполняла
сердце тоской.
Сердце беспокойно билось, голова наполнялась мечтаниями.
Сказавши это, Удав совсем было пристроился, чтоб непременно что-нибудь
в моем
сердце прочитать. И с этою целью даже предложил вопрос...
Хуже всего то, что, наслушавшись этих приглашений, а еще больше насмотревшись на их осуществление, и сам мало-помалу привыкаешь к ним. Сначала скажешь себе: а что,
в самом деле, ведь нельзя же
в благоустроенном обществе без сердцеведцев! Ведь это
в своем роде необходимость… печальная, но все-таки необходимость! А потом, помаленьку да полегоньку, и свое собственное
сердце начнешь с таким расчетом располагать, чтоб оно во всякое время представляло открытую книгу: смотри и
читай!
— Капотт! — сказал я, — не опасайтесь! Вообще говоря, сердцеведение, конечно, не особенно для меня симпатично; но так как я понимаю, что
в благоустроенном общество обойтись без этого нельзя, то покоряюсь. Но прошу вас об одном:
читайте в моем
сердце, но
читайте лишь то, что действительно
в нем написано! Не лгите! а ежели чего не поймете, то не докладывайте, не объяснившись предварительно со мною!
И хотя на другой день
в газетах было объявлено, что эти завтраки не имели политического характера, но буржуа только хитро подмигивает,
читая эти толкования, и, потирая руки, говорит: «Вот увидите, что через год у нас будут рябчики! будут!» И затем,
в тайне
сердца своего, присовокупляет: «И, может быть, благодаря усердию республиканской дипломатии возвратятся под сень трехцветного знамени и страсбургские пироги».
Столь любезно-верная непреоборимость была до того необыкновенна, что Удав, по старой привычке, собрался было почитать у меня
в сердце, но так как он умел
читать только на пространстве от Восточного океана до Вержболова, то, разумеется, под Эйдткуненом ничего
прочесть не сумел.
Автор однажды высказал
в обществе молодых деревенских девиц, что, по его мнению, если девушка мечтает при луне, так это прекрасно рекомендует ее
сердце, — все рассмеялись и сказали
в один голос: «Какие глупости мечтать!» Наш великий Пушкин, призванный, кажется, быть вечным любимцем женщин, Пушкин, которого барышни моего времени знали всего почти наизусть, которого Татьяна была для них идеалом, — нынешние барышни почти не
читали этого Пушкина, но зато поглотили целые сотни томов Дюма и Поля Феваля [Феваль Поль (1817—1887) — французский писатель, автор бульварных романов.], и знаете ли почему? — потому что там описывается двор, великолепные гостиные героинь и торжественные поезды.