Неточные совпадения
Как ни были забиты обыватели, но и они восчувствовали. До сих пор разрушались только дела
рук человеческих, теперь же очередь доходила до дела извечного, нерукотворного. Многие разинули рты, чтоб возроптать, но он даже не заметил этого колебания, а только как бы удивился, зачем люди мешкают.
Упав на колени пред постелью, он держал пред губами
руку жены и целовал ее, и
рука эта слабым движением пальцев отвечала на его поцелуи. А между тем там, в ногах постели, в ловких
руках Лизаветы Петровны, как огонек над светильником, колебалась жизнь
человеческого существа, которого никогда прежде не было и которое так же, с тем же правом, с тою же значительностью для себя, будет жить и плодить себе подобных.
— Как попали! Как попали? — вскричал Разумихин, — и неужели ты, доктор, ты, который прежде всего человека изучать обязан и имеешь случай, скорей всякого другого, натуру
человеческую изучить, — неужели ты не видишь, по всем этим данным, что это за натура этот Николай? Неужели не видишь, с первого же разу, что все, что он показал при допросах, святейшая правда есть? Точнехонько так и попали в
руки, как он показал. Наступил на коробку и поднял!
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в
руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости
человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
— К чему ведет нас безответственный критицизм? — спросил он и, щелкнув пальцами правой
руки по книжке, продолжал: — Эта книжка озаглавлена «Исповедь человека XX века». Автор, некто Ихоров, учит: «Сделай в самом себе лабораторию и разлагай в себе все
человеческие желания, весь
человеческий опыт прошлого». Он прочитал «Слепых» Метерлинка и сделал вывод: все человечество слепо.
Отвечаю: «Так мудро поименовал
руку человеческую один древний грек».
Видел Самгин историка Козлова, который, подпрыгивая, тыкая зонтиком в воздух, бежал по панели, Корвина, поднявшего над головою
руку с револьвером в ней, видел, как гривастый Вараксин, вырвав знамя у Корнева, размахнулся, точно цепом, красное полотнище накрыло
руку и голову регента; четко и сердито хлопнули два выстрела. Над головами Корнева и Вараксина замелькали палки, десятки
рук, ловя знамя, дергали его к земле, и вот оно исчезло в месиве
человеческих тел.
— Учу я, господин, вполне согласно с наукой и сочинениями Льва Толстого, ничего вредного в моем поучении не содержится. Все очень просто: мир этот, наш, весь — дело
рук человеческих;
руки наши — умные, а башки — глупые, от этого и горе жизни.
— Самодержавие — бессильно управлять народом. Нужно, чтоб власть взяли сильные люди, крепкие
руки и очистили Россию от едкой
человеческой пыли, которая мешает жить, дышать.
Но глубоко и тяжело завален клад дрянью, наносным сором. Кто-то будто украл и закопал в собственной его душе принесенные ему в дар миром и жизнью сокровища. Что-то помешало ему ринуться на поприще жизни и лететь по нему на всех парусах ума и воли. Какой-то тайный враг наложил на него тяжелую
руку в начале пути и далеко отбросил от прямого
человеческого назначения…
Здесь, по-видимому,
руки человеческие и время нипочем.
На южной оконечности горы издалека был виден, как будто
руками человеческими обточенный, громадный камень: это Diamond — Алмаз, камень-пещера, в которой можно пообедать человекам пятнадцати.
Не говоря уже о том, что по лицу этому видно было, какие возможности духовной жизни были погублены в этом человеке, — по тонким костям
рук и скованных ног и по сильным мышцам всех пропорциональных членов видно было, какое это было прекрасное, сильное, ловкое
человеческое животное, как животное, в своем роде гораздо более совершенное, чем тот буланый жеребец, зa порчу которого так сердился брандмайор.
Через пять минут все было кончено: на декорациях в театральном костюме лежала по-прежнему прекрасная женщина, но теперь это бездушное тело не мог уже оскорбить ни один взгляд.
Рука смерти наложила свою печать на безобразную
человеческую оргию.
Слабое движение левой
руки — вот все, чем больной мог заявить о своем
человеческом существовании.
Появление Половодова в театре взволновало Привалова так, что он снова опьянел. Все, что происходило дальше, было покрыто каким-то туманом. Он машинально смотрел на сцену, где актеры казались куклами, на партер, на ложи, на раек. К чему? зачем он здесь? Куда ему бежать от всей этой ужасающей
человеческой нескладицы, бежать от самого себя? Он сознавал себя именно той жалкой единицей, которая служит только материалом в какой-то сильной творческой
руке.
И война есть сложный комплекс материального передвижения ног и
рук, разных орудий, приводимых в движение
человеческой волей.
Вспомни первый вопрос; хоть и не буквально, но смысл его тот: «Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми
руками, с каким-то обетом свободы, которого они, в простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для
человеческого общества невыносимее свободы!
«А когда он воротился, — с волнением прибавила Феня, — и я призналась ему во всем, то стала я его расспрашивать: отчего у вас, голубчик Дмитрий Федорович, в крови обе
руки», то он будто бы ей так и ответил, что эта кровь —
человеческая и что он только что сейчас человека убил, — «так и признался, так мне во всем тут и покаялся, да вдруг и выбежал как сумасшедший.
— Это, батюшка, — говорил он, расчесывая пальцами свою обкладистую белокурую бороду с проседью, — все дело
рук человеческих.
— Экой ты какой! Разве супротив закона можно идти? Конечно, все дело
рук человеческих. Ну, вместо тридцати ударов мы назначим эдак пяточек.
Я сам стоял в нерешимости перед смутным ожиданием ответственности за непрошеное вмешательство, — до такой степени крепостная дисциплина смиряла даже в детях
человеческие порывы. Однако ж сердце мое не выдержало; я тихонько подкрался к столбу и протянул
руки, чтобы развязать веревки.
Через две-три минуты, однако ж, из-за угла дома вынырнула
человеческая фигура в затрапезном сюртуке, остановилась, приложила
руку к глазам и на окрик наш: «Анфиса Порфирьевна дома?» — мгновенно скрылась.
Ленивою
рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером, который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит несколько тысяч уже лет весь род
человеческий.
Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший
человеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются нечистым
рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов.
Это было мгновение, когда заведомо для всех нас не стало
человеческой жизни… Рассказывали впоследствии, будто Стройновский просил не завязывать ему глаз и не связывать
рук. И будто ему позволили. И будто он сам скомандовал солдатам стрелять… А на другом конце города у знакомых сидела его мать. И когда комок докатился до нее, она упала, точно скошенная…
Перепелки точно бывают так жирны осенью, что с трудом могут подняться, и многих брал я
руками из-под ястреба; свежий жир таких перепелок, употребленных немедленно в пищу, точно производит ломоту в теле
человеческом; я испытал это на себе и видал на других, но дело в том, что это были перепелки обыкновенные, только необыкновенно жирные.
И это было правда. Тайна этой поэзии состояла в удивительной связи между давно умершим прошлым и вечно живущей, и вечно говорящею
человеческому сердцу природой, свидетельницей этого прошлого. А он, грубый мужик в смазных сапогах и с мозолистыми
руками, носил в себе эту гармонию, это живое чувство природы.
Экой ты горький паренек-то, как я на тебя посмотрю!..» Она сожалеет об его горе, как о таком, которого никакими
человеческими средствами отвратить уж невозможно, — как будто бы она услыхала, например, о том, что Митя себе
руки обрубил, или — что мать его умерла…
Для него нисколько не успокоительна и не утешительна мысль, что он так хорошо исполнил свои
человеческие обязанности; даже, напротив, она-то и раздражает его: «Вот, дескать, на что ухлопал я всю мою жизнь, вот что связало меня по
рукам и по ногам, вот что помешало мне открыть порох!
Один момент — и детская душа улетела бы из маленького тельца, как легкий вздох, но в эту самую минуту за избушкой раздался отчаянный, нечеловеческий крик. Макар бросился из избушки, как был без шапки. Саженях в двадцати от избушки, в мелкой березовой поросли копошились в снегу три
человеческих фигуры. Подбежав к ним, Макар увидел, как солдат Артем одною
рукой старался оттащить голосившую Аграфену с лежавшего ничком в снегу Кирилла, а другою
рукой ощупывал убитого, отыскивая что-то еще на теплом трупе.
Ему не дали кончить, — как-то вся толпа хлынула на него, смяла, и слышно было только, как на земле молотили живое
человеческое тело. Силен был Гермоген: подковы гнул, лошадей поднимал за передние ноги, а тут не устоял. Макар бросился было к нему на выручку, но его сейчас же стащили с лошади и десятки
рук не дали пошевельнуться. Перепуганные богомолки бросились в лес, а на росстани остались одни мужики.
— Это уж из
рук вон! Что, наконец, вас так мучает? Доктор! доктор! неужели и вы уже стали ничтожеством, и в вас заглохло все
человеческое?
— Горе людское, неправда
человеческая — вот что! Проклят человек, который спокойно смотрит на все, что происходит вокруг нас в наше время. Надо помогать, а не сидеть сложа
руки. Настает грозный час кровавого расчета.
— Дорогая моя! Я вижу, вы устали. Но ничего. Обопритесь на меня. Мы идем всё вверх! Всё выше и выше! Не это ли символ всех
человеческих стремлений? Подруга моя, сестра моя, обопрись на мою
руку!
В тот же день вечером совершилось в доме Анны Марковны очень важное событие: все учреждение — с землей и с домом, с живым и мертвым инвентарем и со всеми
человеческими душами — перешло в
руки Эммы Эдуардовны.
Наконец он садился за стол, натирал на тарелку краски, обмакивал кисточку в стакан — и глаза мои уже не отрывались от его
руки, и каждое появление нового листка на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или какой-нибудь черты в
человеческом лице приветствовал я радостными восклицаниями.
В это самое время из-под моста вдруг появляется, в одной грязной дырявой рубахе, какое-то
человеческое существо с опухшим бессмысленным лицом, качающейся, ничем не покрытой обстриженной головой, кривыми безмускульными ногами и с какой-то красной глянцевитой культяпкой вместо
руки, которую он сует прямо в бричку.
Вся картина, которая рождается при этом в воображении автора, носит на себе чисто уж исторический характер: от деревянного, во вкусе итальянских вилл, дома остались теперь одни только развалины; вместо сада, в котором некогда были и подстриженные деревья, и гладко убитые дорожки, вам представляются группы бестолково растущих деревьев; в левой стороне сада, самой поэтической, где прежде устроен был «Парнас», в последнее время один аферист построил винный завод; но и аферист уж этот лопнул, и завод его стоял без окон и без дверей — словом, все, что было делом
рук человеческих, в настоящее время или полуразрушилось, или совершенно было уничтожено, и один только созданный богом вид на подгородное озеро, на самый городок, на идущие по другую сторону озера луга, — на которых, говорят, охотился Шемяка, — оставался по-прежнему прелестен.
— Да, каждый день жарят по лубу, чтобы верность в
руке не пропала… а вот, судырь, их из кучеров или лакеев николи не бывает, а все больше из мясников; привычней, что ли, они, быков-то и телят бивши, к крови
человеческой. В Учне после этого самого бунты были сильные.
Он обрадовался мне, как какому-нибудь спасителю рода
человеческого: целовал у меня
руки, плакал и сейчас же стал жаловаться мне на своих горничных девиц, которые днем и ночью оставляют его, больного, одного; в то время, как он мучится в предсмертной агонии, они по кухням шумят, пляшут, песни поют.
Раиса Павловна достаточно насмотрелась на своем веку на эту
человеческую мякину, которой обрастает всякое известное имя, особенно богатое, русское, барское имя, и поэтому пропускала этих бесцветных людей без внимания; она что-то отыскивала глазами и наконец, толкнув Лушу под
руку, прошептала...
Это было, в сущности, противоестественное зрелище: вообразите себе
человеческий палец, отрезанный от целого, от
руки — отдельный
человеческий палец, сутуло согнувшись, припрыгивая бежит по стеклянному тротуару.
Очнулся — уже стоя перед Ним, и мне страшно поднять глаза: вижу только Его огромные, чугунные
руки — на коленях. Эти
руки давили Его самого, подгибали колени. Он медленно шевелил пальцами. Лицо — где-то в тумане, вверху, и будто вот только потому, что голос Его доходил ко мне с такой высоты, — он не гремел как гром, не оглушал меня, а все же был похож на обыкновенный
человеческий голос.
Дверь в кают-компанию — та самая: через час она тяжко звякнет, замкнется… Возле двери — какой-то незнакомый мне, низенький, с сотым, тысячным, пропадающим в толпе лицом, и только
руки необычайно длинные, до колен: будто по ошибке наспех взяты из другого
человеческого набора.
«На костях
человеческих стоит старое замчи́ще», передавали старожилы, и мое детское испуганное воображение рисовало под землей тысячи турецких скелетов, поддерживающих костлявыми
руками остров с его высокими пирамидальными тополями и старым зáмком.
Он показал на середину плаца, где стояло сделанное из сырой глины чучело, представлявшее некоторое подобие
человеческой фигуры, только без
рук и без ног.
И долго-таки не отставал от него враг
человеческий; и на другой, и на третий день все эта юница являлася и думала его прелестьми своими сомустить, только он догадался да крест на нее и надел… так поверите ли, сударь? вместо юницы-то очутился у него в
руках змей преогромный, который, пошипев мало, и пополз из келий вон…
Признаюсь откровенно, слова эти всегда производили на меня действие обуха, внезапно и со всею силой упавшего на мою голову. Я чувствую во всем моем существе какое-то страшное озлобление против преступника, я начинаю сознавать, что вот-вот наступает минута, когда эмпирик возьмет верх над идеалистом, и пойдут в дело кулаки, сии истинные и нелицемерные помощники во всех случаях, касающихся
человеческого сердца. И много мне нужно бывает силы воли, чтобы держать
руки по швам.
Сидит сам сатана, исконный враг
человеческий, сидит он на змее трехглавныем огненныем; проворные бесы кругом его грешников мучают, над телесами их беззаконными тешатся, пилят у них руки-ноги пилами острыими, бьют их в уста камнями горячими, тянут из них жилы щипцами раскаленными, велят лизать языком сковороды огненные, дерут им спины гребенками железными…