Неточные совпадения
Некоторые отделы этой книги и введение были печатаемы в повременных изданиях, и другие
части были читаны Сергеем Ивановичем людям своего круга, так что мысли этого сочинения не могли быть уже совершенной новостью для
публики; но всё-таки Сергей Иванович ожидал, что книга его появлением своим должна будет произвести серьезное впечатление на общество и если не переворот в науке, то во всяком случае сильное волнение в ученом мире.
Климу
чаще всего навязывали унизительные обязанности конюха, он вытаскивал из-под стола лошадей, зверей и подозревал, что эту службу возлагают на него нарочно, чтоб унизить. И вообще игра в цирк не нравилась ему, как и другие игры, крикливые, быстро надоедавшие. Отказываясь от участия в игре, он уходил в «
публику», на диван, где сидели Павла и сестра милосердия, а Борис ворчал...
Он не мог продолжать речь свою,
публика устала слушать, и уже все
чаще раздавались хмельные восклицания...
Около полудня в конце улицы раздался тревожный свисток, и, как бы повинуясь ему, быстро проскользнул сияющий автомобиль, в нем сидел толстый человек с цилиндром на голове, против него — двое вызолоченных военных, третий — рядом с шофером.
Часть охранников изобразила прохожих,
часть — зевак, которые интересовались
публикой в окнах домов, а Клим Иванович Самгин, глядя из-за косяка окна, подумал, что толстому господину Пуанкаре следовало бы приехать на год раньше — на юбилей Романовых.
Но пока итальянской оперы для всего города нет, можно лишь некоторым, особенно усердным меломанам пробавляться кое-какими концертами, пока 2–я
часть «Мертвых душ» не была напечатана для всей
публики, только немногие, особенно усердные любители Гоголя изготовляли, не жалея труда, каждый для себя, рукописные экземпляры ее.
Я решился писать; но одно воспоминание вызывало сотни других, все старое, полузабытое воскресало — отроческие мечты, юношеские надежды, удаль молодости, тюрьма и ссылка [Рассказ о «Тюрьме и ссылке» составляет вторую
часть записок. В нем всего меньше речь обо мне, он мне показался именно потому занимательнее для
публики. (Прим. А. И. Герцена.)] — эти ранние несчастия, не оставившие никакой горечи на душе, пронесшиеся, как вешние грозы, освежая и укрепляя своими ударами молодую жизнь.
Вечером я был в небольшом, грязном и плохом театре, но я и оттуда возвратился взволнованным не актерами, а
публикой, состоявшей большей
частью из работников и молодых людей; в антрактах все говорили громко и свободно, все надевали шляпы (чрезвычайно важная вещь, — столько же, сколько право бороду не брить и пр.).
Букинисты и антиквары (последних звали «старьевщиками») были аристократической
частью Сухаревки. Они занимали место ближе к Спасским казармам. Здесь не было той давки, что на толкучке. Здесь и
публика была чище: коллекционеры и собиратели библиотек, главным образом из именитого купечества.
С каждым годом все
чаще и
чаще стали студенты выходить на улицу. И полиция была уже начеку. Чуть начнут собираться сходки около университета, тотчас же останавливают движение, окружают цепью городовых и жандармов все переулки, ведущие на Большую Никитскую, и огораживают Моховую около Охотного ряда и Воздвиженки. Тогда открываются двери манежа, туда начинают с улицы тащить студентов, а с ними и
публику, которая попадается на этих улицах.
Я много лет часами ходил по площади, заходил к Бакастову и в другие трактиры, где с утра воры и бродяги дуются на бильярде или в азартную биксу или фортунку, знакомился с этим людом и изучал разные стороны его быта.
Чаще всего я заходил в самый тихий трактир, низок Григорьева, посещавшийся более скромной Сухаревской
публикой: тут игры не было, значит, и воры не заходили.
Часть кабацкой
публики столпилась около этого крылечка, потому что в кабаке было уж очень людно и не вдруг пробьешься к стойке, у которой ловко управлялась сама Рачителиха, видная и гладкая баба в кумачном сарафане.
Кроме того, у Арапова в окрестностях Лефортовского дворца и в самом дворце было очень большое знакомство. В других
частях города у него тоже было очень много знакомых. По должности корректора он знал многих московских литераторов, особенно второй руки; водился с музыкантами и вообще с самою разнородною московскою
публикою.
Небольшой плоскодонный пароход, таскавший на буксире в обыкновенное время барки с дровами, был вычищен и перекрашен заново, а на носу и в корме были устроены даже каюты из полотняных драпировок. Обитые красным сукном скамьи и ковры дополняли картину. В носовой
части были помещены музыканты, а в кормовой остальная
публика. До Рассыпного Камня по озеру считалось всего верст девятнадцать, но пароход нагружался с раннего утра всевозможной «яствой и питвой», точно он готовился в кругосветную экспедицию.
— Навались, Михайло, время! — поощряют его. Он беспокойно измеряет глазами остатки мяса, пьет пиво и снова чавкает.
Публика оживляется, все
чаще заглядывая на часы в руках Мишкина хозяина, люди предупреждают друг друга...
Он появился в большом нагольном овчинном тулупе, с поднятым и обвязанным ковровым платком воротником, скрывавшим его волосы и большую
часть лица до самых глаз, но я, однако, его, разумеется, немедленно узнал, а дальше и мудрено было бы кому-нибудь его не узнать, потому что, когда привозный комедиантом великан и силач вышел в голотелесном трике и, взяв в обе руки по пяти пудов, мало колеблясь, обнес сию тяжесть пред скамьями, где сидела
публика, то Ахилла, забывшись, закричал своим голосом: „Но что же тут во всем этом дивного!“ Затем, когда великан нахально вызывал бороться с ним и никого на сие состязание охотников не выискивалось, то Ахилла, утупя лицо в оный, обвязанный вокруг его головы, ковровый платок, вышел и схватился.
Публика эта разделилась на два лагеря.
Часть ее, имея во главе полициймейстера, решительно во всем обвиняла Надежду Петровну.
Но та небольшая
часть людей, которую мы называем «читающей
публикой», дает нам право думать, что в ней эта охота к самостоятельной умственной жизни уже пробудилась.
Мужик Зинка этим пользовался и очень долго показывал его желающим на постоялых дворах за пироги и за мелкие деньги, но Доримедонт Васильич случайно открыл эти проделки своего Пансо и, перегнув его при всей
публике через свое длинное сухое колено, отхлопал по отломанной
части.
Можно судить, что сталось с ним: не говоря уже о потере дорогого ему существа, он вообразил себя убийцей этой женщины, и только благодаря своему сильному организму он не сошел с ума и через год физически совершенно поправился; но нравственно, видимо, был сильно потрясен: заниматься чем-нибудь он совершенно не мог, и для него началась какая-то бессмысленная скитальческая жизнь: беспрерывные переезды из города в город, чтобы хоть чем-нибудь себя занять и развлечь; каждодневное читанье газетной болтовни; химическим способом приготовленные обеды в отелях; плохие театры с их несмешными комедиями и смешными драмами, с их высокоценными операми, в которых постоянно появлялись то какая-нибудь дива-примадонна с инструментальным голосом, то необыкновенно складные станом тенора (последних, по большей
части, женская половина
публики года в три совсем порешала).
Вскоре бенуары, над ковровым обводом барьера, представили почти сплошную пеструю массу разнообразной
публики. Яркие туалеты местами били в глаза. Но главную
часть зрителей на первом плане составляли дети. Точно цветник рассыпался вокруг барьера.
Стихи Озерова, после Сумарокова и Княжнина, так обрадовали
публику, что она, восхитившись сначала, продолжала семь лет безотчетно ими восхищаться, с благодарностью вспоминая первое впечатление, — и вдруг, публично с кафедры ученый педант — чем был в глазах
публики всякий профессор — смеет называть стихи по большей
части дрянными, а всю трагедию — нелепостью…
Мочалов, заметив успех, стал употреблять этот прием
чаще; сначала тогда только, когда чувствовал прилив одушевления, а потом уже без всякого прилива и совершенно невпопад, но благосклонная и благодарная
публика всегда награждала его громкими рукоплесканиями.
Новая комедия Загоскина была принята
публикой с непрерывающимся смехом и
частым, но сейчас утихающим хлопаньем; только по временам или по окончании актов взрывы громких, общих и продолжительных рукоплесканий выражали удовольствие зрителей, которые до тех пор удерживались от аплодисментов, чтоб не мешать самим себе слушать и смеяться.
Та
публика, которая любит внешнюю занимательность действия, нашла утомительною первую
часть романа потому, что до самого конца ее герой все продолжает лежать на том же диване, на котором застает его начало первой главы.
Там сказано: «Академия наук чрез многие годы издавала в свет на российском языке разные периодические сочинения, коими наибольшая
часть читателей были довольны; и не бесполезность тех сочинений, ниже неудовольствие
публики, но разные перемены, которым подвержена была Академия, были причиною, что оные сочинения неоднократно останавливались, вовсе прерывались и паки снова начинаемы были, когда обстоятельства Академии то позволяли».
Публику можно было разделить на три
части.
Суд образованной
публики и суд литературный признали «Искусителя» самым слабым сочинением Загоскина, с чем автор сам соглашался и что будет весьма справедливо, если, произнося такой приговор, иметь в виду только две последние
части этого произведения; первая
часть ярко от них отличается.
Публика начала меня принимать очень хорошо, и господин, назвавший меня дубиной, дай бог ему здоровья, хлопал мне
чаще и больше других.
Часть необходимых указаний дали мне книги;
часть я должен был, как всякий настоящий актер во всякой роли, восполнить собственным творчеством, а остальное воссоздаст сама
публика, давно изощрившая свои чувства книгами и театром, где по двум-трем неясным контурам ее приучили воссоздавать живые лица.
Машинным отделением пароход делился на две половины — носовая
часть для серой
публики, а корма для привилегированной.
Ныне делаю первый опыт сообщить благосклонной
публике часть моих наблюдений.
Здесь я останавливаюсь. Я хотел передать
публике на первый случай небольшой отрывок. Кто желает более знать по сей
части, тот пусть купит курс психиатрии, когда он выйдет (о цене и условиях подписки своевременно через ведомости объявлено будет).
Повести г. Плещеева печатались во всех наших лучших журналах и были прочитываемы в свое время. Потом о них забывали. Толков и споров повести его никогда не возбуждали ни в
публике, ни в литературной критике: никто их не хвалил особенно, но и не бранил никто. Большею
частью повесть прочитывали и оставались довольны; тем дело и кончалось…
Все это было прочитано без неудовольствия, некоторое время занимало собою известную
часть русской
публики, наравне с произведениями других беллетристов, не заслуживших подозрения в гениальности.
Между тем двое учителей да кое-кто из
публики частью угрозами,
частью просьбами и убеждениями успели-таки отратовать мальчугана у полиции и с торжеством привели его обратно в церковь.
В этой толпе пестрела самая разнообразная
публика, серели ряды войска, над которыми виднелись тонкие,
частые иглы штыков; несколько гарцующих на месте всадников заметно выдавались над головами; еще далее — стройный ряд конных жандармов…
Наконец все власти, важности и почтенности встали из-за стола, и дело перешло в гостиные, по
части кофе, чаю, сигар и ликеров. Но многие из
публики остались еще за столом допивать шампанское, причем кучка около недоросля все увеличивалась. На хоры понесли корзинки и горки фруктов с конфектами да мороженое угощать матрон и весталок славнобубенских. Туда же направился своею ленивою, перевалистою походкою и губернский острослов Подхалютин. Он любил «поврать с бабами», и это было целью его экспедиции на хоры.
А тут, между тем, то и дело в прихожей звонки раздаются: то к тому, то к другому посетители являются, гости, которые вообще не были стесняемы временем своего появления, а также и особы вроде дворника, водовоза, лавочника со счетом, и эта последняя
публика прет все больше к администратору Полоярову, а Полояров, по большей
части, дома не сказывается и велит всем отказывать либо же утешать их тем, что поехал в редакцию деньги за статьи получать.
Наконец, кое-как, с грехом пополам, вся эта
публика расходилась, а за нею немного погодя и обитатели, по большей
части, направляли стопы свои в разные стороны града.
Журнал наш одинаково отрицал всякую не то что солидарность, но и поблажку тогдашним органам сословной или ханжеской реакции, вроде газеты"Весть"или писаний какого-нибудь Аскоченского. Единственно, что недоставало журналу, это — более горячей преданности тогдашнему социальному радикализму. И его ахиллесовой пятой в глазах молодой
публики было слишком свободное отношение к излишествам тогдашнего нигилизма и ко всяким увлечениям по
части коммунизма.
Ал. Григорьев по-прежнему восторгался народной"почвенностью"его произведений и ставил творца Любима Торцова чуть не выше Шекспира. Но все-таки в Петербурге Островский был для молодой
публики сотрудник"Современника". Это одно не вызывало, однако, никаких особенных восторгов театральной
публики. Пьесы его всего
чаще имели средний успех. Не помню, чтобы за две зимы — от 1861 по 1863 год — я видел, как Островский появлялся в директорской ложе на вызовы
публики.
Самая бойкая
часть Киевской была между Посольской и Площадной улицами. Тут были самые лучшие магазины. Тут по вечерам гуляла
публика. Офицеры, гимназисты, молодые чиновники, приказчики, барышни. Смех, гул голосов, остроты. Особенный этот искусственный смех, каким барышни смеются при кавалерах, и особенный молодецки-развязный тон кавалерских острот.
Звонки, свистки кондуктора, беготня
публики по платформе слышались
чаще, чем обыкновенно.
Он уже знал, что я беседовал с русской
публикой об его романах, был также предупрежден и насчет деловой цели моего визита. Эту
часть разговора мы вели без всяких околичностей. Гонкур, действительно, приступил к новому беллетристическому произведению; но не мог еще даже приблизительно сказать, когда он его окончит. Такие люди, как этот художник-романист, пишут не по нужде, а для своего удовольствия. Очень может быть, что он проработает над новым романом два-три года. К замыслу романа мы еще вернемся.
А так как преимущественно могли пользоваться в то время драматическими представлениями только сильные мира сего, короли, принцы, князья, придворные — люди, наименее религиозные и не только совершенно равнодушные к вопросам религии, но большей
частью совершенно развращенные, то, удовлетворяя требованиям своей
публики, драма XV, XVI и XVII веков уже совершенно отказалась от всякого религиозного содержания.
Большая
часть этих окон и балконов сдаются внаймы и битком набиты
публикою.
Только раз, уже не так давно, в Москве, куда она стала попадать
чаще, с тех пор, как они живут в губернском городе, привелось ей быть в университете, на утреннем заседании, где читались стихи, статьи и отрывки в память одного московского писателя. Она ожила на этом сборище,
публика показалась ей чуткой и восприимчивой, от стен актовой залы веяло приветом старого наставника. Она представляла себе, как должен был говорить со своею аудиторей Грановский: личность его оставалась для нее полулегендарной.
Подошли два студента Тимирязевской сельскохозяйственной академии, Васины знакомые: не застали ее дома и отыскали в клубе. Перешли в комнату молодежи;
публика повалила на художественную
часть, и комната была пуста.
На следующий вечер, часа за два до открытия увеселительного заведения для
публики, когда на сцене при открытом занавесе шла репетиция, а директор находился в буфете, наблюдая за порядком в этой важнейшей
части подведомственного ему учреждения, он вдруг почувствовал, что его кто-то ударил по плечу.
Такова была воля князя, выраженная в деловой
части того же предсмертного письма, при котором приложены были переводные расписки одного из банкирских домов Ниццы на имя Пашкова. Вот куда девался этот, по мнению
публики Монте-Карло, исчезнувший миллион.